Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души - Холлингдейл Р. Дж. - Страница 11

В Бонне Ницше решил оставить занятия теологией. Мы убедились, что его вера в истинность христианства и ценность религии в целом была чисто инстинктивной вплоть до окончания Пфорташуле. В то время он не имел четкого представления, как именно он собирается распорядиться своей жизнью, но он, должно быть, уже понял, что профессия отца и обоих его дедов не будет его профессией. Он, скорее всего, никогда всерьез и не занялся бы изучением теологии, если бы не настоятельное желание матери, но его собственное отношение к предмету обострилось в первые месяцы его пребывания в Бонне, и к Пасхе 1865 г. он принял решение бросить его. Вероятно, понимание того, что такое решение расстроит мать, и опасение, что она может воспрепятствовать осуществлению его замыслов, настроило его на агрессивный лад, и с таким настроением он отправился домой на пасхальные каникулы. Он позволил себе нелестные реплики в адрес церкви и тех, кто в ней состоял, и объявил, что следует быть выше таких примитивных суеверий, как христианство. Он отказался идти в церковь в Пасхальное воскресенье, зная, естественно, что в этот день протестанты обязаны воссоединяться с общиной, даже если в остальное время этого не происходит, и под конец объявил матушке без особого такта, что он покончил с теологией. Результатом всего этого была домашняя сцена со слезами и взаимными обвинениями, но длилась она недолго: фрау Ницше вскоре поняла, что коль скоро Господь направляет все наши поступки, то и этот поступок Фрица он, должно быть, тоже направил, и решила покориться Его воле. Но Элизабет взбесило поведение брата и потрясло его отступничество. Сама она была истовой поборницей веры и полагала, что таков и ее брат. После его отъезда в Бонн она отправилась за советом к одному из дядей, пытаясь найти контраргументы тем, к которым прибег брат, оправдывая свою позицию. Она написала ему ревностное письмо в защиту христианской веры, и его ответ от 11 июня 1865 г. стал одним из самых известных документов его биографии.

«Что касается твоего основного принципа, – что вера всегда там, где сложнее, – писал он, – то я частично с этим согласен. Однако сложно ли поверить, что 2 X 2 не равно 4; и правда ли это потому? С другой стороны, так ли сложно просто принять как истину все, чему нас учили, и что постепенно прочно вросло в нас, и что полагают истинным в кругу наших близких и многих хороших людей, и что, более того, действительно успокаивает и возвышает людей? Сложнее ли это, чем отважиться на новые пути, в конфликте с обычаем, в беззащитности, которая сопутствует независимости, испытывая многие колебания храбрости и даже совести, часто безутешным, но всегда в стремлении к истинному, прекрасному и доброму? Так ли это важно – остановиться на конкретном представлении о Боге, мире и согласии, что заставляет нас чувствовать себя наиболее комфортно? Разве вопрошающий об истине не безразличен к тому, каков может быть результат его поиска? Ибо когда мы вопрошаем, разве мы ищем отдохновения, мира и счастья? Нет, только истины, даже если она в высшей степени уродлива и отвратительна. И наконец, один последний вопрос: если бы мы постоянно верили с юности, что все спасение исходит от кого-то другого, нежели Иисус, – от Магомета, к примеру, – разве не очевидно, что мы испытывали бы ту же благодать? Это вера дает нам благодать, а не объективная реальность, что стоит за верой… Каждая подлинная вера непогрешима, она довершает то, что верующий человек надеется найти в ней, но она не оказывает ни малейшей поддержки в подтверждении объективной истины. Здесь расходятся пути людей: если ты желаешь обрести мир в душе и счастье – верь; если ты желаешь быть учеником истины – вопрошай».

