Спутники Волкодава - Молитвин Павел Вячеславович - Страница 54

• Предыдущая
• 54/141
• Следующая

Командиры отрядов начали собираться в приречной деревушке сразу же после полудня. Найлик распорядился, чтобы к появлению их на низких, по обычаю восточного Саккарема, столах деревенской харчевни были выставлены кувшины с охлажденным вином и приготовлена кое-какая снедь. Лично проследить за исполнением отданных приказов он не мог, но Ичилимба справилась с порученным делом наилучшим образом. Приветствовав Найлика легким поклоном, одетая в широкие шаровары и полностью скрывавшую очертания фигуры рубаху, девушка отдала последние распоряжения двум хлопотавшим по хозяйству рабыням и принялась рассаживать подъехавших к харчевне командиров, на ходу обменивавшихся догадками по поводу того, что задумал Тайлар на этот раз.

С удивлением поглядывая на прекрасную рабыню, прическу которой скрывал низко, по самые брови намотанный тюрбан, Фербак, Питвар, Захичембач и другие без возражений следовали ее указаниям. В их обозах тоже ехало немало волей или неволей примкнувших к войску женщин, но эта была настоящей красоткой, и хотя слухи о прелестной рабыне Найлика до них доходили, видеть им ее до сих пор не доводилось. Командир разведчиков и сегодня велел бы Ичилимбе не показываться на глаза, если бы не одно весьма важное обстоятельство: он хотел, чтобы Тайлар увидел дочь Байшуга, о которой ничего не слышал со времен взятия Лурхаба, и позволил ему взять ее с собой в намечавшийся поход, не без основания побаиваясь оставлять Ичилимбу в войске, пока сам будет от него далеко.

… После того как Тайлар чуть не рухнул с коня и лекари едва сумели вернуть его к жизни, Кихару было решительно не до захваченной им воительницы, и Найлик, очарованный красотой и смелостью девушки, решил до времени отправить ее в свой обоз. Когда тревога за жизнь комадара рассеялась, он, отыскав ветерана, напомнил о дочери Байшуга и за бочонок вина и отменный кинжал уговорил забыть жестокий приказ Тайлара, хотя обычно распоряжения комадара исполнялись мгновенно и без колебаний. Сделать это оказалось нетрудно, поскольку после взятия Лурхаба женщин у мятежников было вдоволь и Кихару в конечном счете было все равно, кто воспользуется его добычей. Сам он давно уже предпочитал тощим строптивым девчонкам крупных любвеобильных женщин, умевших вовремя появляться и исчезать, не доставляя достойному воину особых хлопот своими капризами. А с Ичилимбой, по его мнению, хлопот было не избежать, и если мальчишка готов отягощать ими свою жизнь, а потом еще и держать ответ перед Тайларом, то оно и к лучшему. В глубине души ветеран считал, что комадар напрасно приказал отдать не очень умелую, но отважную девчонку на поругание, и даже рад был снять с себя ответственность за исполнение столь недостойного дела…

Уладив таким образом вопрос с Кихаром, Найлик на одном из привалов велел привести Ичилимбу в свой шатер. Он полагал, что заслуживает некоторой благодарности за спасение жизни девушки — Байшуг был жестоким человеком и, насытившись его дочерью, мятежники, разумеется, не оставили бы ее в живых. Жены и дочери шадских прихвостней умирали долго и мучительно, быть может даже дольше и мучительнее, чем оказавшийся в руках городских палачей и обвиненный во всех смертных прегрешениях бедняк. Ичилимба, однако, никакой благодарности к Найлику испытывать не желала, и когда он освободил ее от веревок и начал высвобождать из доспехов, девчонка тремя ловкими ударами в челюсть, пах и горло едва не отправила своего спасителя в объятия Лан Ламы. С ее стороны это, безусловно, было большой глупостью: разведчики, собравшиеся у входа в шатер, чтобы послушать страстные стоны доставшейся их командиру красавицы, заподозрив неладное, ворвались внутрь и тотчас вновь скрутили девушку. О том, что бы они сотворили с неблагодарной дрянью, не приди своевременно в себя Найлик, Ичилимбе лучше было не знать, и она не узнала. Более того, освободив-таки ее от доспехов, а заодно и от остатков одежды, разъяренный черной неблагодарностью Найлик был настолько очарован красотой своей жертвы, что совершил глупость, еще большую, чем она. Он не только не отдал ее жаждущим крови разведчикам, но и сам не решился воспользоваться беспомощностью девушки, ставшей по жестоким законам войны его законной добычей, рабыней, вещью, с которой мог поступить как заблагорассудится.

