Жизнь Александра Флеминга - Моруа Андре - Страница 53

• Предыдущая
• 53/71
• Следующая

Когда она начала работать, Флеминг представил ее сэру Алмроту Райту, который, хотя и ушел в отставку, продолжал приезжать раза два-три в неделю подышать атмосферой лаборатории. На молодую иностранку Райт произвел впечатление доисторического мамонта, и не только своим обликом, но и потому, что в ее воспоминаниях имя его стояло в учебниках рядом с именами знаменитых ученых прошлого, рядом с Пастером, Кохом, Эрлихом. Она была первой женщиной, принятой в это отделение, где продолжал царить дух райтовского женоненавистничества. Кстати, только после смерти Старика ей разрешили питаться в столовой больницы и приходить на чаепития в библиотеку. Флеминг поручил одному молодому доктору познакомить «новенькую» с лабораторным оборудованием. Аппаратура в лаборатории очень хрупкая и, как известно, требует большой ловкости. Флеминг по-прежнему гордился тем, что он умеет орудовать ею искуснее всех. Амалия подумала про себя, и в этом она была права, что он сохранил мальчишеские черты.

Он часто приглашал ее в комнату лаборантов и учил делать микропипетки на газовой горелке. Она находила, что это очень сложно, а он смеялся, довольный ее неудачами.

Вскоре Флемингу пришло в голову взяться за одну научную работу вместе с доктором Вурека и Робертом Мэй. Он наметил тему (титрование стрептомицина), составил план опытов и сам же потом написал сообщение, но настоял, как он это делал почти всегда, чтобы его имя стояло последним. «Так будет лучше для вас, а мне не нанесет никакого урона». Этот поступок, его простота в обращении, его доброта, его упорное нежелание относиться к себе всерьез, необычайные достоинства его ума, его молчаливость – все это сделало из него героя в глазах греческой студентки.

Как приятно иметь учителя, дверь которого всегда открыта для учеников, с которым можно повидаться в любой час без всякого труда. Он, не вставая со своего вращающегося стула, поворачивался к вам, и его лицо выражало живой интерес и радостное ожидание. Вы его спрашивали, не помешали ли ему. «Нет, нет, – говорил он, – мне ведь нечего делать». Вы ему излагали вопрос, над которым уже несколько дней тщетно бились. Ответ следовал сразу и прояснял проблему. «Он всегда умел, – вспоминает доктор Огилви, – по-новому осветить вашу проблему, найти к ней подход, который вам и в голову не приходил, и надоумить сделать ряд совершенно новых опытов». Даже если тема была, казалось, очень далека от того, чем он занимался, он схватывал ее сразу. Дав совет, он поворачивался на стуле и снова принимался за работу. Он по-настоящему гордился своей способностью выполнять несколько дел сразу, и притом очень хорошо, и уменьем быстро найти нужное решение.

Амалия Вурека слышала однажды, как он обсуждал с одним из коллег заслуги Коха и Пастера. Коллега отдавал предпочтение Коху.

– Пастер, – говорил он, – проводил слишком мало контрольных опытов.

– Пастер был гением, – сказал в ответ Флеминг. – Он наблюдал за явлениями и, что еще более важно, оценивал их и понимал, что они значат. Каждый опыт Пастера был окончательным и стоил ста опытов. И вот вам доказательство этого – он мог его повторять сколько угодно раз и всегда так же успешно.

«Я подумала тогда, – пишет Амалия, – что и он, как Пастер, в высшей степени обладал даром поставить именно тот опыт, который будет иметь решающее значение, и из случайных наблюдений сделать важнейшие выводы. В тот момент по блеску его глаз я поняла, что он это великолепно знает. Но как по-разному эти ученые относились к себе, подумала я. Пастер сознавал, что он гениален, и целиком отдавался своим исследованиям; прервать их было бы преступлением. Для Флеминга же мир существовал и за пределами лаборатории. Рождение у него в саду нового цветка вызывало в нем такой же интерес, как и его научная работа. Все было важно, и все в одинаковой степени. Его глаза сохранили то же изумленное выражение, с каким он в детстве восхищался бесконечными просторами ландов, красотой холмов, долин и рек родного Локфилда. Он и теперь, как некогда, будучи школьником, чувствовал себя незначительной частицей природы. Этим и объяснялось его нежелание выдвигать себя вперед, его отвращение к громким словам. Можно даже сказать, что он был гением поневоле и даже против воли».

