Алые перья стрел (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 38

• Предыдущая
• 38/183
• Следующая

Варька оторопело уставился на дверь.

— Шпевает… — задумчиво прокомментировал он это явление. — А вчера ревела. И шегодня утром…

Паша пела и месила тесто для хлеба. Жизнь продолжалась.

Перед заходом солнца они втроем пошли на луг встречать Трижды. Варька возражал против обшей прогулки:

— Мы щами с Лешкой пригоним корову. Ты шиди дома, нечего ражгуливать. А у наш — ражговор.

Паша спокойно посоветовала именно Варьке посидеть дома, а то кошка сало съест. Это предложение, а также клеветнические домыслы насчет любимой кошки были с негодованием отвергнуты, и сейчас мальчишка шариком катился впереди по мягкой луговой тропинке.

— Ты только в траву не ступай, Леша, — ласково сказала Паша и даже попыталась поддержать его за локоть, чтобы он не сошел с тропинки в высокое некошеное разнотравье.

— А чего?

— Видишь, кака роса выпала на ночь. Промочишь ноги.

И через минуту снова:

— Ты, Леша, застегни френчик. Туман поднимается. — Это становилось невыносимым. В конце концов Лешка не выдержал:

— Слушай, ты что так… как с маленьким со мной?

— Ну не с маленьким, а… У тебя в самом деле ничего нигде не болит?

Да что они — сговорились? Ему казалось, что после вчерашнего он, наоборот, будет выглядеть в глазах всех сильным и взрослым, а его на каждом шагу унижают. Чтобы доказать, что он заслуживает другого обращения, Лешка отрубил:

— Единственное, что у меня болит, — это голова от твоей дурацкой и никому не нужной заботы. Отстань!

И он добился своего. Паша в самом деле сразу отстала на два шага и накрепко замолкла. А потом путавшийся в ногах Варька заорал на весь луг:

— Лешка! Она шнова ревет. Ты что, дура, он уже шовшем ждоровый!

Судя по звуку, мальчонка получил от сестры подзатыльник. Наверное, такое случилось в первый раз, потому что изумленный Варька сел на траву и разинул рот.

Лешка даже не улыбнулся. Ему было тошно. Он чувствовал себя сейчас последним мерзавцем на свете…

Мирились они долго и трудно. Обратный путь прошел в глухом молчании, которое нарушало только жизнерадостное взмы-кивание коровы, спешившей на дойку. Но в хлеву, когда раздалось цвиньканье струек молока о ведро и снова заблестели на шее девочки светлые влажные бисеринки, Лешка не выдержал:

— Знаешь… я тебя вспоминал. Там!

…Вверх — вниз, вверх — вниз летают смуглые тонкие пальцы. Цзвинь-цзвик, цзвинь-цзвик — с разным звуком ударяются об алюминий косые белые струйки.

Девочка легонько вздохнула, но молчит.

— Честное слово! Три или даже четыре раза.

Стихло в полутемном, душноватом, но удивительно уютном хлеву.

Лешка смело встретил взгляд блестящих Пашиных глаз, потому что сказал правду.

— Где… вспоминал? — прошелестело с низенькой скамейки.

— Ну — там… Когда меня через лес вели, через реку везли. И в землянке тоже.

— Как вспоминал?

Вот этого Лешка сказать не мог, не умел. По его мнению, таких слов вообще не существовало. И он промолчал. Паша отвернулась, опять запело ведро. Но Лешка заметил, как дрогнули уголки ее губ. Он снова глянул на тонкую шею девочки и, протянув внезапно онемевшую руку, с великой осторожностью коснулся пальцами хрустальных бусинок.

В Гродно старинный городской парк. Маленький, но густой и тенистый, как вековой лес. Столетние липы и кто его знает скольколетние дубы, грабы, ясени сжали мощными объятиями узенькие аллейки и превратили их в лесные тропинки. Одна из них вдруг расширяется и упирается в танцевальную площадку с маленькой эстрадой.

По вечерам здесь взрослые парни и девушки вертятся в вальсе, толкают друг друга в танго и наступают на ноги в фокстроте.

А в сегодняшний воскресный день на эстраде будет выступать пионерский оркестр струнных инструментов. Концерт посвящается первой годовщине освобождения города от фашистов.

Лешка идет на концерт ради свидания со своим другом Миха-сем Дубовиком.

