Синий краб (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 68

• Предыдущая
• 68/186
• Следующая

— Сюда. — Мухин подтолкнул его к ступенькам. — Ну, давай. Марш вперед.

Тонкие железные ступеньки вздрогнули под ногами. Они казались легкими и непрочными. Интересно, сколько их? Спросить бы у Женьки Но Тоник не решился.

Они поднимались молча. Казалось, что вышка начинает тихо гудеть в темноте от двойных металлических шагов. Тоник плотно, до боли в пальцах перехватывал холодную полоску перил.

Чем выше, тем реже и прозрачнее становилась темнота. Черная земля уходила вниз, из-за высокого забора поднимались огни города. Их становилось все больше.

Тоник шагал, очень стараясь не думать, что между ним и уже далекой землей — только тонкие пластинки железа… Оставались внизу площадки и повороты. И наконец над головой смутно проступил квадрат люка. В нем горели звезды.

Тоник выбрался на площадку и встал у края люка, не выпуская перил. Красная лампа светила над ним совсем низко, метрах в трех. Она оказалась громадной. Купол парашюта навис багровыми складками.

Мухин, оказывается, сильно отстал. Его шаги раздавались глубоко внизу.

— Женя, — сдавленно позвал Тоник.

— Не шуми ты. Иду, — глухо ответил он из черной дыры люка.

Тоник ждал. Он не смотрел вокруг, потому что было страшно. Лишь краем глаза он видел большую россыпь огней.

Мухин поднялся и несколько секунд стоял молча и неподвижно. Потом нащупал и отстегнул парашютные лямки, которые висели на перилах.

— Иди ко мне… Да отпустись ты, никуда не свалишься. И не дрожи.

— Это я дрожу? — хрипло сказал Тоник и заставил себя расцепить пальцы.

Женька надел на него брезентовые лямки. Застегнул пряжки на груди, на поясе, у ног. Лямки оказались неожиданно тяжелыми. Щелкнули железные карабины — Мухин прицепил парашютные стропы. И сказал:

— Подожди…

Тоник стоял на середине площадки. Пустота охватывала его. Она была всюду: внизу, под тонким настилом, и вокруг. Она ждала. Огни сливались в желтые пятна.

Мухин шагнул к перилам и откинул тонкую железную планку — последнее, что отделяло Тоника от пустоты.

Потом Женька не то спросил, не то приказал:

— Ну, пошел…

И Тоник пошел. Надо было идти. У него все застыло внутри, а по коже пробегала электрическая дрожь. Очень хотелось за что-нибудь ухватиться. Крепко-крепко. Он вцепился в лямки: если уж держаться, так за то, что будет падать вместе с ним. Шаг, второй, третий, четвертый. Край совсем близко, а сколько много шагов. Или он едва ступает?

Но вот обрыв.

Больше не сделать даже самого маленького шага. И задерживаться нельзя. Остановишься хоть на секунду — и страх окажется сильнее тебя.

Шагнуть?

Тоник глянул вверх. Звезды мигали. Он стал наклоняться вперед.

Все вперед и вперед.

И вот он перешел границу равновесия. Ноги еще касались площадки, но уже не держали его. Пустота качнулась навстречу. Пошел!

И вдруг сильный рывок бросил его назад, на доски площадки.

Тоник увидел над собой черную фигуру Мухина.

— Нельзя, — сказал Женька. — Пойми, там противовес. Ты не потянешь вниз.

Прежде, чем Тоник встал, Мухин отцепил парашют. И повторил:

— Понимаешь, нельзя…

Тоник понял. Понял, что Женька издевается! Как над беспомощным котенком! Нет, еще хуже!! Зачем? Ведь он уже почти прыгнул! Сейчас, в эту секунду уже все было бы позади!

Тоник рванул с себя лямки. Он знал, что сейчас заплачет громко, взахлеб. Ни за что не сдержаться, потому что в этих слезах не только обида. В них должно было вылиться все напрасное волнение, весь страх, который он сжал перед прыжком.

— Собака! Змея! — сказал он перед тем, как заплакать. Он совсем не боялся Мухина. Он ненавидел его изо всех сил. Уже почти со слезами он выкрикнул: — Жулик! Подлый обманщик!

Мухин поднял руки. Тоник понял — сейчас Женька ударит. Но не закрылся, не шевельнулся. Пусть!

Мухин ладонями сжал плечи Тоника. И сказал негромко:

— Ведь не жалко мне. Но, честное слово, нельзя.

