Благородство ни при чем - Монро Люси - Страница 45

• Предыдущая
• 45/61
• Следующая

Она направилась прямо на кухню и шлепнула пакет с едой и напитками на стол. Он подошел и стал выкладывать еду.

Она нахмурилась, когда он пододвинул к ней, успевшей сесть на металлический стул в неестественно напряженной позе, тако.

– Я сказала, что не голодна.

– Тогда не ешь. Только моя мама освежевала бы меня живьем, если бы узнала, что я купил себе ленч, оставив девушку, которую пригласил на свидание, голодать.

– Я не на свидании, – процедила она сквозь зубы. Своей настойчивостью в этом вопросе она начиналадействовать ему на нервы.

– Разве мы не договорились встретиться за ленчем? Что же у нас, если не свидание?

Ронни освободила соломинку от оберточной бумаги ровно настолько, чтобы проткнуть пластик.

– Именно, договорились – в прошедшем времени. Я разорвала договор.

– Ты ведь здесь, не так ли?

– Чтобы ответить на вопросы следователя – только за этим.

Она сомкнула губы вокруг пластиковой соломинки и втянула в себя немного диетической колы, всем своим видом демонстрируя отвращение.

Маркус никогда раньше не испытывал ревности к соломинкам и надеялся, что этого с ним больше не случится, но этот кусочек пластиковой трубки был куда ближе к губам Ронни, чем ему, по всей вероятности, в ближайшее время удастся пробиться.

– Отлично, давай обсудим расследование.

Она молча смотрела на него, очевидно, ожидая, что он начнет первым. Он не собирался ее разочаровывать.

– Я не сообщил Клайну о том, что произошло в «Си-ай-эс», и не собираюсь это делать. – Он выдержал паузу, надеясь, что она улыбнется и скажет ему, как она рада.

Он увидел в ее взгляде облегчение, но улыбки так и не дождался.

– Почему?

Ладно, он не мог сказать, что этот вопрос стал для него неожиданным. Его ответ должен ее умилостивить.

– Поскольку ты не виновата, ему нет необходимости об этом знать.

Она играла с оберткой тако, опустив глаза. Когда она подняла их, то он почувствовал себя на скамье подсудимых под грозными очами прокурора.

– Но ты бы сказал ему, если бы подумал, что я виновата.

Ему не очень нравился тот оборот, что принимала их дискуссия, но он предпочел не увиливать.

– Да.

Вместо того чтобы сказать ему, какой он негодяй, если замышлял такое, и предоставив ему возможность оправдаться и объяснить свои добрые намерения, она опустила ресницы, скрыв от него выражение глаз.

– Понятно.

– Но ты не виновата, так что нам не о чем беспокоиться. – Он хотел внести полную ясность.

Он доверял ей.

Она взмахнула ресницами и вперилась в него взглядом. В серых глазах ее застыло отвращение.

– Понятия «мы» в наших отношениях нет и никогда не было. Если бы ты решил, что я виновата, и рассказал Клайну о том, что произошло в «Си-ай-эс», то расплачиваться пришлось бы мне, и только мне. Так что не говори, что «нам» не о чем беспокоиться.

– Ты думаешь, я бы просто так взял и отдал тебя волкам на съедение? – После того вечера в пятницу? После того, как он поделился с ней самым сокровенным, раскрыл перед ней душу?

Его словно током ударило – так он был зол на нее, когда она спокойно кивнула в ответ.

– Почему бы и нет? – спросила она. – Тебя наняли для определенной работы. Обнаружить, что женщина, предавшая тебя, виновна в преступлении, которое тебя наняли расследовать, – двойная удача. Я лично думаю, что ты не только отдал бы меня волкам на съедение, но и сам бы получил от этого немало удовольствия.

Ему словно дали кулаком под дых.

– Ты думаешь, я хотел свести с тобой счеты?

– Что же еще должно означать то гнусное лицедейство, что было тут на днях, если не акт отмщения?

Она сформулировала свое заявление как вопрос. Но у него не было сомнений – про себя она все давно решила. Она сочла, что весь его пыл – лишь для того, чтобы рассчитаться с ней за ее исчезновение. Как она могла так подумать, когда он открыл для нее свое сердце? Он разозлился еще больше.

