Дорога к мечте - Нестерина Елена Вячеславовна - Страница 20

• Предыдущая
• 20/24
• Следующая

— Да, — кивнула Граня. И улыбнулась в ответ. Нельзя было не улыбнуться — потому что сам Артур делал это так чудесно и искренне. — Меня зовут Граня.

— С дебютом тебя, Граня! — сказал Артур, вытащил из своего букета белую розу, вложил девочке в руку.

Поцеловал в лоб. Посмотрел Гране в глаза. Миг — и он уже у двери. Откуда махнул рукой и скрылся в темноте.

Кучка актрис и танцовщиц, замерших неподалёку, молча наблюдали всё это. Молча.

— Ну, с дебютом — так с дебютом! — в тишине крякнул вахтёр Валентин Иванович, обращаясь к Гране. — Судьба — хорошей актрисой будешь. Раз хороший актёр тебя благословил в день дебюта. А Артур — великий актёр!

С розой в руках Граня появилась дома. Мама встретила её в прихожей. Волновалась явно. Давно волновалась. Увидела розу. Следы недостёртого грима на веках (приняла их, видимо, за неумелую косметику).

Отметила странное лицо Грани, на котором от перебора эмоций и впечатлений непрерывно менялись выражения.

Не знала, что и думать. Как начать спрашивать. Но спросила:

— Где ты была, Граня?

— В театре, — честно ответила Граня. И показала экран телефона с фотографией: счастливая Агриппина Градова на фоне светящейся афиши спектакля с собственным участием. В правом нижнем углу телефонного экрана часы, минуты, день, месяц и год. Всё сегодняшнее, всё самое свежее и настоящее…

Глава 8. Восемь букетов

Спектакли начались один за другим: в четверг, пятницу, субботу и воскресенье каждую неделю. Безбрежное небо восторга, упоения и вдохновения — и могила любви. Вот чем являлись для Грани эти спектакли. Ведь вместе со зрителями из темноты зала на Агриппину Градову смотрел ОН — свидетель её постыдного позора. Тот, кто её отверг, кто всего лишь жалел её, как малышку, подкармливал пирожными.

…Граня надеялась, что разлюбила пирожные навсегда.

Но когда в субботу папа, выполняя подписанный контракт по доставке несовершеннолетней артистки до дому, до хаты, повёл её в кондитерскую, спокойно съела несколько штук сразу. И марципановых, и шу, и злосчастных профитролей.

Опустошив тарелку, Граня посмотрела на папу и увидела, что грустный папа сделал ровно то же самое — безмерно страдаючи, умял преогромную порцию сладкого.

— Мы с тобой неубиваемые, папер! — схватив папу за руки, от всей души засмеялась Граня.

— Почему, Грушон? — удивился папа.

— Не Грушон — договаривались же! — поправила его Граня. — Тогда уж — Гранён!

— Договорён, — глубоко кивнул папа. И поддался Граниному веселью, заулыбался, начал шутить.

Его сразу узнали, девушка и молодой человек подбежали с только что вышедшей папиной книжкой самых злободневных его статей, попросили автограф. Люди о чём-то спрашивали папу, тормошили, просили выслушать их.

Граня любовалась им, прежним. Толстым неунывающим увальнем в чёрном пальто. Которое сейчас, в период страданий, стало ему даже мало. Отметила, что на безымянном пальце нет кольца.

Ответила на мамин звонок — подтвердив, что всё ещё гуляет с папой.

Расстроилась — что мама таким поздним вечером ждёт её одна. И ревнует.

Как всегда ревнует, когда Граня с папой…

И что поделать тут ничего нельзя.

Удачный ход «Я и правды не скажу, да и врать не стану» — когда возвращение с работы она называла маме «Я была в театре», дал сбой. Когда Граня чёрным поздним вечером декабря вышла из машины, на которой привёз её папа.

Папа раскрыл перед Граней дверцу машины — и они сразу же столкнулись с мамой и её подругой, детской писательницей, которую мама вышла проводить до метро…

Немая сцена длилась секунд двадцать.

— Ты же сказала, что была на музыкальном спектакле, Граня… — первой очнулась мама.

— Я и была, мама. На мюзикле… — ответила Граня.

— Но… — Мама бросила короткий взгляд на папу.

