Земля вечной войны - Могилевцев Дмитрий - Страница 57
- Предыдущая
- 57/68
- Следующая
Было уже за полдень, базар расходился. Лишь несколько вялых, неторопливых старцев в халатах, старых, имперского еще пошива пальто и новых аляповатых китайских куртках-пуховках сидели под солнцем у расстеленных рогож с поблескивающим барахлом на них. Юс подошел поближе. Ножи, зажигалки – пластмассовые и из автоматных гильз, – пластиковые бутылки с чем-то мутно-белым внутри, какие-то краники, вентили, медные и стальные детальки, моточки проволоки, чашки, у одного – привязанный веревочкой за ногу цыпленок, рыжий и взъерошенный.
Семен обсуждал что-то с парой худых малорослых парней в кожаных куртках. Парни размахивали руками, Семен упорно бубнил свое. Из кузовов, утомившись ждать, вылезла Есуева гвардия – кривоногая и коренастая, огляделась по сторонам и тут же исчезла. Юс, присмотревшись, увидел, куда именно: в слепой стене полуразваленной пятиэтажки, торцом выходившей на площадь, пробит был низкий проем. Юс потянул носом воздух. Поморщился. Подошел, потянул проржавевшую, скрежещущую по бетону дверь, шагнул внутрь. Подождал, пока глаза не привыкнут к сумраку. Воняло перегаром и мочой и старым ношеным тряпьем, и сладковатый коноплянный дым мешался с кислым, гнилым молочным смрадом, – недопитый кумыс здесь выплескивали на пол. Вокруг цинковых столов, на недоломанных стульях, на патронных ящиках, на канистрах и бочонках из-под селедки, на пивных кегах сидели, уставясь в неструганые липкие доски столов, отхлебывали, кашляли, перешептывались. Кто-то курил, полулежа в углу на расстеленной кошме. Щелкало и лязгало, и лилось в кружки, и кто-то вполголоса, заунывно напевал. К Юсу шариком подкатился низенький, на куропача похожий толстячок с узенькими глазками и распяленным в лунообразной улыбке ртом.
– Водочку, пивко, – зашептал он, ласково глядя на Юса, – кумысок, кумысок. Не стесняйся, не стесняйся. Хаш есть. Какой хаш – как верблюд. Дурочка есть, дурь-сила, не пожалеешь.
Юс молчал. Из желудка подкатил игольчатый, ядовитый ком, и немыслимо было раскрыть рот, блевотина толкалась в глотке. Бледный Юс попятился назад, и толстячок тут же ухватил его пухлыми пальчиками за рукав, приподнялся на цыпочки и зашептал: «Девочки есть, девочки, китаяночки есть, настоящие, таджички есть, белые, совсем белые – хочешь, паря, больше до границы не будет, свежие совсем, молоденькие».
Держался за рукав он на удивление цепко. Юс протащил его за собой пару шагов, стряхнул, толкнулся в дверь. Выскочил на свет, пробежав по инерции пару шагов. Потом согнулся вдвое. Изо рта брызнуло жгуче-кислым.
– Э, хлопец, як тэбэ… не трэба пыты тут, лайно место, – сказал встревоженный Семен. – Тута и с копыт на так-пэрэтак.
– Не… пил, – прохрипел Юс. – Вонь. Укачало.
– Та ты пройдыся. Пошпацыруй. Тут у нас справы… о, жлобы. Тянут. Годыну шчэ, чи нават две. Та ты пройдыся.
У старика с цыпленком Юс купил за пять рублей полуторалитровую бутыль обычной воды – чуть горьковатой, колодезной. Отойдя за угол, прополоскал рот, плеснул на лицо. Напился. Пошел прочь, туда, где улица растворялась в пустыре, утыканном, будто окаменелыми стволами деревьев, искрошенными, обветренными бетонными столбами. Настоящий город начинался именно там. За обвалившимися каменными коробками, лишенными воды и тепла, спускались к медленной мелкой реке ряд за рядом глинобитные, прямоугольные, лепившиеся друг к другу дома-соты, и на крышах их в ящиках и горшках грелась под солнцем зелень. Сплошные дувалы закрывали от ветра, и тянулось развешанное на веревках белье, и даже росли за глухими заборами деревца. А за рекой, за низким мостком, стояли юрты, оттуда разноголосо вопили, орали, слышалось блеянье и кукареканье, кто-то с кем-то спорил, тряся бороденкой, и, сгибая верблюду ногу, смотрели, не стерта ли подушка копыта, и стучал молоточком чеканщик, выбивая узор во вклеенном в вязкий взвар медном блюде. Тут кричали, сновали, толкались, били босой пяткой заупрямившегося осла, волокли мешки с углем, пекли лепешки, ловко пришлепывая их к покатому боку тамдыра, поливали маслом и медом, и варили в масле треугольные пирожки, совали в руки – попробуй! Здесь базарный день еще кипел вовсю. Очумелый, затолканный, задерганный, полуоглохший, Юс наконец выбрался в какой-то закоулок, где мальчишка лет десяти примеривался отрезать голову петуху. Петух был тощий и злой, истошно вопил, бил крыльями и клевался. Мальчишка, зажмурившись от страха, тыкал ножом наугад. Петух клевал прицельно. Наконец мальчишка не выдержал, выпустил петуха и взахлеб заревел, вытирая слезы рукой с зажатым в ней длинным кривым ножом. И тут в стене раскрылась дверь.