– То гнусное лицедейство, как ты его называешь, было вызвано тем, и только тем, что я тебя хотел, и уж точно не имело никакого отношения к желанию отплатить тебе за то, что ты меня полтора года назад бросила.

– В самом деле? – Сколько едкого сарказма она смогла вложить в эту короткую фразу!

– Да, черт возьми! Из мести не может родиться ничего позитивного, и уж тем более того, что между нами возникло. – Разум его отказывался принимать тот факт, что она в этом сомневается.

Она откинулась на стул, забарабанив пальцами по столу.

– У нас был секс. А в сексе нет ничего особенного. Такие вещи происходят постоянно, особенно с тобой.

Ему хотелось ее задушить, но еще лучше – прямо сейчас заняться с ней любовью и заставить ее понять, что это больше, чем секс, сильнее, чем гнев, застивший ей глаза.

Как могла она выдать такое? И после этого еще иметь наглость вести себя так, будто не сказала ничего особенного?

– Если такое происходит постоянно, то почему мы оба хранили целомудрие целых полтора года?

Она пожала плечами:

– Может, потому, что твои сексуальные желания идут на убыль. Тебе почти тридцать.

Он решил не реагировать на эту очевидную пощечину его мужскому достоинству. Вместо этого он задал встречный вопрос:

– А какое у тебя оправдание?

– Я хранила целомудрие все двадцать три года своей жизни. Секс стал для меня отклонением от обычного курса – секс, а не его отсутствие. Могу тебя заверить, что в этом не было ничего особенного – ни в сексе, ни в воздержании после него.

Он знал, что она на взводе. Сознавал, что она придумала черт знает что про него, но все равно ее слова чуть не вывернули его наизнанку. В ее силах было ранить его так, как не мог никто, даже мать.

И поэтому, сам будучи на пределе, он решил отступить.

– Может, нам следует вернуться к изначальной теме, к теме шпионажа в «Клайн технолоджи»? Мы сможем поговорить о наших отношениях потом, когда ты вернешь себе способность мыслить рационально.

– Нам вообще ни к чему обсуждать наши отношения.

Пусть говорит. Он не стал отвечать. А что еще он мог сделать? Если он продолжит прессинговать, а она останется на своих позициях, то боль от такого противостояния может оказаться для него невыносимой.

То, что он чувствовал сейчас, очень походило на страх, испытанный им, одиннадцатилетним мальчишкой. И в тот раз страх оказался более чем оправданным.

Он был в парке в своем родном городе, когда вдруг заметил в толпе зрителей, наблюдавших за бейсбольным поединком, папу.

К тому времени он уже знал, что не является законным сыном, и примирился с тем, что его отца никогда не видели ни с ним, ни с его матерью на людях. Вернее, он научился с этим жить. Но в тот погожий летний денек ему захотелось посидеть с отцом и вместе посмотреть игру. Поэтому он набрался храбрости, забрался на скамью и протиснулся на местечко рядом с ним.

Маркус знал: его поступок разозлит отца. Но он думал, что сможет противостоять его недовольству. Увы, он навлек на себя нечто похуже, чем отцовский гнев. Отец его просидел рядом с ним все оставшиеся шесть подач, делая вид, что его не знает. А одиннадцатилетний паренек рядом глотал слезы и обмирал от унижения.

Когда на следующий вечер отец его появился у них с матерью в доме, Маркус ушел. И отец его рассказал маме, что произошло.

Она пришла к Маркусу и попыталась объяснить, что он, как человек влиятельный, не может подвергать себя риску общественного осуждения. Что отец его не может развестись по религиозным убеждениям. Она все это и раньше ему говорила. Он верил в эту чушь и слушал мать, но только до того бейсбольного матча. С этого момента Маркус перестал верить. И не признавал больше отца.

Ни в следующий его визит, ни через два года, когда Марк и его мать поженились. Он пять лет прожил в доме Марка, но продолжал держаться на расстоянии, отказываясь воспринимать себя членом семьи, которую создали его отец и его мать. Он не принадлежал к их кругу и никогда об этом не забывал.

• Предыдущая
• 45/61
• Следующая