Вчера они вернулись с Митей из района, и Лешка в нерешительности затоптался уже на пороге Сониной квартиры.

— Смысл таких вращательных движений мне понятен, — отметил Дмитрий, выгребая из-под двери почту. — Но выяснение обстановки насчет благоприобретенного капитаном Голубом сына я беру на себя. Сиди дома и читай газеты! Гм! Оказывается, тут и телеграмма. От мамы!

Дмитрий быстро пробежал глазами телеграфный бланк и ткнул его прямо в нос Лешке.

— Читай. Вразумляйся. И жди меня.

Лешка остался ждать и читать телеграмму.

«Гродно обком комсомола Вершинину. Немедленно сообщи что Лешей. Получила дикое письмо. Если несчастье немедленно выеду. Мама».

Митя вернулся через полчаса. Мрачный Лешка все еще крутил в пальцах телеграмму.

— Ми-ить! — заявил он. — Надо же ответить маме, что…

— Н-ну? Какое гибкое мышление! Особенно полно оно было проявлено тобой в момент сочинения рапорта из милиции. Ладно, не хнычь. Телеграмму маме отправил. Интересуешься содержанием? Вникай: «Оба идеально здоровы и благополучны через два дня выезжаем в отпуск. Твои недостойные сыновья Алексей Дмитрий». Вопросы ко мне?

— Нет вопросов, — заулыбался Лешка.

— Грешно врать старшему брату. По сведениям, полученным от счастливого отца Антона Голуба, его приемный сын, а твой сомнительно достойный друг Михаил Дубовик процветает. В данный момент он на какой-то репетиции в Доме пионеров, а завтра выступает с пионерами в парке. Оказывается, он в оркестре — первая скрипка. Если, конечно, можно скрипкой назвать цимбалы… Он что, действительно музыкант?

— В первый раз слышу, — задумчиво сказал Лешка.

В раковине эстрады сидели и стояли по меньшей мере полсотни мальчишек и девчонок. Среди одинаковых белых рубашек и красных галстуков за частоколом бренчащих и пиликающих инструментов всех мастей Лешка долго не мог разглядеть Михася. Потом вспомнил, что Митя говорил о каких-то цимбалах. А что это за штука? Спросить у кого-нибудь? Совестно. Лешка стал плечом пробивать дорогу сквозь тесную толпу, заполнившую танцплощадку. Все шло хорошо, но в первом ряду он наступил на новую сандалету длинного парня лет шестнадцати, за что получил увесистый щелбан по макушке. Оркестр завершал в этот момент бравурный финал «Марша энтузиастов» и смолк в то самое мгновение, когда Лешка в полный голос задал парню стереотипный вопрос: «Ты чего дерешься?!»

В наступившей тишине фраза прозвучала нелепо и комично. К ним обернулись. Наверное, от конфуза долговязый отвесил Лешке еще один щелчок. Звук его был отчетлив. Лешка звонко сказал: «Сейчас сам получишь!» Кто-то рядом уже произнес традиционное: «Хулиганы!» А на эстраде чернявый музыкант, услышав возгласы Лешки, вдруг поднял голову и, опрокидывая хрупкие пюпитры, ринулся вниз на площадку. В руках у него были зажаты аккуратные, утолщенные на концах палочки. Парень в сандалетах еще держал над Лешкиным лбом свою распростертую ладонь, когда по его собственному лбу лихой дробью прогулялись цим-бальные колотушки.

Никакой драки не было, потому что нельзя драться под общий хохот. Парень резво мотанул с площадки, а Михась схватил Лешку за руку и потащил в дощатый чуланчик сзади эстрады. Здесь пахло вазелином и пудрой и стояли два больших зеркала.

— Сиди тут. У нас еще один номер. Потом сразу на Неман.

Но усидеть в гримировочном чулане Лешке было трудно.

Из эстрадной раковины рванулась мелодия песни, от которой у него всегда пересыхало в горле:

Лешка выглянул из чулана и близко увидел спины оркестрантов. Стремительно-слаженно взлетали и опускались смычки скрипок, невидимыми от скорости стали движения рук балалаечников, и уж совсем со сверхъестественной быстротой плясали над деревянной трапецией, обтянутой струнами, руки его друга Михася. Вот, значит, какие они — цимбалы…

• Предыдущая
• 38/183
• Следующая