Жена журавля - Несс Патрик - Страница 41

• Предыдущая
• 41/54
• Следующая

— Что, я должен уйти прямо сейчас?

— Нет. Конечно нет. Сперва закончи с беджиками для конференции.

Джордж вернулся к вырезанию, но руки очень быстро теряли былое проворство. Он посмотрел на первую табличку, которую они с Кумико создали вместе, все еще висевшую на стене над его столом. Дракон и Журавушка — опасность и безмятежность — смотрели на него со стены. Чудо первого шедевра. Как это ему тогда удалось?

И как ему, черт возьми, это сделать теперь?

Через день после вечеринки Кумико аккуратно расставила все таблички из своей «личной» серии на книжных полках в его гостиной — по кругу, так, чтобы вся история рассказывалась по порядку.

Мандала его души, составленная из ее табличек. Он сосчитал их. Тридцать одна.

— Осталось закончить всего одну, — сказала она.

— Конец истории, — отозвался он. — Будет ли он счастливым?

Она улыбнулась так, что у него защемило сердце:

— Смотря что ты считаешь счастливым.

Джордж обвел взглядом таблички:

— Все, как всегда, зависит от случайных обстоятельств, не так ли? И счастье каждого может улетучиться в любой момент.

Она посмотрела на него:

— Ты боишься, что у тебя можно отнять твое счастье, Джордж?

— А кто этого не боится?

Она задумалась, глядя на предпоследнюю табличку.

— Еще одна, — повторила она, — и конец этой истории.

Еще одна — и конец, думал он теперь, глядя на недовырезанную фигурку и гадая, какие кусочки бумаги куда и как добавлять — и что, вообще говоря, постепенно из них получается. Эта фигурка предназначалась для последней таблички Кумико, которая, как всегда, отказалась сообщить ему, чего именно от него хочет. Впрочем, «отказалась», пожалуй, слишком сильное слово — скорей уж она просто избежала ответа, когда он об этом спросил, но с каждым днем его беспокойство усиливалось. Ибо это все больше походило на экзамен, который он может вот-вот завалить.

— Ты — художник, Джордж, — сказала она. — Прими это как данность. А если ты художник, ты поймешь, когда нужная форма появится из-под твоей руки.

— Но над чем работаешь ты? Если бы я знал…

— Лучше тебе не знать.

И тогда Джордж, к своему же удивлению, съязвил:

— Где-то я уже это слышал…

Они не ругались после этого, но в воздухе теперь повисла холодная вежливость. Возможно, им и правда следовало бы наорать друг на друга, поссориться по-настоящему хотя бы однажды, чтобы в итоге либо окончательно расстаться, либо — и Джорджу это казалось наиболее вероятным, и вовсе не потому, что он сам жаждал этого, — сблизиться еще сильнее. Но вместо этого она (вежливо) настояла на том, чтобы уйти к себе, заявив, что ей крайне важно закончить работу прежде, чем она окончательно переселится к нему.

Он надеялся, что это отнимет у нее сутки, ну двое, но дни шли за днями, затем пролетела неделя, а Кумико все работала у себя и не спешила переезжать к нему насовсем. Мало того, неделя эта сопровождалась проклятой лихорадкой, а также сплошными неудачами в собственной работе, и вот в один ужасный, отвратительный вечер после того, как он прождал ее целый день, в его голову закралась одна-единственная, но смертоносная мысль о том, что она просто не любит его.

И мысль эту оказалось слишком страшно вынести в одиночестве.

Это не заняло и нескольких секунд, непостижимых и мимолетных, но он вдруг понял, что уже взял телефон и набрал номер Рэйчел.

— Джордж, — отозвалась она так, будто заранее знала, что ему нужно.

Примчалась она сразу же, невзирая на поздний час, и показалась Джорджу совсем немного, но все же безумной.

Но это не остановило его.

— Это для вашего большого проекта? — спросил Мехмет, выныривая из-за его плеча так внезапно, что Джордж подпрыгнул на месте.

— Боже, Мехмет, я чуть не порезался! — воскликнул он. — Какого большого проекта?

— Ходят слухи…

— Какие слухи? У нас просто небольшой перерыв, вот и все.

