Рыжее знамя упрямства (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 58

• Предыдущая
• 58/158
• Следующая

Словко не сумел сделаться чемпионом гонок. Он добился лишь второго места. А первое, как и в прошлом году, завоевал Кирилл Инаков. Ну и ладно! Досадно, конечно (всего-то двух очков не хватило!), однако не причина для траура. Тем более, что хватает других забот…

Да, сложная эта штука — наша жизнь. Уйдет какая-нибудь тревога — появляются другие.

Например, одна из долгих и грызущих душу тревог — "Кем я буду?" — недавно разрешилась после разговоров с Салазкиным. Оказывается, у него, у Словко, есть кое-какие способности для осознания пространственных загадок и "пролезания" в хитрости энергетических и всяких прочих полей. По крайней мере, Словко — если не умом, то нутром — понял правоту Салазкина, когда тот объяснял: всяческие законы развития мира и небывалые явления возможны во вселенной, только для них нужны соответствующие условия. Для одних — такие, для других — иные. Как для рыбы вода, а для песчаной ящерицы жаркая пустыня. И хронополе может в полную силу проявить себя, если выявить для этого нужные закономерности… Чтобы разобраться в таких делах, надо изучить столько всего, что страшно представить. Но Салазкин сказал, что у него, у Словко, есть к подобным проблемам явные склонности, а Салазкину можно верить (особенно, когда очень хочется). А времени впереди — целая жизнь…

Но от всех беспокойств никогда не избавишься. Вот и сейчас… Во-первых, почему не пишет и не отвечает на звонки Жек? (Уехал куда-нибудь отдыхать с родителями? Но как он мог не сообщить!) А еще не давало покоя тревога за отряд.

Что-то шло в нем не так. На первый взгляд все нормально (если не считать стычек Аиды с Корнеичем, но это дело обычное). Однако Словко слишком долго был (жил!) в "Эспаде", чтобы не заметить внутреннего разлада.

А родители слишком хорошо знали сына, чтобы не увидеть его "тоски и тревоги". Словко лежал на диване — нечесаная голова на середине мятой постели, длинные кофейные ноги задраны на полку с морскими словарями. Обычная поза, когда в жизни что-то не ладится.

Отец встал в дверях, поглядел полминуты и сказал через плечо:

— Мать, наследник чего-то мается. Может, страдает из-за спортивных неудач?

— Тьфу, — сказал Словко.

Мама тут же вошла и села на край дивана.

— Небось, рифма никак не отыщется?

— Ну, какая рифма! Я же говорил, что завязал! После Тёмкиных-то стихов…

Мама глазами задала еще один вопрос. Про то, о чем вслух не спрашивают (считалось, что мама про такое и не знает). На словах вопрос звучал бы так: "Может быть , она стала слишком внимательно смотреть на кого-то из других мальчишек?" Но с этим, слава Богу, все пока было в порядке. И Словко нейтрально поглядел на свои торчащие у словарей ступни.

Однако он не привык таить свои тревоги от родителей. Выложил их и сейчас. И про Жека, и про отряд ("Будто что-то надтреснуло у нас…") Его, как могли, успокоили. В Калининграде недавно были сильные штормы, пообрывало, небось, телефонные провода. Все скоро наладится. А насчет отряда мама сказала:

— За тридцать с лишним лет в "Эспаде" не раз бывали смутные времена. Это же как живой человек. У всякого человека время от времени случаются недуги…

— Чтобы лечить недуг, надо знать диагноз, — насупленно возразил умный сын. — И выбрать лекарство. Аспирин или клизму…

— Не обязательно. Чаще организм справляется сам…

Маме — ветерану отряда — можно было верить. Словко слегка отмяк. Папа, успокоенный тем, что депрессия у сына не слишком сильная, ускользнул к вожделенному компьютеру. Мама посидела рядом, перебрала в пальцах Словкины раскиданные по одеялу космы.

— Поедете в лагерь, там все наладится…

— Может быть… — неуверенно согласился Словко.

Ничего не наладилось. На следующее утро, когда собрался совет флотилии, чтобы обсудить лагерные вопросы, Аида закатила истерику (вот тебе и психолог со всякими тренингами!). Она при всех слезливо орала на Корнеича: как он смел дать в газету такую статью!

