Варторн: Воскрешение - Асприн Роберт Линн - Страница 29

• Предыдущая
• 29/63
• Следующая

Брик постучал костяшками пальцев в косяк двери. Узкая улочка провоняла тухлым мясом. Сквозь занавеску из рогожки, прикрывающую дверной проем, смутно виднелась пустая комната.

Долгое время не было никакого ответа, но он не постучал снова, а терпеливо ждал, хотя дождь припустил всерьез.

Наконец за дверью послышались шаркающие шаги. Чья-то рука отдернула занавеску.

– Вы что, не знаете, как входить в дом во время дождя?

– Я знаю, что нельзя входить без приглашения.

– Ладно, вот вам – я приглашаю. Заходите.

Низкорослый человечек отступил в сторону, и Брик вошел. В доме пахло куда приятнее – ягодами и молоком, но с примесью древесного дымка. Брик вдохнул этот аромат с удовольствием.

Мастерская Слайдиса была устроена по росту мастера. Этот Слайдис, трех десятков зим от роду, ростом был не выше ребенка, и вся мебель не доставала Брику даже до плеча. Писец, видимо, рос не просто плохо, но еще и неправильно – его конечности были несоразмерно коротки по сравнению с толстым, приземистым туловищем.

Брик когда-то сочинил пьесу про лилипутов. Комедию, естественно. Чтобы создать нужный эффект, актеры нормального роста играли среди преувеличенно больших декораций и реквизита.

Репутация Слайдиса как переписчика была безупречной – Брик заранее порасспрашивал на нескольких городских рынках у торговцев товарами для чтения. Два дня назад он пришел в его мастерскую и предложил приличную сумму – серебром – в качестве задатка, пообещав столько же после выполнения особого заказа. Слайдис согласился. Несмотря на запрет, местные жители по-прежнему предпочитали оплачивать сделки монетами.

Кроме аромата благовоний, здесь стоял сильный запах чернил и бумаги. Полки вдоль стен ломились от запасов материала. Слайдис уселся за столик, высотой до колена Брика. В свете лампы, подвешенной на крючке над столиком, редкие волосы и серая щетина придавали писцу старообразный вид – свет и тени резко расчертили его личико.

Брик рисковал, связавшись с этим человеком. Использование металлических денег считалось в Каллахе преступлением – но заказ, сделанный им карлику, являлся преступлением куда более серьезным.

Пальцы Слайдиса, навсегда перепачканные чернилами, бережно разгладили лист пергамента в кругу света под лампой.

– Ну вот, посмотрите. Что скажете?

Чтобы посмотреть, Брику пришлось согнуться. Он заплатил немало, но сразу понял, что платил недаром. Сделано было превосходно, вплоть до отпечатка на желтом воске. Он потер уголок бумаги. Даже текстура была правильная.

– Отличная работа! – сказал Брик, разогнувшись. Когда он, запустив руку в карман, выронил на столик пачку цветных фелькских бумажек, карлик прищурился и прикрыл рукой поддельный гражданский пропуск.

– Бумаги не нужно! Мы так не договаривались! – Казалось, он сейчас скомкает или порвет лист на части.

Но Брик уже добыл нужное количество серебряных монет. Снова нагнувшись, он выложил их аккуратным столбиком на столике.

– Вот обещанная плата. А здесь еще кое-что – золотой. Аванс за другую работу, если согласитесь.

– Звучит интересно! – Серебро уже исчезло в кармане Слайдиса, но он не спускал с золотой монеты алчного взгляда.

Брик указал на пачку бумажек:

– Вот это. Бумажные деньги.

– Если вам нужно настоящее качество, лучше платить монетой…

– Я и плачу монетой. Бумажные деньги мне нужно скопировать.

Слайдис долго молча смотрел на Брика. Потом сказал:

– Клянусь здравием богов… это дьявольская выдумка!

Брик объяснил карлику, что ему нужно получить убедительно выглядящие копии бумажек каждого номинала. Если получится так же хорошо, как пропуск, он заплатит за партию бумажек. Большую партию.

Брик покинул мастерскую, запрятав пропуск поглубже в карман куртки. Фелькские чиновники отобрали прежний пропуск. Он решил, что стоит запастись новым, собственным – на случай, если, скажем, понадобится покинуть Каллах прежде, чем наступит зима.