Юс едва не сомлел – такой накатило оттуда волной запахов. Пахло шафраном, жареным мясом, свежим хлебом, дыней, пловом и шербетом, базиликом, гвоздикой, айраном, медом. Вышедший из-за двери курчавый, с бородой до глаз человек ухмыльнулся белозубо, подхватив одной рукою петуха, а второй показывая: заходите, гость дорогой.
Да Юсу и не нужно было приглашение, ноги несли сами. Затворив за Юсом двери, человек деловито отвесил мальчишке подзатыльник, отобрал нож и чиркнул по петушиному горлу. Мальчишка, перестав реветь, сноровисто подставил ведерко под брызнувшую из петушиного горла кровь.
Внутри не было столов, а были низкие, на локоть от глиняного пола, дощатые помосты, застеленные кошмами и одеялами, и веранда, и огороженный со всех сторон дворик с восьмигранным, облицованным светлым песчаником, бассейном, и к воде его тянула длинные ровные ветки старая ива. Усталый Юс прилег на кошму, и сейчас же, будто по мановению волшебной палочки, появились перед ним пузатый чайничек и глиняная пиалушка, а потом – и темно-красная гора плова, и, в глубокой тарелке, лагман, и обструганные ореховые веточки с шаш-кебабом на них, и, завязнувшие в патоке, поджаристые пирожки. Время тут не шло, а кралось, – на цыпочках, тихонько, незаметно, чтобы не спугнуть, не потревожить. Юсу не хотелось уходить, он лежал, опершись на подушки, в полудреме, едва замечая суетившихся рядом людей. Наверное, он и заснул бы тут, и ушли бы без него, чихая натруженными моторами, машины по нехорошей, пыльной дороге за хребет, – но сквозь дрему вдруг пробился знакомый холодный голос:
– Приятного аппетита, Юс. Странно, но почему-то именно в таком месте я и ожидала тебя найти. Мы даже мыслим почти одинаково, правда?
Юс с усилием разлепил отяжелевшие веки.
– Что, пора? Я сейчас, чай вот только допью. Хороший здесь.
– Пора. Но не сейчас.
– А что сейчас? Хочешь? – Он пододвинул к ней чайник.
– Да.
Тут же возникший будто из-под земли хозяин, поклонившись новой гостье, налил в чистую пиалу чаю, подал.
– Хороший. Лучше, чем в долине. Киргизы не умеют заваривать хороший чай. Если без жира и соли – для них не питье. Я уже начала привыкать, – она рассмеялась.
– Зачем я тебе нужен? – спросил Юс.
– Чтобы остаться в живых.
– Да? Кажется, ты приехала сюда, чтобы меня убить.
– А сейчас я хочу остаться в живых и уехать отсюда. Надеюсь, ты хочешь этого тоже.
– Хочу, – согласился Юс. – Ну и что?
– Ты не представляешь, что вокруг нас сплелось. Ты думаешь, Ибрагим тебя просто так отпустит, с твоими талантами? Думаешь, твоя девица уже в Новосибирске?
– Ее зовут Оля, – заметил Юс.
– Семен солгал тебе. Ибрагим держит ее под рукой. Чтобы тебя обуздать. Семен – он насквозь фальшивый. На нем ни на волосок правды нет. Даже его диалект – и тот ненастоящий.
– Так на Полесье говорят. Не разберешь, белорусский, украинский, – сказал Юс, зевая, – трасянка пополам с суржиком.
– Он может говорить и на прекрасном русском. С питерским выговором. Я не уверена, что он работает только на Ибрагима.
– Может, это и к лучшему.
– Не думаю. Многие хотят заполучить то же, что и Ибрагим. А многие – хотят, чтобы оно продолжало лежать, где лежит. В любом случае – после того, как мы добудем то, за чем нас послали, от нас избавятся. Меня уже продали. На мне кровь родича Агахана, ваханского вождя. Они постараются меня с Вахана не выпустить. А ты, даже если тебя выпустят оттуда, до конца жизни – недолгой жизни – будешь убийцей на побегушках. Пока Ибрагим не продаст тебя.
- Предыдущая
- 57/68
- Следующая