— Мам, но ты же не спросила, С КЕМ я там буду, — совершенно логично заявила умная Граня. И как ей было в этот момент стыдно за свою логичность не там, где надо, передать сложно… Даже проваливание сквозь землю не решило бы проблемы.

— А что же твой мальчик?

— Мы расстались с ним, мама. — Гране даже стало спокойнее, когда она наконец сказала правду. (Да, правду! Пусть они с Гришей не расставались, потому что никогда и не были вместе, но ведь Гришу-то из сердца вон Граня искренне проводила, так что правда это, правда!!!)

Лицо мамы гневно сморщилось.

— И ты первому об этом решила рассказать папе, а не мне, да? И поэтому — ради этой важной беседы ты отключила телефон? Да, да? — как из пулемёта застрочила мама злыми словами обиженного человека. — Мы же с тобой договаривались, что, когда ты гуляешь с Гришей, ты этого не делаешь! Помнишь, договаривались ведь?

Граня помнила и это, и то, что телефон-то она на время спектакля сегодня выключила — да и забыла включить, вот раззява! Всегда помнила, а сегодня расслабилась…

— Я обещала не контролировать тебя во время встреч с ним, не навязываться. А ты… Ты не доверяешь мне, ты выбрала себе…

— Мама… — перебила маму Граня. Было невыносимо слушать то, что она говорит. Граня видела, как маме больно.

Она ревнует и будет ревновать к папе.

— Ну мама же. Я в театре же была, — отметив, как, махнув рукой, убегает в сторону метро деликатная писательница, принялась объяснять девочка. — А папа меня встретил и довёз до дома. С Гришей я ещё на днях рассталась. А папа о нём вообще не знает.

И Граня, и папа увидели, как изменилось мамино лицо. Расслабилось. Маме полегчало! Как будто огромный груз свалился с её страдающей души. Взрослая тётя-критик, непримиримая, грозная, авторитарная и нетерпимая, она оставалась маленьким ревнивым ребёнком! И сейчас, увидев, что папа в этих делах ей не конкурент, что приоритет в обсуждении любовных дел дочери всецело ей принадлежит, мама успокоилась.

Теперь сник папа. Граня заметалась. Как в этой ситуации ему помочь, она придумать не успевала. Но он выкрутился сам. Грузным медведем протопав два шага к дочери, папа обнял Граню, поцеловал, сказал маме «До свидания» и забрался в свою машину.

Граня махала ему. А мама уже не обращала на него никакого внимания — как раз за минуту до этого зазвонил её телефон. И мама, поднимаясь по лестнице в подъезд, в лифте, в прихожей, в кухне и в гостиной принялась с азартом разбирать спор двух детских писателей Земли Русской, которые не на жизнь, а на смерть выясняли, кто из них самый великий. Мама переключалась с линии на линию, убеждала, отговаривала, цитировала, перечисляла фамилии других не менее великих писателей, современных знатоков детских душ.

Намытая, в свежей пижаме отползая в свою комнату ко сну, Граня прихватила из прихожей, где стопками стояли недавно принесённые мамой книжные новинки и достойные внимания старинки, произведение одного из прозвучавших в маминой речи авторов, легла и принялась читать. При этом по пути к кровати не поленилась злобно пнуть ногой Тусин пакет с дурацкими романчиками для уборщиц. Он покосился, разноцветные книжки выскользнули на пол.

Пусть валяются. А Граня почитает гарантированно хорошую книженцию!

Но рабочий день так вымотал Граню, что, ничего не успев понять в книжке, которую она взяла почитать, девочка уснула.

Когда мама пришла её проведать, то с гордостью за выбор дочери подняла с пола книгу, выпавшую из руки уснувшей Гранечки — девочки с тонким литературным вкусом…

В понедельник Граня с презрением фыркнула, обращаясь к Тусе:

— Это низко, амиго… Нельзя опускаться до потребления подобного. Галимые твои книжки. Если они больше не нужны — давай, я их смело выброшу.

Граня даже знала, где их выбросит — в театре стопкой сложит. Пусть порадуется квадратная уборщица, которая на полном серьёзе грозила испортить ей актёрскую карьеру, если она, Агриппина Градова, к её драгоценному Гришеньке будет приставать. Ой ты, бозе-бозе-бозе мой, испугались…

• Предыдущая
• 20/24
• Следующая