Часто он уезжал в какое-нибудь далекое путешествие, во время которого собирал коллекции медалей, крестов и докторских степеней. Возвращаясь, он, поблескивая глазами, рассказывал Роберту Мэю и Амалии Вурека комические происшествия, которые произошли с ним во время его поездки. Их доброжелательное, жадное внимание растапливало его стеснительность. Каждое утро, когда он шел в лабораторию, Амалия с радостью слышала его бодрые молодые шаги по коридору. Его присутствие давало ей ощущение покоя, безмятежности и счастья.

Тридцатого апреля 1947 года после непродолжительной болезни умер сэр Алмрот Райт. Для Флеминга это было большим горем. Трудно было встретить двух более непохожих друг на друга людей. По словам доктора Филипа Г. Уилкокса, «с Флемингом было легко сговориться. Он всегда был спокойным, и в нем не чувствовалось никакого нервного напряжения. Мягкий, невозмутимый, он не был оторван от внешнего мира или целиком поглощен своей работой. В этом он был человечнее сэра Алмрота Райта, который производил впечатление ученого огромного ума, с головой ушедшего в мир бактерий и мало интересовавшегося спортом и всякими развлечениями». Это верно. Райт был аскетом и эстетом, суровым философом, истязавшим самого себя; он презирал всякую роскошь и находил удовольствие лишь в беседах с людьми равной с ним культуры, в музыке, в науке и в поэзии.

Кольбрук в статье, посвященной его памяти, напомнил, что для своих учеников Райт был не только ученый, но и друг и выдающийся человек.

«Мы все помним, как он спокойно входил в лабораторию, чтобы приняться за свою повседневную работу, и обычное его приветствие: „Ну как, мой друг, чему вы сегодня научились у нашей матери-науки?“ Мы помним его строгий и простой образ жизни, его огромную доброту и щедрость, которые он проявлял по отношению ко многим, хотя мало кто об этом знает, мы помним, как он в свободные часы обходил свой сад с мотыгой в руке; его характерное подмигивание, когда он приводил новые доказательства несовершенства женского ума или придумывал какое-нибудь новое слово. Помним мы его чудесный дар рассказчика, его любовь к сокровищам поэзии, которая обогащала этот ум всю его долгую жизнь».

Для Флеминга со смертью Райта кончилась целая эпоха. Учитель порой заставлял его страдать. Но Флеминг помнил только, что бесконечно многим обязан ему. Флеминг любил показывать новичкам некоторые аппараты и рассказывал, что они были придуманы Райтом и навсегда связаны с его памятью. Наверное, оказавшись один во главе Института, Флеминг испытал такое же ощущение, как сын, который потерял отца и вдруг стал опорой семьи и главой нового поколения.

Когда потребовалось продлить срок стипендии Вурека, Британский Совет прислал Флемингу длинную анкету, которая его очень позабавила. Ему доставляло удовольствие подсмеиваться над молодой женщиной, то и дело входить в лабораторию и спрашивать: «Как я должен ответить на этот вопрос? Достигли ли вы чего-нибудь в этой области? Сомневаюсь...» По своему обыкновению он говорил все это с самым серьезным видом. Невозможно было понять, шутит он или нет. Но он написал весьма похвальный отзыв, и стипендия была возобновлена.

Примерно в то же время Флеминг получил письмо от американца эльзасского происхождения, который очень щедро поддерживал научно-исследовательскую работу как в Америке, так и в Англии и во Франции. Звали этого замечательного человека Бен Мэй. Он начал свою карьеру с заработка в три доллара в неделю, затем основал в Алабаме предприятие по сбыту леса и разбогател. Большую часть своих доходов он тратил на помощь исследователям в области медицины в Америке и в Европе. В ноябре 1947 года он написал Флемингу:

«Вы меня не знаете, но я один из тех, кто чувствует себя обязанным вам. Мне хотелось бы проявить свою благодарность чем-то более существенным, чем простые слова... Если у вас найдется свободное время, сообщите мне, много ли, по-вашему, в Англии хороших исследователей, которые испытывают затруднения в работе из-за отсутствия средств... Каково положение во Франции?.. Мне лично, например, кажется, что даже Пастеровский институт в Париже не имеет всего необходимого... Ответьте мне, пожалуйста, есть ли у вас стереоскопический микроскоп?.. Не стесняйтесь, сообщите, что вам нужно. Сделав это, вы мне окажете услугу. Я не изобрел никакого способа унести с собой деньги в загробный мир и не имею гарантии, что они будут в ходу по ту сторону Стикса. Поэтому мне доставляет больше удовольствия тратить их, помогая стоящему делу...» Бен Мэй предлагал выделить стипендию для какого-нибудь исследователя, предоставив выбор кандидатуры Флемингу.

• Предыдущая
• 53/71
• Следующая