Как далеко до завтрашнего дня - Моисеев Никита Николаевич - Страница 29

• Предыдущая
• 29/89
• Следующая

Вскоре за мной следом и мой начальник Е.Я.Григорьев уехал в Пермь заместителем начальника училища. Туда же в Харьков уехал майор Дезорцев. И потянулись в разные концы необъятного Советского Союза те, которых следовало бы держать в кулаке и не терять критической массы их интеллекта и способностей. Хорошие мозги, как и ядерное горючее тоже дают эффект взрыва, лишь в том случае, когда есть критическая масса!

Когда в средине 50-х годов мне снова была оказана милость оказаться допущенным до «закрытой науки», то опять пришлось иногда бывать на своем факультете. Но я его уже не узнал. Хотя целый ряд талантливых «бывших молодых» и сохранился, превратившись в степенных старших офицеров, атмосфера была уже не та. В первые послевоенные годы всё было устремлено к поиску нового. Мы всё время учились и математике, и техническим новшествам, решали всякие задачи, соревновались друг с другом и благодаря этому быстро двигались вперед. Теперь же мои бывшие товарищи солидно и профессионально выполняли свои профессорские и доцентские обязанности.

Факультет продолжал существовать, как отличная кузница отличных кадров – чего и хотело начальство. Но он уже был не тем – послевоенным и страна от этого потеряла многое! Факультет потерял душу, да и Вентцель скончался.

Несмотря на то, что кафедра реактивного вооружения только, только организовывалась, работы у нас оказалось очень много. В 46-ом году началась систематическая переподготовка инженерного состава строевых частей военно-воздушных сил и их обучение новой технике. И моё стремление попробовать себя в науке или хотя бы вспомнить то, что я когда-то знал, пришлось временно отложить. тем не менее я начал готовить к сдаче кандидатские экзамены, которых в то время было много – шесть или восемь. И за зиму я их почти все сдал.

Но тут резко ухудшилось здоровье брата и мне уже стало не до «возвращения в науку».

Сергей был призван в армию в 39-ом году сразу после окончания десятилетки. Это было время реформ Тимошенко и всех юношей годных к военной службе и достигших 18-летнего возраста призывали в армию, а поступление в высшую школу откладывалось на неопределенный срок.

На фронте Сергей оказался в звании старшего сержанта. Он был командиром расчета 45 миллиметровой противотанковой пушки – знаменитой сорокопятки, которая выкатывалась на открытую позицию и один на один сражалась с танками. И, тем не менее, Сергей прошёл без особых потерь все солдатские испытания и в 43-м году, получив целую серию солдатских медалей уехал вместе со своей частью на Дальний Восток.

Тогда из под Сандомира я получил от него письмо – фронтовой треугольничек. «Я уже благополучно вышел из войны – писал Сергей. Постарайся выжить и ты. Тогда заживем после Победы!» Вот так складывается жизнь – кто знал, что произойдет через два года!

Когда началась война с Японией, Сергей был в составе дессанта, высадившегося на остров Итуруп. Это был, кажется, единственный остров Курильской гряды где были бои. И там он был ранен. Ранение само по себе не было тяжелым. Но он потерял много крови и несколько часов пролежал в болоте без сознания. И ему в кровь попала какая-то гадость, какой-то стрептокок. И в критическом состоянии оказалось сердце. Одним словом, домой он вернулся инвалидом первой группы.

Тем не менее, он мечтал о поступлении в университет. Готовился всю зиму и в 46-ом году поступил на отделение геофизики физического факультета. Зимой 46-47-го годов учился с удовольствием и начал, кажется, себя лучше чувствовать. У нас даже появилась надежда на его выздоровление. Но летом 47-го года его здоровье неожиданно резко ухудшилось. Я его устроил в клинику, которую тогда возглавлял светило кардеологии профессор Бурмин. Однажды он мне сказал, что Сергей безнадежен: у него септический эндокардит, по тем временам болезнь неизлечимая. Единственная надежда на только что открытый пеницилин – доставайте!

Тогда у нас в стране пенецилин еще не производился. Доставали его в разных местах и за большие деньги. В один из прохладных осенних дней профессор мне сказал: остались считанные дни – неделя, от силы две. Я приезжал домой из клиники и обычно долго не мог заснуть. Я все время думал о том, что сейчас переживает мой маленький братишка, которого я ходил защищать от пацанов из Джунковки, которые приходили на Сходню бить буржуев. Почему-то я всё время вспоминал те страницы, где Толстой описывает последнюю ночь князя Андрея.