— Главное — заглядывать в правильные источники, Джордж, а с этим у тебя нелады. Но информация не перестает распространяться лишь потому, что ты этого не хочешь.

— О чем ты?

Мехмет вздохнул так, словно разговаривал с тупым учеником:

— Ваши таблички отлично продавались. Потом вы вдруг прекратили их делать…

— Мы не прекратили, мы просто…

— Я тебя умоляю. Как реагируют люди, когда не могут чего-нибудь заполучить? Они ведут себя как дети. Дайте, дайте, дайте. Если бы вам нужен был меньший спрос, вы бы изготовили уже миллион табличек, а не ноль!

Джордж вернулся к вырезанию:

— Я за всем этим не слежу. Нет никакого большого проекта. По крайней мере, для них.

Мехмет пожал плечами:

— Ну, и ладно. Может, хотя бы сам этот разговор подкинет вам какую-нибудь идею? Искусство — оно ведь на этом строится, правда?

Джордж вздохнул и потер пальцами виски. Ему действительно нездоровилось. Возможно, стоило бы на сегодня с работой покончить. Он вырезал и сам не знал что именно из заплесневелого томика «Золотой чаши»,[21] найденного в лавке старьевщика и купленного всего за фунт. Книга эта, как он подозревал, могла бы послужить глубочайшей метафорой для его ситуации, если бы он сам или кто-либо из его окружения удосужился ее прочитать. Но все, что ему было известно о сюжете, он почерпнул из аннотации на задней обложке. Что-то там насчет золотой чаши, подаренной в знак любви, которую раскололи снизу доверху. Он оторвал обложку, выкинул в мусор и принялся терзать лезвием страницы, пытаясь представить, что могло бы понадобиться Кумико для последней таблички.

Но страница уничтожалась за страницей, а ничего не появлялось. Начал он, плохо соображая, что делает, с женских силуэтов — лиц, тел, то одетых, то нет, — а один раз даже вырезал женскую грудь с огромным соском — такую примитивно вульгарную, что тут же измял ее и ушел на обед, пристыженный и печальный. Да что это с ним?

Затем он перешел на фауну. Все-таки именно журавль свел их вместе, и если слово «последний» продолжало витать в воздухе, то, возможно, завершить эту серию животным было бы самым закономерным. Но все его птицы превращались в пингвинов, а все его пингвины становились выдрами. Тигры получались овцами, драконы — мотыльками, а от лошадей оставались только абстрактные геометрические фигуры с неубедительными конечностями.

— Вот ч-черт! — не выдержал он наконец, выкидывая результат, наверное, вот уже сотой попытки.

Еще одна — и он сдастся. Возможно, теперь уже навсегда.

Он вырвал последнюю (опять это слово) страницу вязкой джеймсовской прозы и попробовал прочесть ее в надежде хоть на какое-то вдохновение.

Воистину, она увидела его куда менее доверчивым, увидела, как он блуждает в закрытых сумеречных комнатах, передвигаясь с места на место, или же откидывается на глубоких диванах и разглядывает пространство перед собой сквозь дым нескончаемых сигарет.

Да, кажется, это и впрямь подходило для характеристики старины Джорджа, если учесть, как мало он знал о Генри Джеймсе. Он не сомневался, что текст должен быть блестящим, но это совсем не походило на особую артистичную стилистику, скорей выглядело как писательство в чистом виде. Рисование страницы. Вырезание без надрезов.

А затем — поскольку он все-таки оставался Джорджем — он вдруг ощутил острый укол совести за то, что думает так же, как его собственная дочь, и за то, что так недобр к давно умершему писателю, которого боготворят тысячи, ну или хотя бы сотни читателей и золотая чаша которого, несомненно, означала нечто настолько богатое смыслами, что наверняка могла осветить закрытые сумеречные комнаты его собственной жизни…

Он ненадолго закрыл глаза. Наверное, Генри Джеймс — последний в списке писателей, которых стоит читать, когда у тебя лихорадка. Он протяжно вздохнул, открыл глаза, перевернул страницу. И прочертил на ней бритвой долгий разрез.

• Предыдущая
• 41/54
• Следующая