Следствие по-русски 2 - Леонтьев Дмитрий Борисович - Страница 27

• Предыдущая
• 27/76
• Следующая

— Это мне и нужно, — сказал я. — Но есть еще один вопрос, по которому я хотел бы получить вашу консультацию. Помните, в прошлый раз вы говорили мне о повышенном самолюбии этого типа?

— Мании, любезный, мании! — поправил меня профессор.

— И о том, что он всеми силами стремится стать известным? Что он будет устранять все препятствия, которые будут ему по силам и которые он не сможет обойти? Это относится и к творческому противостоянию? Я имею в виду противостояние, представляющее угрозу его планам.

— Я думаю, его может взбесить выставление на посмешище, — сказал профессор. — Он знает, что его «работы» будут вызывать ужас и отвращение. Это его устраивает. В этом-то и кроется его «козырь». А вот если его будут осмеивать или не замечать… Но не замечать его сложно.

— Можно, я приеду к вам минут через сорок? Мне нужно поговорить с вами на эту тему поподробнее.

— Разумеется, — сказал профессор. — А для чего же я работал? Я, кажется, начинаю понимать вашу мысль. Но здесь требуются огромная точность и расчет. Это не так просто, как кажется на первый взгляд. Важно не просто угадать, а попасть в нужные точки, да так, чтоб это вызвало у него необратимую реакцию. И каким образом вы собираетесь это сделать? У вас есть подходы к нему?

— Есть. А что касается точности и расчетов, то в этом-то вы мне и поможете.

— Подъезжайте. Подумаем, — сказал профессор и положил трубку.

Я набрал следующий номер.

— Редакция? Мне нужен Игнатьев. Скажите, что его спрашивает Куницын, есть интересная информация. Здравствуй, Саша. Я к тебе вот по какому делу — ты можешь написать по-настоящему сильную статью? Да, я понимаю, что они у тебя все сильные, но я имею в виду то, о чем мы с тобой говорили когда-то. Настоящую, глубинную. Такую, чтоб от нее словно бы электричеством било. Чтоб душу выворачивало. Чтоб от нее судьба человека зависела. Какого человека? Мне надо, чтоб одного ублюдка «кондратий» хватил. Точно сможешь? Да нет, особо не сомневаюсь, потому тебе и звоню. Я почему-то так и подумал, что ты способен написать статью, от которой «Кондрат» хватит… Про что? Я тебе расскажу. Я дам тебе такую тему и такой сюжет, что твое начальство поцелует тебя в то место, о котором ты обычно пишешь… Ну или по твоему выбору… Начальница старуха? Тогда проси премию. Когда у вас выходит ближайший выпуск? Через три дня? Как думаешь, успеем впихнуть в номер репортаж? Отлично. Тогда я буду у тебя часа через три. Устроит? Ну, готовь бумагу и точи перья.

* — Ты сошел с ума! — ужаснулся Разумовский, открывая принесенный мной номер «Счастья эротомана». — Ты спятил!

— Я никогда и не был нормальным, — пожал я плечами. — Просто сейчас полнолуние, и у меня обострение. Приступ. Кризис. Да плюс ко всему депрессия.

— Зачем ты это сделал?! — Разумовский вскочил с дивана и заметался по комнате. — Ну скажи мне: зачем ты это сделал? Почему не посоветовался со мной, а решил все самостоятельно?

— Потому что у меня приступ. А ты здоров. Нет, ты тоже больной, но у тебя вялотекущая форма. А у меня обострение. Ты бы меня не понял.

— Я и не понимаю! — испепелял меня гневным взглядом Разумовский. — Как ты мог?!

— Я садист, я необразованный, тупой, коррумпированный, и я живу в шестикомнатной квартире, — напомнил я и зевнул. — Так что смог. Что ты волнуешься? Обгадили этого паршивца и его «фильмы» с ног до головы. А вот этот абзац, — я ткнул пальцем в центр статьи, — писал лично я. Красивые формулировки подобрал, а? Если б про меня такое написали, я бы на мелкие кусочки разрезал, засолил, поперчил и съел всырую… А это ведь не столько про него, сколько про его фильмы. Что еще хуже… Куда хуже. Это была его мечта, его мания, его жизнь, его смысл. Все, что он пережил, совершил, все, ради чего рисковал и что вынашивал годами — под большой, цветастой и пахучей кучей. Можно ставить надгробие.

