Расшифрованный код Ледового человека: От кого мы произошли, или Семь дочерей Евы - Сайкс Брайан - Страница 28

Изобразительное искусство «придумали» кроманьонцы. Свыше двухсот пещер во Франции и северной Испании украшены удивительными, прекрасными и выразительными изображениями диких животных. Олени и лошади, мамонты и бизоны красуются на стенах скрытых глубоких пещер. Это не неумелые детские каракули, а зрелые и совершенные работы мастеров, передающие обобщенные образы их загадочного мира.

Возможно ли, что неандертальцы не только изменились внешне и изменили технологии ремесел, но еще и сделались художниками? Мультирегионалисты склоняются именно к такой точке зрения, и действительно, в некоторых останках и каменных орудиях они находят такие, которые можно считать свидетельством постепенного перехода. Однако ни в одной из пещер, в которых когда-либо находили следы пребывания неандертальцев, не было искусно выполненных рисунков. Сторонники гипотезы внезапного вытеснения считают, что люди с современным анатомическим строением, использующие улучшенные технологии, происходят из Африки, из таких мест, как Омо-Кибиш в Эфиопии (возраст этой стоянки более ста тысяч лет). Но и в этом случае, хотя анатомически более современные черепа были обнаружены как бы на пути в Европу через Ближний Восток, например, в Кафзехе и Шкуле в Израиле, никаких следов искусства там нет.

Без новых доказательств, которые мог бы предоставить принципиально новый и независимый источник, генетика, дебаты о том, являются ли современные европейцы потомками неандертальцев или происходят от другого народа — кроманьонцев, появившихся на сцене позднее, остаются бездоказательными и потому пустыми. Как бывает всегда, если недостает объективных доказательств и свидетельств, мнения и люди, в конечном итоге, неизбежно разбиваются на два полярных лагеря непримиримых противников. Однажды заняв позицию, ее приверженцы уже не меняют ее, они скорее умрут, чем позволят себя переубедить. Такой была ситуация, когда мы собрались применить свой могущественный генетический инструмент для решения этой загадки, поэтому нам было ясно, что, двигаясь вперед, мы имеем все шансы угодить на минное поле.

Генетика особенно могущественна, когда дело доходит до разбирательств между соперничающими теориями. В Тихом океане она решительно встала на сторону сторонников азиатского происхождения полинезийцев в ущерб теории американского происхождения, выдвигаемой Туром Хейердалом. Произойдет ли нечто подобное и в Европе? Смогут ли генетики дать столь же уверенный ответ на вопрос о судьбе неандертальцев? Были ли эти странные люди промежуточной стадией на пути к современным европейцам или они представляли совершенно другой вид, который был вытеснен тонкокостными, умелыми и артистичными пришельцами из Африки? Так звучал принципиальный вопрос, на который я решил попробовать ответить с помощью митохондриальной ДНК. В свое время успех с сирийскими хомячками дал мне уверенность в надежности сегмента ДНК, называемого контрольным регионом, после этого он блестяще показал себя в решении тайны Тихого океана, и вот теперь я почувствовал, что в силах подступиться к разгадке гораздо более сложной головоломки в Европе.

Я раскрыл происхождение народов Полинезии, изучая то генетическое разнообразие, которое мы обнаружили у их потомков. У громадного большинства обследованных нами островитян записи последовательности ДНК были либо идентичными, либо очень похожими друг на друга. Из 500 оснований, составляющих нужный нам сегмент ДНК, различия между ними составляли одну, самое большее две мутации. На эволюционной временной шкале все эти люди имели общего предка, причем совсем недавно. Раскручивая генетический след идентичных и почти идентичных последовательностей, мы двигались в обратном направлении, от острова к острову, к Тайваню и югу Китая. Этот маршрут представлял собой как бы полный отчет о передвижениях первых полинезийцев, об их немыслимых путешествиях, записанный в генах современного населения. Но было буквально несколько полинезийцев, всего около 4%, ДНК которых рассказала другую историю. Они, в пределах своей группы, были тесно связаны друг с другом, если судить по последовательности ДНК, но резко отличались от других полинезийцев в среднем на тринадцать мутаций. Эта группа вела родословную не из Азии, нам удалось проследить ее происхождение, как было описано ранее, с побережья Новой Гвинеи, откуда они, а возможно, это была она, сев в лодку, отправились (или отправилась?) на восток, в Тихий океан.

Митохондриальная ДНК совершенно четко показала, что предки по материнской линии современных полинезийцев происходят из двух разных мест — от двух очень различных народов, которые впоследствии перемешались. Может быть, и у европейцев мы обнаружим смешанное генетическое прошлое, так что в современной популяции Европы будут представлены, предположим, неандертальская и кроманьонская группы? Несмотря на то что смешение неандертальцев и кроманьонцев могло произойти сорок, а то и пятьдесят тысяч лет назад — срок огромный по сравнению с тремя-четырьмя тысячами лет в тихоокеанском деле, я все же не сомневался, что все равно смогу обнаружить все отдельные группы в Европе так же, как сумел сделать это в Полинезии. Откуда такая твердая уверенность? Только из-за удивительных особенностей механизма наследования митохондриальной ДНК. В отличие от хромосом ядра митохондриальная ДНК не перетасовывается в каждом поколении. Единственные изменения в ее структуре возникают в результате мутаций, а для них сорок тысяч лет не такой уж долгий период. Если смешение между неандертальцами и кроманьонцами реально имело место, мы должны были обнаружить свидетельства этого, изучая современное население Европы.

Выяснить это можно было лишь одним способом: моей исследовательской команде пора было приниматься за работу. Предстояло тестирование обширнейшего материала. С чего начать, как подступиться к этой работе? К кому обратиться за помощью? И о чем просить — может, о том, чтобы дали свою кровь для исследования? Предстояло решить массу вопросов, но в одном я был твердо уверен. Насколько возможно, мы должны стараться сами собирать пробы крови, не полагаясь на старые образцы.

У этого требования было научное объяснение: я хотел, чтобы мы точно знали, что если та или иная проба получена, например, из северного Уэльса, то она взята у кого-то, чьи предки жили там же. Мы принялись за разработку плана кампании. Мартин Ричарде, который к этому времени был старшим научным сотрудником нашей лаборатории, предложил наладить контакт с местными обществами, занимающимися генеалогией и историей проживающих там семей; я, однако, не был уверен, что этот путь позволит чего-то добиться в сжатые сроки. Мы получили финансирование на свой проект, но деньги были выделены только на один год, после чего нам предстояло убедительно отчитаться о проделанной работе и на основании полученных результатов доказать, что исследование должно быть продолжено, то есть добиваться продолжения финансирования. Какую группу нам обследовать? Я предлагал обратиться к тем, кто торгует овцами и крупным рогатым скотом — мне казалось это логичным, поскольку фермеры — это, пожалуй, самая оседлая часть населения страны с уходящими далеко вглубь корнями. Но самое лучшее решение было предложено третьим членом нашей дружной команды — Кейт Смолли.

Кейт, до того как прийти в науку, была школьным учителем. Вот она и предложила — списаться с местными школами и предложить выступить перед учениками (в шестом классе как раз проходят общую биологию) с рассказом о достижениях современной генетики, чтобы они в обмен на это снабдили нас необходимым материалом. Идея оказалась чрезвычайно плодотворной. Кейт считала, что школы обязательно откликнутся, потому что удельный вес генетики в школьной программе все увеличивается и возможность получить новые знания из первых рук привлекательна не только для учеников, но и для самих учителей. Она оказалась права на сто процентов, мы получили положительный ответ из всех школ, куда послали запрос.