Клиентка - Ассулин Пьер - Страница 8

• Предыдущая
• 8/32
• Следующая

Старик был ошеломлен.

— Значит, вы не клиент?

— Вы очень проницательны. Фамилия, имя, род занятий и все остальное, говорите скорее, вас много в этом вертепе?

Если бы инспектор не держался с таким явным апломбом, как будто ему полагалось из принципа выводить своих собеседников из равновесия, то его неожиданный приход мог бы сойти за визит вежливости. Вот только в вежливости Шиффле чувствовалось нечто нездоровое и даже порочное. Он-то прекрасно знал, чем должно закончиться его расследование.

Не было ни паники, ни криков, ни слез. В противном случае инспектор непременно отметил бы это в своем отчете. Никакого топота сапог на лестнице или ударов прикладом в дверь. Я тщетно искал хоть намек на это между строк. Ничего подобного.

Шиффле пришел не с облавой, а на разведку. Это была лишь прелюдия. Не арест, а его подобие. Если бы Фешнеры обладали историческим чутьем, то они бы поняли, что оказались злополучными участниками генеральной репетиции грядущего действа. Но кто из нас когда-нибудь проявлял здравый смысл в критической ситуации? Некоторое время спустя, когда человек воскрешает в памяти случившееся, ему всегда легче в этом разобраться.

— Говорите…

— Вот мое удостоверение личности номер 36СА 48659, выданное мне тринадцатого февраля тысяча девятьсот сорокового года префектурой полиции как иностранному рабочему. Но мой сын взят на профессиональный учет и является членом Всеобщей конфедерации французских ремесленников.

— Ваш сын, какой именно? Младший или старший?

— Вот он, старший, Ицкок, — ответил старик, кивком указывая на сына.

— Как его зовут?

— Пишите Исаак, господин инспектор, это то же самое.

Проверку прошли все. Отец, сын, работница. У Сары был британский паспорт. Инспектор повертел его в руках как какую-нибудь диковинку. Только что не обнюхал. Очевидно, этот документ казался Шиффле еще более странным, чем долговое обязательство главного банка Лодзи.

— Одного человека тут нет, — заметил полицейский, обводя взглядом комнату.

— Это Хай… Анри, где же он?

Анри Фешнеру исполнилось двадцать пять лет. В ту пору он уже был хитрецом, каким остался на всю жизнь. Он не прятался, но не попадался на глаза. По крайней мере, старался не попадаться.

— Итак, ваше удостоверение?

— Я его потерял.

— Как это, потеряли? Вам известно, что в наше время опасно жить без документов?

Молодой человек пожал плечами и развел руки ладонями вверх, как бы призывая небо в свидетели своего невезения. Глаза и улыбка выдавали Анри. Его отчаяние было неубедительным.

— Что я могу поделать?

Инспектор встал и по-хозяйски начал обход. Семейство Фешнеров следовало за ним. В тот день в мастерскую поступила крупная партия куниц, зайцев и сурков. Шиффле, разумеется, это заметил.

— Не обращайте внимания, — юлил старый Фешнер. — Это просто…

Младший сын оборвал отца, чтобы тот не дал маху. Ведь инспектор с бесстрастным видом замечал все. Любая оговорка могла стать роковой.

— Нам привезли это из ателье для починки.

Кучка людей подошла к большому комоду. Чиновник не мог не заметить, не обратить внимания на лежавшую на самом виду бумагу — список клиентов магазина Фешнеров.

— А это? Разве это не с улицы Конвента?

Не дожидаясь ответа, Шиффле положил бумагу в карман. Не этот ли жест навел старика Фешнера на блестящую мысль? Или его просто осенило? Так или иначе, он решил все поставить на карту. Отделившись от остальных, торговец неожиданно взял ревизора под руку, увел его на кухню и запер дверь на ключ. Помещение было таким тесным, что они оказались лицом к лицу.

— Мы с вами, вероятно, могли бы договориться, господин инспектор. Моя молодежь не знает, в чем дело. Для всех настали трудные времена, не так ли? Вы можете рассчитывать на мое безоговорочное молчание. Ну, как?