Не раз, вспоминая потом скрючившуюся между запасных седел и тюков с оружием и продовольствием девушку, он искренне жалел, что не воспользовался своим правом хозяина и мужчины. В ярости сорвав с Ичилимбы одежды — несмотря на крепко стянутые за спиной руки, девчонка дралась, как попавшая в силки камышовая кошка, — Найлик замешкался лишь на мгновение, чтобы полюбоваться золотисто-желтым, цвета масла, телом пленницы, влажно поблескивавшим в тусклом свете сальных свечей. И в это-то мгновение, глядя в ее горящие ненавистью глаза, он понял, что не хочет обладать этой девчонкой как обычный насильник. Как, впрочем, не хотел и раньше. Он был молод, недурен собой и не испытывал недостатка в женском внимании. Ему случалось покупать любовь — на что и тратить деньги, как не на женщин, — случалось наслаждаться ласками рабынь, но принуждать их не было нужды: любая почитала за честь угодить красивому и щедрому молодому господину. Возможно, вспомнилось Найлику, когда глядел он на отползавшую от него Ичилимбу, совсем не похожую в этот момент на славную гордую воительницу, какой предстала она перед ним впервые на поле боя под Лурхабом, утверждение некоторых жрецов, что женщина, даже став рабыней, не перестает быть женщиной и насилие над ней вызовет гнев Богини. Большинство саккаремцев утверждение сие почитали бессмыслицей: рабыня — она рабыня и есть; но, глядя на Ичилимбу, в это не очень-то верилось, ибо сама-то она себя рабыней не считала. И Найлик, продолжая называть ее по имени, как бы подтверждал это. Словом, глупость его простерлась до того, что он, притушив бушевавший в груди гнев, заговорил с Ичилимбой, обратившись к ней как к женщине, а не как к рабыне:

— Что ты на меня, словно зверюга затравленная из угла, пялишься? Поди сюда! Я не причиню тебе зла, хотя ты меня едва не покалечила.

Девчонка, однако, сверкая на него глазами из-под множества упавших на лицо мелких косичек, не ответила. Бросив взгляд на ее острые, вызывающе торчащие в разные стороны груди, Найлик подумал, что это нецелованное еще тело как будто создано для любви, и снова позвал:

— Ты моя рабыня, и если не хочешь достаться моим молодцам, должна слушаться. Немедленно вылезай!

Говоря это, он чувствовал себя дурак дураком. Ему бы не разговоры разговаривать, а взять хлыст и отходить ее, пока не научится покорности. Но ссадины на удивительно чистом лице и кровоподтеки на чуть широковатых и все же восхитительных плечах девушки были так же неуместны, как пятна ржави на стальном клинке. Наверно, проще и правильнее всего было крикнуть Гудзола и отдать девку его парням — у командира разведчиков были дела поважнее, чем обламывать непокорную рабыню: но представив, во что превратят лихие мужики это гибкое сильное тело к утру, он поморщился и никого звать не стал. В конце концов, если он хочет любви, а не просто покорности этой гордой и смелой девчонки — покорных-то и без нее пруд пруди, — он ее получит. Деваться ей некуда, он сумеет ее приручить, пусть даже на это потребуется больше времени, чем ему представлялось вначале.

— Последний раз говорю, иди сюда! Клянусь Богиней, я не трону тебя, пока ты сама об этом не попросишь! — процедил он сквозь зубы. — Мне нужен кто-то, чтобы приглядывать за порядком в шатре, стирать и готовить пищу. Если ты справишься с этим, я не потребую от тебя большего. — Девчонка молчала, и тогда он, окончательно решив для себя ее судьбу, сухо закончил: — Быть может, дочери придворного лизоблюда эта работа кажется слишком грязной и трудной, но другого применения строптивой рабыне я придумать не могу.

Ему вдруг стало совершенно все равно, что станет с этой упрямицей, и он уже открыл рот, чтобы позвать Гудзола, но тут из угла, где, поджав под себя стройные ноги и сверкая аппетитными округлыми коленями, скорчилась Ичилимба, донеслось:

• Предыдущая
• 54/141
• Следующая