Рыжее знамя упрямства (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/158
• Следующая

Наверно, никогда никому не прочитает Словко это сочиненное сейчас четверостишие. Оно из тех, которые "только для меня". Записываются в тайную тетрадку, а то и просто остаются в памяти… Такие строчки — неумелые, корявые, но от них щиплет в глазах.

…Впрочем, сейчас щипало в глазах прежде всего от дыма. Дувший с озера трехбалльный норд, пролетал сквозь шеренгу, что стояла к ветру спиной, вскидывал дым над огненной круговертью и бросал его на шеренгу, в которой был Словко. Многие моргали, терли веки и скулы.

Барабаны замолчали. Строй постепенно ломался. Превращался в кольцо, которое замыкало в себя горящую яхту. Широкое кольцо — такое, чтобы пламя не дышало жаром в лица. Впрочем, огонь становился все ниже, ниже, а кольцо — теснее. Подошли большие ребята из секции многоборцев, которые неподалеку оснащали свои шлюпки, подошел дежурный моторист Федя… Кое у кого появились в руках длинные прутья с насажанными на них кусками черного хлеба. Хлебные "шашлыки" совали в пламя, ждали, когда поджарятся (вернее, обуглятся), и жевали, размазывая по щекам сажу. Такие вот были корабельные поминки. Этот обычай сложился давно: ведь с яхтами прощались не один раз. Но нынче сожгли самую заслуженную, самую любимую.

Корпус "Тома Сойера" уже становился грудой тлеющих деревянных огрызков. И настроение менялось. Мысли теперь обращались к повседневным заботам, к предстоящим парусным гонкам, к необходимости заново проверять оснастку. Первые две недели парусной практики были с капризными ветрами, потрепало немало…

Каперанг Соломин расстегнул синюю куртку с черными погонами, снял мятую белую фуражку, блеснула легкая проседь. Он потер лоб, глянул на Корнеича.

— Даня, отойдем давай, надо поговорить. Есть у меня тут некоторые сомнения.

Корнеич сразу учуял тревогу.

— Пошли в рубку, Дима…

Он повернулся, сделал шаг, остановился. Охнул:

— Господи, Рыжик…

Рыжик шагал от железных, украшенных приваренными к столбам якорями, ворот базы. Он был не в форме, а такой же, каким Словко увидел его впервые, в сентябре. Тот же длинный рыжий свитер и мятые парусиновые штаны. Только на ногах не сапожки, а разбитые кроссовки. Ноги — это сразу видно — в густых комариных укусах, а в ершистых волосах мелкий травяной мусор.

Сперва Рыжик шел, чуть прихрамывая, потом побежал и уткнулся лицом в штурманскую куртку Корнеича. Всхлипнул.

Корнеич отступил к лежавшему у воды бетонному блоку, потянул Рыжика за собой. Сел. Взял Рыжика за локти.

— Сбежал?

Тот всхлипнул снова и кивнул. Его и Корнеича обступали ребята. Молча.

Умнее всех поступил командир барабанщиков Игорь Нессонов. Он сказал своей команде:

— Рыжик вернулся. Принесите его барабан.

Рыжик глянул на него, на Корнеича. Ладонью мазнул по щекам, шепотом спросил:

— Значит, меня еще не исключили?

— Рыжик, ты спятил? — осторожно сказал Корнеич.

— Но ты же сам тогда сказал… маме…

— Боже мой, но это же я ей сказал! Чтобы хоть чем-то убедить…

Мама Рыжика не поддалась убеждениям. Даже когда Корнеич сообщил ей, что всех, кто не прошел программу летней практики, отчисляют из флотилии.

— Как это отчисляют! — вознегодовала мама. — Мне разрешил Феликс Борисович! И Аида Матвеевна. Они…

— Феликс Борисович отвечает за административные и финансовые дела, — перебил ее Корнеич. — А его супруга за программу по психологии. За все, что связанно с парусными делами, отвечаем я и Даниил Валерьевич Рафалов, — Корнеич посмотрел на Кинтеля.

Разговор шел в штабе флотилии на Профсоюзной. Здесь, кроме Корнеича, Кинтеля, Рыжика и его мамы были несколько ребят (в том числе и Словко). И Аида была. Она в разговор не вмешивалась — сказала уже свое слово.