Тоник стих.

— Ведь ты бы прыгнул, — сказал Женька, не отпуская его.

Тоник молчал. Он так и не заплакал, но слезы остановились где-то у самого горла.

— Ты бы все равно прыгнул, — повторил Женька. — Я поймал, когда ты уже падал. Главное-то знать, что не испугался. Верно?

Тоник молчал. Ему стало стыдно за свой отчаянный злой крик. Он пошевелил плечами. Женька послушно убрал руки.

Тоник подошел к перилам. Теперь уже не было страшно. Ведь он знал, что прыжка не будет. Он различил среди беспорядочной россыпи огней прямые линии уличных светильников, цветные вывески магазинов. На востоке огни прорезал широкий темный рукав, по которому тихо двигались светлые точки. Это была река.

— Не переживай, — сказал за спиной Женька. — Ты сможешь, если будет надо.

Тоник пожал плечами.

— Высота пугает, да? — спросил Мухин.

— Да, — тихо сказал Тоник.

— Ничего. Пройдет. Это как боязнь темноты у маленьких. Проходит. Ты боялся темноты?

— Да, — прошептал Тоник.

— Ничего… Не в этом главное.

— А в чем? — спросил Тоник, глядя, как далеко-далеко, на его перекрестке вспыхивает желтая искра светофора.

— Станешь побольше, поймешь, — сказал Женька.

Тоник решил не обижаться. В конце концов, Мухин, может быть, прав.

И Тоник сказал:

— Тебе хорошо. Тебе уже в аэроклубе самолет, наверно, дают…

— Нет уж… — ответил Женька.

Он произнес это очень медленно, с каким-то глубоким вздохом. И Тонику показалось даже, что вместо Мухина подошел и встал в темноте кто-то другой, с большой тоской на душе.

— Нет уж, — повторил Женька своим обычным голосом. — Не возьмут меня. Двигатель барахлит.

— Что? — встревоженно спросил Тоник.

— Ну что… — Он резко взял Тоника за кисть и прижал его ладонь к своей груди. Под майкой то слабо и медленно, то сильно и коротко толкалось Женькино сердце.

Хриплым и злым шепотом Женька сказал:

— Булькает, как дырявый чайник. Аж в горле отдает.

Тоник тихо отнял ладонь.

— Может, еще пройдет, — прошептал он, потому что надо было хоть что-то сказать. Потому что ему показалось, будто он виноват перед Женькой. И стало понятно упорство парня, который не пускал Женьку на вышку.

Женька отвернулся. Он стал смотреть куда-то вниз, навалившись на железную планку.

Тоник подвинулся ближе.

— Может, еще пройдет? — тихо повторил он.

Окруженный кольцом огней, внизу лежал темный стадион. Со стадиона тянул запах теплых листьев полыни.

В черном зените горели белые звезды. Они очень ярко горели. До них отсюда было чуть ближе. И, может быть, поэтому казалось, что и они пахнут земной горьковатой полынью.

На маленьком досаафовском аэродроме мальчишку знали все: планеристы, инструкторы шоферы и хромой сторож дядя Костя.

Первый раз его увидели весной, когда начались пробные полеты. Мальчик стоял недалеко от мотолебедки и смотрел, как длинными крыльями рассекают воздух зеленые «Приморцы». С тех пор он приходил почти каждый день. Сначала его прогоняли: просто так, по привычке, как гоняют любопытных мальчишек, чтобы не мешали серьезному делу. Потом к нему привыкли.

Он помогал курсантам подтаскивать к старту планеры, пристегивать парашюты, расстилать и свертывать белые полотнища посадочных знаков.

Вечером вместе со всеми мальчик сидел у костра. Над аэродромом висело, опрокинувшись, темно-серое, с синим отливом небо. На северо-западе приподнимала сумерки желтая закатная полоса. Крикливые поезда проносились за темной рощей, и от их железного гула вздрагивали одинокие звезды. Курсанты пекли картошку, накопанную на соседнем огороде, инструктор Григорий Юрьевич рассказывал о своей службе в полярной авиации.

А мальчик ни о чем не говорил. Он только слушал и постоянно думал об одном и том же.

Долгое время мальчик на решался попросить, чтобы его взяли в полет. Когда он, наконец, сказал о своем желании, ему, конечно, отказали. В этот день он больше ни о чем не просил. Назавтра он сказал Олегу — одному из наиболее опытных планеристов:

• Предыдущая
• 68/186
• Следующая