Полуденный мир - Молитвин Павел Вячеславович - Страница 10

• Предыдущая
• 10/119
• Следующая

Опустошенное, ставшее стариковским от пережитого ужаса и горя лицо Гиля вдруг ожило, расцвело чудесной мальчишеской улыбкой, в которой обнажились все его неровные, ослепительно белые зубы. Длилось это, правда, лишь мгновение, но и его оказалось достаточно, чтобы мужчины забыли о спорах и тоже заулыбались, объединенные симпатией к младшему товарищу.

— Чего же тут было не суметь? — Гиль придал лицу серьезное выражение. Нестерпимое горе разлуки с матерью, отцом, сестрами и друзьями, с которыми вряд ли ему суждено когда-либо свидеться, на время уступило место законной гордости. Он совершил достойный поступок, и о нем просят рассказать его трое воинов, беседующих с ним как с равным.

— А что ж мне было не суметь? — повторил Гиль, наслаждаясь всеобщим вниманием. — Очнулся я от дурмана, осмотрелся — лежу связанный на земле, а вокруг наши. Тоже все повязанные, и не понять, то ли дышат, то ли нет. Ну развязаться-то мне ничего не стоило — и вязали наспех, и вообще… Но одному-то что делать? Начал я своих трясти, одного, другого — бесполезно, трупами лежат. Видать, владеет ещё их телами дурман, Белыми дьяволами напущенный. А рядом, шагах в двадцати, арбалетчики стоят, ворота стерегут да за нами присматривают, — того гляди, заметят меня.

Повозился я еще, повозился — хотел Военного вождя в чувство привести — и решил пробираться к Западным воротам: на слух-то, вроде там ещё дерутся, держатся, значит, наши. Отполз потихонечку от своих и подался между пылающими хижинами — где бочком, где бегом, где на четвереньках — через деревню. На мое счастье, Белые дьяволы своими делами заняты были: одни пленных волокли, другие собак убивали, хижины грабили да добро наше на телеги грузили. Удалось мне проскользнуть к Западным воротам незамеченным, а там уж все кончено было. Наши перебиты, и в самих воротах арбалетчики стоят, чтобы, значит, улизнуть никто не смог. А кругом стоны, крики, кровь, огонь… Пополз я к ближайшей хижине, чтобы в яме зерновой схорониться, по дороге на Гуга и наткнулся. Лежит он, в бок стрелой раненный, кровью истекает. Затащил я его кое-как в яму, там мы сутки да ещё одну ночь и просидели безвылазно, пока Белые дьяволы из деревни не ушли.

— И они вас не обнаружили, когда шарили по хижинам?

— Не обнаружили. Отвел я им глаза.

— Он это умеет, не зря у Горбки, колдуна нашего, в учениках ходил, — поддакнул Гуг.

— Ловко! — поразился Мгал. — Слыхал я про ваших колдунов, но чтоб глаза воину отвести… А рану как залечил?

— Гляди! — Гуг распахнул задубевший от крови плащ, обнажил правый бок, на котором вздувался свежий розовый рубец размером с ладонь.

— Ай-ай-ай! — огорченно завздыхал Гиль, склоняясь над припухшим рубцом. — Шрам останется. Оторвал бы мне Горбия голову за такие дела! Но ведь и лечил-то как — одними руками, в грязи, впотьмах, да ещё чад этот от хижины обвалившейся… А он травами учил рану обрабатывать, с промываниями, на свежем воздухе… Да где он сам-то теперь, Горбия, жив ли?.. — Мальчишка опять скуксился, пригорюнился. Снова помутнели глаза, посерело черное лицо, словно пеплом его осыпали.

Мгал и Эмрик осмотрели затянувшуюся рану, залеченную учеником колдуна за двое суток, уважительно покачали головами, отдавая дань чужому мастерству. Гуг запахнул плащ и, мучимый жаждой, ещё раз отхлебнул воды из нагревшегося на солнце бурдюка.

— Угнали Белые дьяволы твоего колдуна, а коль не сберегся он от стрелы или меча, так в хижине труп сожгли. — Чернокожий помолчал, мысленно вновь и вновь возвращаясь к пережитому. — Мы, как из норы-то нашей окончательно вылезли, диву дались: ни одного мертвеца, ни стрелы сломанной, ни щита… Все пожгли либо с собой утащили Белые дьяволы, будто и не было здесь деревни нашей… Разве что частокол оставили…

— И в других деревнях то же самое, — заметил Эмрик и добавил: — Но колодцы они не завалили, не отравили, не испоганили.

Гуг неопределенно хмыкнул:

— Может, и верно, пригонят когда-нибудь сородичей наших назад. Только вот ждать нам этого недосуг, надо идти искать их. Может, хоть кого выручить, тайком увести из неволи удастся.

— А в соседние деревни за помощью обратиться не хочешь?

— К кому обращаться-то? Каждому своя шкура дорога. Если до сих пор объединиться не сумели… Мы ведь знали, что они селения жгут… — Чернокожий горько усмехнулся и поднялся на ноги. — Пора нам в дорогу.

