Радуга просится в дом - Дроздов Иван Владимирович - Страница 32
- Предыдущая
- 32/33
- Следующая
Эти мысли были для него не праздными. Он спрашивал себя и спрашивал. Он не хотел уподобиться режиссеру Земному: ошибиться дверью и всю жизнь заниматься не своим делом.
— Понравился тебе доктор? — спрашивал Павел Николаевич, открывая дверь квартиры и пропуская вперед Катю. — Едва уломал старика. Твердит одно: сами заварили кашу, сами и расхлебывайте. А вообще-то старик славный. Долго читал он историю болезни — и отшвырнул ее, и кричал на меня, но, едва я собирался уходить, снова принимался читать. Он хоть и ничего не сказал мне утешительного, но я уверен: поможет твоему парню.
Слово «твоему» Павел Николаевич произнес с нажимом, лукаво взглянул на девушку, тронул пальцем кончик ее носа. И дольше обычного задержал на ней взгляд. Катя тоже смотрела в лицо Павлу Николаевичу, в ее темных глазах светилась благодарность и признательность. Они смотрели друг на друга в упор, смотрели так, будто встретились после долгой разлуки. Кате хотелось поправить галстук на рубашке Белова, но здесь Павел Николаевич был другой — чужой, недоступный… Катя не осмелилась прикоснуться к нему. А он держал девушку за руку, смотрел ей в глаза.
— Пустите.
— Катенька, не принуждай меня объясняться в любви.
— Раньше вы таких речей не говорили. Что с вами, Павел Николаевич?
Катя сдерживала волнение, но голос выдавал ее. Все эти месяцы, пока она знала Павла Николаевича, она тянулась к нему, но не понимала, чего хотела от Белова, чего от него ждала. В тайных беседах с собой часто говорила: уж не любит ли она Павла Николаевича? Или ее симпатии основаны на других побуждениях, но тогда — каких? И тотчас возникали сомнения.
— Так и будем стоять?
— Нет, я приглашаю тебя в свой дом.
Белов произнес эти слова с нажимом, торжественно. И Катя поняла их смысл. Сделала усилие отстраниться. Павел Николаевич не держал, не неволил; как и всегда, он старался быть с Катей тактичным, предупредительным. Случалось, он и раньше брал Катю за руку, но даже намека не делал о своих чувствах. Теперь же, сказав ей самое главное — то, о чем думал все последние дни, к чему стремился и готовился, — он с тайным трепетом ожидал приговора.
Катя же не торопилась. Она прислонилась к стенке, в раздумье крутила пуговицу пальто, висевшего на крючке. Павел Николаевич наклонился к ней, сказал:
— Я тебя понимаю: в таких делах нельзя торопиться.
Затем предложил Кате раздеться, побыть с ним часок-другой, но Катя не двигалась с места.
— Снимай же пальто!
Катя не раздевалась. И не прошла к журнальному столику, не села, как обычно, в кресло. Она продолжала стоять у вешалки и крутить пуговицу.
Павел Николаевич подошел к ней, хотел помочь раздеться, по девушка не пожелала. Белов только развел руками, а Катя поправила на шее шарфик, с подчеркнутой веселостью протянула руку:
— До свидания, Павел Николаевич!..
Белов проводил девушку по лестничной клетке.
— До встречи.
Катя не ответила. Она пошла той дорогой, которая вчера вела ее в шахту. Только дойдя до края стадиона, не свернула к террикону, даже не взглянула в его сторону, но все, что вчера переживала, вспомнилось ей, и она подумала, как переменчива судьба человека, как быстро сменяются его заботы и радости, как легко забывается то, что вчера еще казалось ужасным, непоправимым. Сегодня в ее душе не было тревог, волнений — ничто не казалось ей ни трудным, ни страшным: наоборот, все в ней вдруг успокоилось, затихло, примирилось. Ее душа напоминала море после долгой зимней непогоды, после штормов и волнений. Улеглись и волны, стих ветер, корабли и яхты уже не качаются на пенистых бурунах — плывут спокойно, рассекая зеленую гладь воды. «Вот он какой — человек, предложивший мне руку!..»
Двадцать третий год шел Кате, а у нее не только жениха, но даже товарища не было. «Невезучая», — повторяла она часто, оставаясь наедине с собой. А теперь вот есть и у нее жених. Что ж, дело естественное. Так устроена природа: люди женятся и выходят замуж. Катя тут не исключение. А если до сего времени она пребывает в одиночестве, то вина тут не ее. И не того, кто мог бы ее полюбить, но все кружит где-то стороной. Такая уж у меня судьба.