Он никогда не отступал от этой позиции, напротив, снова и снова настаивал на ней: предмет философских поисков – истина; нет уготованного соответствия между правдой и счастьем, между тем, что истинно и что приятно; подлинный искатель должен оставаться равнодушным к «миру в душе и счастью», или, по крайней мере, он не должен стремиться к ним, ибо, если таковы его цели, ему следует сторониться пути, что ведет к тем истинам, которые уродливы и отвратительны.

Усиленно стараясь вынудить себя относиться к вещам менее заинтересованно и не принимать все так близко к сердцу, он – возможно, это была реакция на собственные усилия – становился все более серьезен и глубок. Он уже стал «свободно мыслящим», но в отличие от своих предшественников начинал сознавать, что «свобода» означала не только избавление от ноши, но и принятие вместо нее другой, более тяжелой. Вскоре он уже не испытывал ничего, кроме презрения, по отношению к «либерально настроенному» скептику, который полагает, что волен разделаться с божественным Архитектором, сохраняя при этом само здание, покончить с Законодателем, нуждаясь при этом в защите данного им Закона. Он вскоре убедился бы, что, если бы Бог перестал существовать как реальность для человечества, жизнь как таковая лишилась бы ценности и человечество в конечном итоге прекратило бы свое существование под ношей собственной бессмысленности. Уже к 1865 г. он понял серьезность положения. Вместе с Дойссеном они приобрели по экземпляру книги Давида Штрауса «Жизнь Иисуса» – изрядный вклад в успешную демифологизацию религии, тенденцию, набиравшую в то время обороты. Когда Дойссен сказал, что готов согласиться с тем, что написал Штраус, Ницше ответил: «Это может иметь серьезные последствия; если ты предаешь Христа, тебе придется предать и Бога»[16].

Творческая деятельность продолжалась, и основным интересом Ницше в период пребывания в Бонне была музыка. Он много сочинял и исполнял, а в июне 1865 г. принял участие в трехдневном фестивале в Кельне в качестве певца громадного хора в 600 голосов под управлением Фердинанда Хиллера.

Он покинул Бонн 17 августа того же года и перевелся в Лейпциг. После отъезда он направил письмо (от 20 октября) в общество «Франкония» с уведомлением о своем выходе из него; из письма явствует, насколько не в ладах он был со своим окружением.

«С выходом из общества я не перестаю разделять идеалы Burschenschaft, – писал он. – Единственное, должен признаться, что форма, в которую они облечены в настоящее время, не доставляет мне удовольствия. Возможно, в этом есть частично и моя вина. Мне было трудно продержаться год во «Франконии». Но я считал своим долгом стать ее членом; теперь я более не испытываю к ней тесной привязанности. Поэтому прощаюсь. Пусть «Франкония» скорее пройдет стадию становления, в которой она пребывает в настоящий момент».

Как проявление взаимного выражения доброй воли, «Франкония» вычеркнула его имя из своих протоколов.

Лейпцигским периодом – 1865–1869 гг. – отмечено окончание юности Ницше. Исследование всего, что было здесь наиболее существенного, наиболее удобно вести по четырем направлениям: успехи в области филологии, открытие Шопенгауэра и Ланге, дружба с Эрвином Роде и начало общения с Вагнером.

25 октября 1865 г. Ричль прочел вступительную лекцию в Лейпциге в заполненной до отказа аудитории. Ницше был там, и Ричль, бывший в очень приподнятом настроении, приветствовал с кафедры его и еще нескольких экс-боннских студентов веселыми шутками. Ницше с самого начала являлся членом его филологического класса и совместно с еще тремя студентами стал учредителем Лейпцигского филологического общества, созданного в декабре по предложению и под покровительством Ричля. Темой первого доклада, представленного Ницше 18 января 1866 г. в этом обществе, была «Последняя редакция Феогнида» – его же очерк о Феогниде, но доработанный. Через месяц, внеся еще некоторые исправления в лекцию, он принес рукопись Ричлю и попросил его прокомментировать работу. 24 октября Ричль вызвал Ницше к себе в кабинет и спросил, как тот намеревался поступить с этим сочинением.