Статья была напечатана сегодня утром в газете "Титулярный Советникъ" и называлась "Парус Тёмы Ромейкина". Сейчас вырезка висела в коридоре, на щите с отрядными объявлениями. Корнеич в газете рассказал Тёмину историю, поместил там его стихи о "времени ветра" и, конечно, от души вломил тем, кто отключил в тот злополучный день электричество. И всем, кто равнодушием своим и жадностью губит нынешних мальчишек и девчонок. "Сытые, скаредные, очумелые от своего бизнеса, да будут они прокляты!.."

— Как?! Какое право ты имел это написать?!

— Выпейте валерьянки, Аида Матвеевна, — сказал Корнеич. А Кинтель спросил:

— Разве в статье что-то неправильное? Может, с мальчиком все было не так? — Лицо его побледнело и затвердело.

— Я не про мальчика! Я про барабанщиков! Кто дал право писать, что они не будут играть на открытии конференции! Как теперь они выйдут на сцену?!

— А разве они выйдут? — сказал Корнеич. — Они же решили, что не пойдут.

— Мало ли что они решили! Это ваше дурацкое влияние!.. Они не смеют отказываться! Есть отрядная дисциплина.

— Они барабанщики "Эспады". А не концертная бригада, — сказал Словко.

— А ты помолчи!

— А чего это я должен молчать! Я член совета!

— Друзья мои, — академическим тоном, даже слегка величественно произнес Феликс Борисович Толкунов (его очки доброжелательно поблескивали). — Мы должны сохранять согласие. Впереди столько ответственных дел… Даниил Корнеевич, следует убедить детей… я имею ввиду наших славных барабанщиков, что они в данном случае не правы. Они нанесут большой ущерб нашему клу… нашей флотилии, если откажутся. Мы провели очень большую предварительную работу перед конференцией, установили немало позитивных связей…

— "Вышли на…", — вставил Кинтель.

— Выли на ряд лиц, которые могут быть полезны нашей организации…

— И вашей диссертации, — сказал Кинтель.

Толкунов уперся в него долгим укоризненным взглядом, затем продолжил:

— Вы должны указать барабанщикам на несостоятельность их по-детски эмоционального решения. Субъективно объяснимого, но объективно вредного…

Корнеич смотрел на него со спокойным любопытством. Возможно, думал: "Где ты так научился? Ведь был когда-то комиссаром коммунарского отряда с непреклонными законами…"

— …Я полагаю, Даниил Корнеевич, вы должным образом повлияете на этих мальчиков, — закончил Феликс Борисович.

— И девочек, — сказал Кирилл Инаков.

— И девочек, — охотно согласился Толкунов.

— Интересно, как это я должен влиять? — скучным голосом спросил Корнеич. — Я не обладаю психологическими талантами Аиды Матвеевны. У меня нет способностей к внушению, тренингам, зомбированию…

— При чем здесь зомбирование! — взвизгнула Аида.

— Впрочем, барабанщики едва ли поддались бы всяким внушениям. Не те люди, — подвел итог Корнеич.

— При чем здесь внушение! — уже спокойнее заявила Аида. — Вы можете им просто приказать!

— А почему я? — улыбнулся Корнеич. — Пусть прикажет Феликс Борисович или вы. Так сказать, официальное начальство.

— Потому что они слушают только вас!

Корнеич улыбнулся опять (Словко смотрел на него с удовольствием).

— Они не послушают и меня… Аида Матвеевна. Когда вы были еще первоклассницей-отличницей в белом фартучке и с большими капроновыми бантами, в "Эспаде" было принято решение, что группа барабанщиков — особая организация. С автономными правилами. Решения, которые они принимают насчет своих дел, отменить нельзя. И нельзя заставить выполнить приказ, который считают неразумным. Так же, как, например, нельзя командира судна заставить выйти на воду, если он полагает, что яхта не готова, а экипаж неопытен… Извините за прописные истины.

— Барабаны не яхты, — заявила Аида. — Глупо сравнивать.

— Ничуть не глупо, — сказал Кирилл Инаков.

• Предыдущая
• 58/158
• Следующая