Некоторое время он стоял молча, подбирая для прощания подобающие слова, имевшие для барра, как и слова приветствия, не столько обыденный, сколько ритуальный смысл.

— Да поможет вам Самаат и пошлет в помощь добрых духов своих. Да припомнит он в пору испытаний все достойные дела ваши и не забудет, как накормили вы сокрушенных бедой погорельцев, облегчили их души дружеской беседой, приняли боль их к сердцу своему. — Гуг приложил руку к груди и низко поклонился. Затем тронул неподвижно сидящего мальчишку за плечо: — Вставай, Гиль.

Мгал и Эмрик переглянулись.

— А ведь нам, пожалуй, по дороге. След отряда Белых Братьев уходит на юг, и мы к Меловым утесам путь держим. Срок придет, разойдемся, каждый своей судьбе навстречу, а пока — что ж нам вместе не идти? Вчетвером-то веселее будет.

Гуг на мгновение задумался, потом радостно ухмыльнулся и подтвердил:

— Веселее и безопаснее. Спасибо, друзья, мы идем с вами.

Услышав прерывистый свист, Мгал спрятал нож в ножны, сунул заготовки стрел в заплечный мешок и взбежал по крутой тропинке на вершину утеса.

— Вон они. — Эмрик вытянул руку, указывая на нагромождение скал за перекрестком дорог.

— Да, но они идут с запада… — Мгал некоторое время всматривался в крохотные фигурки, то возникавшие, то исчезавшие в просветах между исполинскими желто-белыми глыбами. Люди в пестрых одеяниях шагали рядом с тонгами — приземистыми южными лошадьми, знакомыми Мгалу лишь по рассказам, и запряженными в повозки с непривычно высокими колесами. Между повозками сновали верховые воины — солнечные блики то и дело вспыхивали на их шлемах и панцирях. — Сторожко идут, вооружение не снимают. Словно опасаются чего.

— Кого им тут опасаться? Гуга с мальчишкой? — Эмрик пожал плечами. — Кстати, куда они запропастились?

— Пошли на охоту, хотят арбалет Белых Братьев испытать.

— Сделал ты им стрелы?

— Пять штук. Наконечники, правда, легковаты. Да ты не беспокойся, они где-то поблизости, сейчас появятся. — Мгал просвистел условленным свистом и принялся внимательно осматривать окрестности.

Развилка дорог, к которой они вышли вчера после полудня и у которой Гуг и Гиль решили ждать отряд Белых Братьев, была местом поистине легендарным. Одна из сходившихся здесь дорог, единственная на протяжении десятков дней пути на запад и восток, соединяла земли, раскинувшиеся севернее Меловых утесов, с землями южан. Именно напротив Развилки Угжанские болота, возникшие в пойме крупного притока могучей Угжи, были наиболее проходимыми. Именно здесь в стародавние времена неведомым ныне народом прорублен был Скальный проход, давший название всей дороге, которая пересекала Меловые утесы, неприступной стеной встававшие из Угжанских болот на юге и постепенно переходившие в плодородные земли барра на севере. И наконец, именно здесь Скальная дорога пересекалась с другой, ещё более древней Осевой дорогой, соединявшей некогда восточный берег Великого Внешнего моря с его западным берегом.

Впервые про Развилку, как и про многое другое, Мгал услышал от старого Менгера более трех лет назад, и теперь, оглядывая окрестности — иссеченную трещинами и все же непреодолимую стену Меловых утесов; наполовину скрытую гигантскими глыбами песчаника Осевую дорогу, словно ручей в озеро вливающуюся в просторную котловину, размерами не уступающую деревни барра и, как последняя частоколом, окруженную каменными берегами; вырывающийся из теснины и сбегающий к зеленым болотистым равнинам Скальный проход, — он вспоминал своего наставника и испытывал почти те же чувства, что и на Орлином перевале. Один из немногих, а может, и единственный из своих земляков, живущих за Облачными горами, он не только решился покинуть родное селение, но и повторил путь Менгера — путь, о котором любому его соплеменнику даже думать было тошно. За годы пути он столько увидел и узнал, что если и не суждено ему достичь своей цели, если не удастся выполнить поручение Менгера — старик предупреждал, что это едва ли в человеческих силах, — все равно сожаления о совершенном никогда не посетят его… Права была мать, говоря, что слишком горячая для северянина кровь бурлит в его жилах, и верно назвала его Чика на прощание «несносным непоседой». Даже не повстречай он Менгера, дорога рано или поздно позвала бы его. И он, повинуясь этому зову, все равно покинул бы родной дом, как покинул кузнеца-дголя, обещавшего сделать полюбившегося чужеземца своим восприемником и открыть ему тайны руд и металлов — сокровенные знания, передававшиеся из поколения в поколение в его роду, как покинул он Чику, сына своего, крохотного Менгера, и гостеприимных ассунов, искренне желавших принять его в свое племя…

• Предыдущая
• 10/119
• Следующая