Бывало, и забудет Катя про свою «невезучесть», увлечется делами, книгами, подружками; поразвеется, как нехороший сон, тоска-кручина, но едва лишь обронит подружка-хохотунья шуточку о невезучих или Катя заслышит песню «Не родись красивой, а родись счастливой», и снова глухая обида заденет сердце. Не больно, ненадолго — ведь Кате не тридцать лет! — а заденет. Дремлет где-то в тайных глубинах сердца тревога о счастье. И чем старше становится Катя, тем чаще напоминает о себе эта тревога.
Потом иные мысли… трезвые, неторопливые — являются Кате: «Хорошо ли ты все продумала? Достаточно ли крепка твоя любовь к Павлу Николаевичу? Он старше тебя на десять лет — не многовато ли?..»
Вопросы ползут изнутри, из самого тайника души, — из тех глубин всегда ползет сомненье.
Нет, нет, она любит Павла Николаевича, в этом нет сомнения. В этом и не надо сомневаться. Все эти дни она живет одной мыслью о Павле Николаевиче — ему она поверяет все самое заветное, его, и только его хочет она слышать и видеть.
Катя вошла в городской сад и помимо своей воли очутилась в глухой узенькой аллее. Тут и там между деревьями лежали кучи прошлогодних листьев, и от них шел прелый запах подогретого солнцем леса. Воздух был сырой, холодный, но в нем уже слышалось приближение весны.
Затем являлись вопросы: «А Сергей?.. Что станет с ним?..»
Эти вопросы Катя задавала себе торопливо, точно боясь, что кто-то обвинит ее в неблаговидных мыслях. Сама же она себя убеждала: «Конечно же, у меня нет перед Сергеем никаких формальных обязательств, кроме тех, которые я добровольно взяла на себя и с успехом выполнила. И он, и вся его семья должны меня благодарить, только благодарить — чего же больше они могут от меня требовать?..»
Катя говорила себе эти слова, но чем больше и настойчивее она себя убеждала, тем сильнее звучало в ней сомненье. Оно звучало там, в том самом тайнике, где обитал несговорчивый и сварливый, но в то же время необходимый ей, ее личный, собственный спорщик. «Нет, Катенька, нехорошо забывать человека, который живет думами о тебе, для которого ты воздух, надежда, счастье. Может быть, ты скажешь, что ты не виновата. Но так ли это на самом деле? Не ты ли забросила в душу Сергея искру надежды? Не ты ли позвала его к людям, к жизни, к себе? Да, да, Катенька, к себе. Иначе бы не разгорелось в нем желание жить, не явились бы силы, способные победить болезнь. Но если это так, то есть ли у тебя право убить в нем надежду, потушить загоревшуюся искорку жизни?.. Может ли мать, давшая жизнь ребенку, отнять ее?.. Не может. То будет преступление, караемое по всем строгостям закона. А твое равнодушие?.. Твое пренебрежение к чувствам молодого человека — тут ты не находишь состава преступления?»
Катя присела на лавочке в конце аллеи. Девушка долго смотрела на открытые ворота, пока, наконец, поняла, что там, за воротами сада, начинается Зеленый дол. И где-то совсем рядом стоит домик бабы Насти.
Катя пристально всматривалась в ярко освещенные заходящим солнцем окна индивидуальных домов, надеясь отыскать хату бабы Насти и сквозь тюлевую занавеску увидеть знакомый силуэт Сергея. Сырой воздух к вечеру становился холоднее, сидеть на лавочке было зябко, и Катя, поеживаясь и поднимая воротник пальто, встала. Некоторое время в раздумье топталась на месте.
Пошел дождь, в небе сверкнула молния — провозвестница весны, первая молния, озарившая апрельскую степь, овраги и балки, по которым с шумом бежали мутные ручьи, крыши домов, с которых по утрам еще свисала хрустальная бахрома. Дождь полил сильный, с ветром и шумом. И, как сигнал горна, возвещающий о начале дня, в небе раздался первый молодецки-раскатистый гром.
Катя побежала вдоль улицы. Дверь калитки дома бабы Насти была раскрыта настежь, и Катя радостно в нее вбежала. Дверь коридора также была раскрыта. Катя ступила на половик, тщательно вытерла ноги.
- Предыдущая
- 32/33
- Следующая