И именно в это время я неожиданно получил приказ – новое назначение в Харьков и выезд немедленно! Я попросился на прием к начальнику управления кадров генералу Орехову – только он мог дать отсрочку. Я о нем уже рассказывал в предыдущем очерке и упомянул о его жестокости. Теперь я её испытал полной мерой.

Он меня принял. И прежде чем я успел доложить, начал говорить сам: «Капитан, Вы уже один раз не захотели работать в аппарате главкома, куда я Вас направил. Теперь Вы не хотите ехать в Харьков и пришли ко мне со всякими отговорками. Если через три дня не окажетесь на месте службы буду считать Вас дезертиром». Я пытался объяснить, что вовсе не собираюсь просить об изменении назначения и рассказал о том, что умирает мой младший брат, в результате ранения полученного на фронте. Умирает здесь рядом в клинике на Пироговке. Можно проверить – это происходит в трех минутах от кабинета Орехова. Остались считанные дни. Я его похороню и сразу же уеду в Харьков.

Я замолчал. Генерал смотрел на меня презрительно, как на червяка: «Можете быть свободным. Вы получили приказание. Выполняйте!»

Я был в отчаянии. Уехать я не мог. Нарушить присягу тоже. Что делать? Мои знакомые в штабе Военно-Воздушных Сил достали мне телеграфный адрес начальника Харьковского училища генераллейтенанта Хадеева. Я ему послал длинную телеграмму – самую длинную, которую я когда либо посылал в жизни. И в ней я объяснил всё. Всё, вплоть до угрозы отдать меня под суд. Через два дня получил лаконичный ответ:" Жду штабе, комната N .., такого-то числа 16.00. Пропуск заказан. Хадеев".

Невысокий пожилой генерал. Лицо неулыбчатое, суховатое, как и манера разговора. Кратко рапортую и протягиваю ему конверт с сургучными печатями – мое личное дело. С ним рядом какой то уже немолодой сумрачный подполковник. Как оказалось, начальник кадров училища. Я об этом догадался сразу: все кадровики всегда сумрачные и всегда немолодые! Генерал разорвал конверт, вынул дело, бегло пролистал его и передал кадровику. Молчание. Ничего обнадеживающего. Я волнуюсь.

Потом вопрос:"Где брат?" «Здесь в клинике Бурмина. Надо только перейти через улицу». Генерал повернулся к подполковнику: «Ждите меня здесь, я скоро вернусь.» Поворот ко мне: «Идёмте». Мы молча пересекли Пироговку, прошли, вероятно, метров около 300 между клиниками и вошли в палату. Хадеев сразу же узнал Сергея. И что то в генерале вдруг переменилось. Он сел к нему на кровать."Держись солдат". «Стараюсь, да не за что ухватиться». Сергей виновато улыбнулся.

Я вышел на улицу, чтобы не разрыдаться.

Хадеев пробыл в клинике около часу. Он подошёл ко мне, положил руку на плечо: «Итак капитан считай, – с сегодняшнего дня ты у меня на службе и на все виды довольствия поставлен. Я разговаривал с профессором. Конец может быть даже сегодня ночью. Перед выездом дай телеграмму».

Через несколько дней Сергей скончался. Перед моими глазами моё последнее посещение клиники. В палате лежало еще несколько молодых людей, тоже бывших фронтовиков. Во время его болезни я принес в палату старые журналы «Всемирный Следопыт» и «Вокруг Света», которые издавались еще в двадцатые годы. Они лежали около его кровати. Я сел рядом, мы молчали. Вдруг он сказал: «Ты их не забирай – он показал глазами на журналы – они с удовольствием их читают». У меня комок подкатился к горлу.

Зал крематория был забит людьми в шинелях со споротыми погонами. Это были студенты 46-го года. Я видел их лица. Мужчины плакали. Плакали молча и никто не произносил никаких слов. Война снова вошла в нашу жизнь. Из жизни ушёл солдат, погибший тогда, когда уже всё казалось позади. Стояла тишина, которая объясняла все лучше всяких слов.

• Предыдущая
• 29/89
• Следующая