Земля вечной войны - Могилевцев Дмитрий - Страница 44
- Предыдущая
- 44/68
- Следующая
Вечером Сапар с Насрулло и еще трое биев, явившихся оспорить землю Алтана, пили и хвастались друг перед другом, рассказывали, сколько у них коней и баранов, сколько воинов, какое прекрасное оружие у них есть, а сколько бензина – море бензина, на весь Ош хватит, какие у них жены, сильные сыновья, красивые дочери, какие у них сильные родственники и друзья, а какие собаки, а беркуты, какие беркуты, твои, Сапар, просто птенцы по сравнению с ними, хочешь, я уступлю тебе своего беркута, совсем даром. И табун дам, нет, два табуна. Зачем тебе этот лагерь, у тебя уже весь Дароот-Коргон. Как от него одни убытки? Город ведь – это сила, город, там даже школа есть, больница, ну зачем тебе лагерь? А Сапар, хитро усмехаясь, говорил: бензоколонку в Дароот-Коргоне отдам, хочешь, возьми, но альплагерь – нет. То и дело все начинали кричать, браниться, чуть ли не замахивались друг на друга кулаками, даже старый Бекболот-бий, переваливший за седьмой десяток, кричал и гневно трясся. Но этот гнев был, хотя и непритворным, не совсем настоящим, все прекрасно знали: никто никого не только пальцем не тронет, а даже и не оскорбит всерьез, потому что за настоящее оскорбление мстят долго и страшно, а это не нужно никому. Каждая кровная месть – как бельмо на глазу, досадная колючка, нарыв, отравляющий все вокруг. А крик и размахивание руками – разве это оскорбление? Это разговор, только и всего. Алтан так этого и не понял. Он рос среди чужих, выучился у русских, так и не понял, каким должен быть бий. На переговорах он сидел как истукан, сжав губы, и цедил слова в час по чайной ложке. Он думал, настоящий бий или хан должен разговаривать именно так – холодно, высокомерно, презрительно, отчеканивая каждое слово. Оттого он и не стал своим. Старики говорили, хоть он и сильный, и богатый, и Ясу знает, дух ее он так и не понял. Чингису были верны все, кто становился под его знамена, даже прежние враги. Его любили, на смерть за него шли, а кто за Алтана на смерть пойдет? Даже родня его не пойдет.
Говорили допоздна, спать пошли только в четвертом часу. Сапар остался доволен. Никто не вспомнил, не упрекнул его в предательстве побратимства. Знали об этом все, но всем Алтан был чужим, а любое проклятие оживляет вспомнивший про него и назвавший. Если бы вспомнили, то не было бы дороги к новому миру, и Сапар-бий, – сильный, богатый Сапар-бий, – ушел бы, оскорбленный смертельно, потому что никак иначе ответить он не мог бы на обвинение в братоубийстве, – и что тогда? Кто выжил бы после новой войны?
Сапар с Насрулло, договорившись, сыграли разом, и выиграли. Сперва Насрулло был вместе с Сапаром, потом, видимо поддавшись уговорам хитрого и искусного в спорах старого Бекболота, стал соглашаться с ним, но не сразу, а оспаривая каждый его довод и склоняясь под тяжестью неоспоримых аргументов. Конечно, чтобы жить в мире, нужно, чтобы никто не возвышался над остальными, поделить нужно справедливо, да, справедливо, а Сапар-бий не прав, ведь он едва не начал новую войну, куда это годится, худой мир лучше доброй ссоры. И вот уже Сапар остался в одиночестве, и на него обрушились все разом, и вот уже он, отступая, согласился отдать в возмещение нарушения мира не только все, что захватил, а еще и свое. И тут, как договаривались, Насрулло бросил свою пиалу наземь и крикнул, что он последний негодяй, и зарыдал. Его бросились утешать: в чем дело, скажи, что такое? А он кричал: все бросит, все, и уйдет, и будет скитаться по пустошам, питаясь кореньями, – да что такое? Да ведь я подлец, я предал своего побратима!