Чиновник притворился дурачком:

— Что вы имеете в виду?

— Назовите вашу цену, и мы это обсудим. Сколько?

Полицейский старался подвести Фешнера под статью. Загнать его в угол. Старик, конечно, не был простаком. Но он по-прежнему полагал, что дела делаются, как раньше. Он думал, что можно хитрить со всем человеческим родом, как с покупателем или поставщиком.

— Вы говорите о кроличьем манто?

— Да при чем тут манто! Держите, я даю вам деньги, а вы вернете мне список. Вот вам за кролика. Но я говорю о другом. Сколько надо заплатить за спокойствие? Чтобы на нас смотрели сквозь пальцы? Десять тысяч хватит?

Ответа не последовало. Из-за того что лица собеседников почти соприкасались, тишина казалась еще более гнетущей. Два дыхания сливались в одно. Старый Фешнер не обладал терпением полицейского. Напряжение, царившее в кухне, было столь же велико, как и желание торговца замять дело.

— Может быть, пятнадцать тысяч?

Инспектор едва заметно улыбнулся. Он тщательно записал все цифры. Затем медленно, не сводя со старика глаз, повернул ключ в замке.

Семейство Фешнеров дожидалось за дверью. При виде обрадованного лица посетителя все тотчас же поняли, что хорошие дни миновали.

Отчет инспектора был удручающим. Фешнеры четырежды нарушили закон. Они нелегально занимались кустарным производством, выполняя заказы частных клиентов. Использовали работницу, не являвшуюся членом их семьи. Не имели французского гражданства. Пытались дать взятку должностному лицу.

Наказание не заставило себя ждать. Это называлось административным взысканием. В сущности, так оно и было. Вот только в период оккупации администрация была вправе распоряжаться жизнью и смертью людей.

Что было дальше, я уже частично знал понаслышке. Вскоре, в первые дни 1942 года, мастерская на улице Лекурб подверглась налету полиции.

Находившиеся там люди были арестованы и помещены в Дранси, а затем отправлены в один из польских лагерей. С тех пор никто их больше не видел. Те, кому удалось избежать ареста, до конца оккупации скрывались, перебиваясь случайными заработками.

Через год после Освобождения они получили свой магазин обратно. Часть товара исчезла.

Прошло полвека. Один лишь Анри Фешнер был еще жив и в добром здравии. Он по-прежнему торговал меховыми изделиями на улице Конвента. Старик передал бразды правления своему единственному сыну, но сам на покой не торопился. С тех пор как он овдовел, в нем даже прибавилось энергии. Он не мыслил себя вне работы. Пушнина являлась смыслом его бытия. Чтобы лишить этого человека жизни, достаточно было отстранить его от дел.

Время от времени мы со стариком чесали языками. Он казался счастливым. Рядом с ним был сын, подрастали внуки, он был уверен, что его род не прервется. История Фешнеров не закончится на нем. Этого хватало для счастья меховщика, хотя он был лишен династических притязаний. Господин Анри всегда вел себя так, как будто до конца его пути еще далеко.

Какое я имел право портить ему удовольствие?

На Фешнеров кто-то донес.

Незачем читать между строк, чтобы в этом убедиться. Выдали их или продали, так или иначе, донос был. А сами они знали об этом или нет? У меня нет ответа. Я-то все знал, и мне было невыносимо тяжело хранить это в тайне.

Обычно, когда я издавал очередную книгу, мне приходилось дожидаться, когда слова пустят новые ростки, прежде чем снова взяться за перо. Это вовсе не горело. Прежде я должен был отмежеваться от своего героя. Продолжая хранить по отношению к нему вечное чувство безмолвной преданности, я отпускал его на волю, как только он становился достоянием читателей.

Так было всегда, даже если его душа по-прежнему жила в глубине моего «я». Со временем там, по-видимому, образовалось несколько слоев остаточных пород. Я, долго полагавший себя единоличным хозяином своей оболочки, уже предчувствовал, что сразу же после моей смерти, в случае вскрытия трупа, судебно-медицинскому эксперту предстояло обнаружить внутри меня целую толпу.

• Предыдущая
• 8/32
• Следующая