— В конце концов, разве я не имею права на личную жизнь? — с накалом возгласила мама Рыжика. — В кои-то веки…

Три месяца назад она вышла замуж за сотрудника компьютерной фирмы "Кольцо Нибелунгов". Казалось, что нормальный мужик. Как-то зашел в отряд, обещал даже помочь с цветным принтером. Но теперь случилось так, что у него и у жены в июле отпуск, путевка в сочинский пансионат, куда якобы нельзя с детьми. И решили молодожены, что пускай "дети" проведут три недели в лагере "Солнечная Радость". А эти три недели в "Эспаде" — самое важное время! Стажировка новых рулевых, зачеты, гонки на первенство флотилии, потом выезд в свой летний лагерь, где собираются отряды из нескольких городов!

И все это теперь — без Рыжика!

Каждый понимал, какое горе застряло твердым колючим комом у него в груди.

Все, кроме мамы:

— С кем я его здесь оставлю? С бабкой? Ей самой нужна нянька, пришлось нанимать женщину-соседку. Но возиться еще и с ребенком она не станет!

"Ребенок" стоял тут же, с закушенной губой. Главная задача его была — не разреветься. Он уже делал это дома и теперь знал: нет смысла.

— Роза Станиславовна, он может пожить у любого из ребят, — сказал Корнеич.

— А я! — чуть ли не с подвыванием возгласила та. — Я-то как буду жить там ? Постоянно на нервах? В страхе? А в «Солнечной Радости» он будет под присмотром !

— А здесь, что ли, не будет? — не выдержал Словко. — У нас в тыщу раз безопаснее!

— Да, я вижу! — метнула Роза Станиславовна блестящий гневными слезинками взгляд. — Два раза опрокидывался на яхте!

— И ничего, живой, — вставил Кинтель

— Я хочу, чтобы он таким и оставался. По крайней мере, пока мы с мужем в отъезде, — без всякой логики заявила мама Рыжика. — Прохор, идем! — И ухватила сына за руку.

Рыжик вырвал руку, шагнул к Словко (тот стоял ближе всех), попросил шепотом:

— Колесо иногда подкручивайте, ладно? — И, съежив плечи, быстро пошел к двери. Мама — следом, застучала каблучками. У Словко аж колючки заскреблись в гортани.

Корнеич повернулся к Аиде. Та — грузная и с растрепанной как всегда прической — молча возвышалась на фоне плаката с барком "Крузенштерн".

— Ну? Можете быть с Феликсом довольны, сделали свое черное дело, — выговорил Корнеич и скривился так же, как в минуты, когда болела под протезом нога.

— А разве не надо входить в положение людей, у которых только налаживается семейная жизнь? — голосом завуча-методиста произнесла Аида Матвеевна.

— Людей! Рыжик, значит, не "люди"? Входить в его положение не надо?! — чуть ли не взревел Корнеич. — У него первая в жизни настоящая практика, соревнования, зачеты! Вы его своей дурацкой уступкой мамаше разом лишили этого всего, отодвинули по программе на год! В конце концов, какое право вы имели давать свое идиотское разрешение?!

— А на каком основании мы могли его не дать? Когда такие обстоятельства!

Капитан Кирилл Инаков обстоятельно разъяснил:

— На основании устава "Эспады"! Когда родители записывают к нам ребенка, они берут обязательства не срывать его с летних занятий! Ведь здесь же не кружок мягкой игрушки, а па-ру-са!..

— Во всяких правилах могут быть исключения.

Корнеич обычно был спокоен и деликатен. Теперь он, однако, даже не постеснялся окружавших ребят.

— Ладно… Говорить с тобой и Феликсом о парусных делах все равно что… с чугунным кнехтом о квантовой механике. Но ты же дипломированный психолог ! Ты представляешь, что теперь в душе у Рыжика?!

— Да, представляю! Ничего сверхординарного! Детям такого возраста иногда полезна фрустрация… — Аида сложила на крепкой цветастой груди руки.

— Чего полезно? — переспросил Кирилл Инаков.

— Горькие переживания и встряски. Без этого немыслимо становление характера и воспитание толерантности.

— И с этой твоей фрустрацией он будет там жить три недели… — сквозь зубы подвел итог Корнеич.

— Не будет. Войдет в нормальный ритм через два дня. А когда вернется, два сеанса психологической стабилизации, и он станет совершенно прежним. Если, конечно, ты со своим советом командиров не выставишь его из отряда…

• Предыдущая
• 7/158
• Следующая