Сапар похолодел при этих словах, и пальцы его потянулись к поясу, к торчащей из-за него рукояти, но старый Бекболот прошамкал: «Да что ты говоришь такое? » И Насрулло, плача, закричал: «Да я Сапара, брата моего, предаю, ведь он же кровь пролил, его же люди на смерть шли, а я, подлец, пришел, когда все уже окончилось, хоть и упряжь коня моего запуталась, и жены мои не хотели меня выпускать за порог, но я ведь мог успеть, помочь побратиму, спасти его, когда он изнемогал. Подлец, как я мог! Я все отдам ему, все свои стада и жен, всю землю, все, захваченное неправедно, – лишь бы иметь хоть тень надежды, что он простит меня! » Его утешали, клялись: сами ничего не возьмем, пусть Сапар берет, он герой. Мудрый Бекболот, видя, что много теперь просить у Сапара – значит, потерять лицо, соглашался, рассчитывая переговорить с Сапаром после. Он и Сапар принадлежали к старшим родам долины, Ходырша и Кипчак, для него не зазорным было переговариваться с Сапаром один на один. В результате Сапар с Насрулло поделили захваченное поровну, отделавшись от остальных мелочами, – старому Бекболоту, скрюченному радикулитом и с трудом уже державшемуся в седле, достался Алтанов джип «чероки», остальным – кому отара овец, кому грузовик, кому пяток пленных с семействами. И Сапар, и Насрулло остались равно довольными, – к Насрулло отходила большая часть подчинявшихся Алтан-бию семей, которых, впрочем, Алтан у Насрулло же и сманил, а Сапар получил лагерь, которым давно мечтал завладеть. Конечно, опыта управления лагерем ни у него, ни у кого-либо из его людей не было, но он был уверен, что разберется, – с ним же его несравненная Есуй, все знающая и умеющая.
А Есуй, пока они пировали, успокаивала лагерь. Бежать находившимся там было некуда. Кто-то, испугавшись, или просто на всякий случай, от греха подальше, ушел в верхний лагерь, кто-то просто сидел и ждал, что же будет. Есуй, явившись с тремя десятками людей, собрала всех и выступила с речью – краткой, но возымевшей эффект. Она на трех языках – русском, английском и французском – извинилась за беспорядки и необходимость бороться с терроризмом и пообещала в качестве компенсации за моральный ущерб скостить всем плату за альплагерь. А потом, приказав поварам извлечь все деликатесы, всю икру, коньяк, осетровый балык, велела устроить пир. Все прошло на ура. Иностранцы, впрочем, были несколько шокированы, но быстро освоились и клали черную икру на горячие лепешки столовыми ложками, запивая ее «Хеннеси» и шустовским «КС». Русские через час после начала этого раблезианства полезли к Есуй целоваться. Сама она, не пившая, с любопытством натуралиста наблюдала за тем, как пьянеют на трехкилометровой высоте. Пьянели быстро и сильно.
Потом, мучаясь словами, она все же заставила себя расспросить про девку со шрамом. Ей представили тощего, лопоухого, веснушчатого паренька, заявившего (он уже успел опрокинуть полстакана коньяка), что практически вырос в одной с Олей квартире, а ведь она художница (Есуй усмехнулась), и все ее любят, особенно он, Леха, а вообще у нее парень есть, Владимир. Он сейчас наверх пошел, но, наверное, спустится, заслышав стрельбу. Хотя она с ним в последнее время не в ладах из-за этого лоха… Художник тоже выискался, эта скотина вовсе и не художник, его ублюдки силой Олю увезли, а он, Леха, пьет, тоже подлец ведь. Тут Леха сделался угрюмым, спросил, что с Олей и когда она вернется. Есуй ответила: скоро. Все в порядке, она ушла за перевал, в Фергану, она позвонит, точно позвонит. Когда именно? Скоро. Куда им деться. Доберутся до телефона и позвонят. Юс о ней позаботится. Уверена ли она? Да, на сто процентов. Он будет печься о ней и днем, и ночью (особенно ночью, – добавила она про себя).
Она осталась ночевать в альплагере. Несмотря на заверения в безопасности, многие иностранцы решили уехать, и следовало уладить с ними дела. Лагерь требовалось взять в руки, разобраться в делах, проверить техперсонал, покопаться в бухгалтерии, узнать, где и что Алтан хранил, договориться с нанятыми им инструкторами. К сожалению, трое из них остались лежать на алайских склонах. А все важные финансовые дела вели родственники Алтана. Впрочем, это можно было решить. Почти вся жившая в долине родня Алтана теперь попала в Сапаровы руки, и запираться не имело смысла, – если они хотели жить, конечно. Если нет, – существовало много способов, одним Есуй профессионально обучалась, а другие узнала здесь, – заставить разговориться перед смертью. За Кадыра Есуй могла бы приняться прямо сейчас, но его увез Сапар-бий и посадил в колодках у входа в юрту, где пили и шумели делящие добычу бии.
- Предыдущая
- 44/68
- Следующая