Разумовский схватился руками за голову и вновь заметался от окна до двери.

— Он же их… Он попытается до них добраться! — простонал он. — Ты можешь стать пособником убийства! Это не он, а ты можешь совершить убийство. Он болен, его нужно изолировать и лечить, и они преступники, их тоже нужно изолировать и судить. Но нельзя же так стравливать!

Я сладко потянулся и подтвердил:

— Полнолуние. Обострение. Основной инстинкт. Мне надоело за ним бегать, Андрей. Это слишком долго и слишком опасно. Его берегут. Его защищают. А он в это время делает свое дело. У меня давно появилась эта мысль. Но я не давал ей хода до тех пор, пока это было возможно. А сейчас я жалею об этом. Они играют не по правилам. Но кто сказал, что мы слабее их? Он сам придет, и я его встречу. Я не могу преследовать его по всем правилам «охоты за придурками». Зато мне показали его слабые места. «Кнопки» в этой машине для пыток и убийств. И теперь я буду в них тыкать и смотреть, что получится. Садист я. Необразованный. Живущий…

— Это я уже слышал. Но люди…

— Какие люди? — удивился я. — Это не люди. Это персонажи сказок. Его сказок. Они были с ним с самого начала. Да не переживай ты так, все будет в порядке. Надо было бы «подарить» их ему, но нельзя. И не потому, что я гуманист. Просто тогда мы упустим его. Нет, его нужно брать в тот момент, когда он придет. А жаль… Нет, правда — жаль. Но тут уж ничего не поделаешь: либо они, либо он. Так что все будут здоровы и невредимы. К сожалению.

Разумовский остановился посреди комнаты, раздумывая над этой перспективой. Она его устроила, и, несколько успокоившись, он спросил:

— Почему ты так уверен, что он вообще узнает об этом репортаже?

— Это совсем просто. Я думал, ты сам догадаешься. Помнишь газеты, разбросанные по всей даче? Они могли принадлежать только ему. Я внимательно просмотрел все, что там нашел, и знаешь, что я понял? Он пытается повторить самые страшные и изощренные преступления своих «предшественников». Экранизировать их, дополнив декорациями, костюмами и сценарием. Запечатлеть их навсегда, одновременно доказав, что он способен на все, на что были способны эти монстры, и даже превосходит их в количестве, изобретательности и жестокости. Он пользовался их опытом, как пособием. Он восторгался ими и учился у них. Он ненавидел их за славу и завидовал им, стремясь превзойти. Он читает эту газету, Андрей. Там много статей с их жизнеописаниями, и было заметно, как тщательно он работал с этой информацией. И я тогда подумал: если мне потребуется передать для него какое-то «послание», у меня есть такая возможность. А потом я вспомнил слова профессора Ушакова о его самовлюбленности, стремлении к славе, власти, страху. Он поставил целью своего существования прославиться и перегнать своих предшественников. Это суть его жизни, его цель. Но он понимает, что, если его остановят раньше времени, он будет всего лишь одним из многих, частью толпы, которую он так ненавидит. Он будет забыт. И он всеми силами пытается выполнить свою «миссию». Потом он откроет лицо. Его должны знать. Но это — потом… Нет у него этого «потом»! Нет, потому что вышла статья, в которой съемочная группа, с которой он имел дело, обливает его «работы» такими помоями, что самые ехидные и желчные критики сгрызли бы от зависти свои авторучки. Разнесли все, вспомнив и подчеркнув бездарность, плохой сюжет, освещение, костюмы, декорации, поверхностность, неправдоподобность. А то, что может показаться устрашающим и жестоким, объявили подделкой и плагиатом. Мелко, бездарно, серо… «Серо» — ты понимаешь? Он оплеван, презираем. Какой тут страх… Нет, я доволен Игнатьевым. Статья выдержана в нужных тонах. Консультации профессора Ушакова. Исполнение журналиста Игнатьева. Идея проекта Николая Куницына… Правда, Ушаков предупредил, что шансов на благоприятный исход не так уж много. Эта попытка оправдана процентов на тридцать-сорок, но во всех остальных вариантах шансов куда меньше. А мы еще немного увеличили их, намекнув, что «продолжение следует».

— А если он попросту затаится?

— Нет, — сказал я уверенно, — ответная реакция последует, это точно. Но вот какой она будет?

• Предыдущая
• 27/76
• Следующая