На улице он позволил себе улыбнуться. Один из первых сочиненных им опусов для театра назывался «Хитроумие и храбрость Хобрана Хоба» (тогда ему казалось, что аллитерация – это изысканно и ужасно смешно.) Теперь он считал этот опус классическим образцом раннего творчества, от которого каждый литератор впоследствии был бы рад отказаться. Слабый, надуманный, с проблесками таланта, но не мастерства. К счастью, пьесу так никто и не поставил, а теперь она пропала совсем. Оно и к лучшему. Брик уже и сам едва мог вспомнить, что там понаписал.

На самом деле он припомнил только одно: что главный герой подделал какой-то очень важный документ – ах да, свидетельство о браке. И этот простой листок бумаги в финале пьесы привел к падению целого королевства.

Он все еще тосковал по Аайсью. Тосковал по детям. Их не было рядом, это обжигало душу неизбывной болью, и боль была сильна… порою нестерпима. Но он научился сдерживаться. Когда жгло слишком сильно, он думал о мести – это действовало, как прохладный компресс.

Фелькские оккупанты обращались с захваченным городом сдержанно. Женщин не насиловали, произвола не чинили. Граждане Каллаха сохранили свое имущество, по-прежнему зарабатывали деньги – правда, в виде ненавистных бумажек. Наблюдалась нехватка кое-каких продуктов в свободной продаже, но не основных. В общем, захватчики из Фелька отнюдь не были варварами. Казалось невероятным, что эти же люди могли перебить ни в чем не повинных людей и сжечь дотла его дом. Разрушение У’дельфа было проявлением бессмысленной дикости. Ненависть Брика к врагу не уменьшилась ни на йоту – но странная раздвоенность в поведении людей из Фелька удивляла его.

Теперь он отпустил бороду. Она выросла почти совсем седая, но это его не особо обеспокоило. Конечно, сейчас он выглядел старше своих неполных четырех десятков зим. В былые времена он непременно сбрил бы бороду в суетном стремлении выглядеть молодым и крепким, невзирая на возраст.

«А вообще-то, – думал он, направляясь к таверне с мелликом за плечом, – теперь я физически намного крепче, чем в прежние годы». Действительно, Брик сильно похудел. И бороду-то решил отращивать поначалу лишь затем, чтобы скрыть впалость щек, когда-то таких круглых. Он распрощался с жизнью изнеженного аристократа. Скудное питание, почти никакого спиртного. Когда-то он был мягкотел. Теперь стал жестче.

Брик высмотрел эту таверну накануне и договорился с владелицей. Он вошел с черного хода, переступив через ручеек помоев, поздоровался с одноглазой хозяйкой, чей единственный зрак уперся в него наподобие наконечника копья. Передник ее был заляпан бурыми пятнами – женщина разделывала мясо.

– Хотите закусить?

– Не теперь. Может быть, позже.

– Сперва покажи, что умеешь, тогда будет тебе «позже». Ежели хочешь, можешь выпить.

– Дайте горячего вина.

– Я принесу тебе сама. Иди играй.

Он пробрался в свой угол, обходя столы. Народу было много – очень кстати для того, что он задумал. В зале поместилась бы целая толпа, но это не мешало некой интимности общения. Брик сел и, подавив обычную в начале представления нервозность, начал петь.

Он намеренно выбирал такие песни, которых заведомо никто не знал здесь, на севере. Ему нужно было дать понять слушателям, что он – чужестранец.

В перерывах между непристойными балладами и сентиментальными стихами он попивал свое винцо, согреваясь сам и чуть остужая публику. Посетители тоже пили, заказывали ужин и съедали его, так что здоровый глаз хозяйки удовлетворенно поблескивал.

Его пальцы двигались с проворством, какого он не достигал еще полмесяца назад. По собственной скромной оценке он уже вполне заслуживал названия пристойного исполнителя – несомненно, лучшего, чем прежде, до войны. В У’дельфе, во дни беспечных пирушек, азартных игр и сочинительства, музыка была для него лишь любительским развлечением, еще одним способом стать душой компании. И так много времени проводил он в этих компаниях, так легка и безоблачна была его жизнь – дворянское звание, богатство, слава, любящая жена, веселый выводок детей…

• Предыдущая
• 29/63
• Следующая