Острова пряностей - Северин Тим - Страница 35

• Предыдущая
• 35/70
• Следующая

То лирическое описание, которое Уоллес посвятил амбонской гавани, даже если принять во внимание возможное — и вполне естественное! — для восхищенного человека преувеличение, все еще можно отнести к гавани в Банда, где мы провели целую неделю. Тамошние воды до сих пор столь чисты, что мы наблюдали подводную жизнь на десятиметровой глубине, у самого подножия коралловых рифов: ярко-голубые облачка крошечных рыбок, плавно проплывающих среди кораллов; видели стайки морских ангелов (скалярий) — рыб с пурпурными и желтыми полосами, обгладывающих водоросли и губки. Однажды поутру мимо нас медленно проплыла скорпена, ее плавники с длинными ядовитыми иглами мягко и волнообразно колыхались, будто ее несло невидимым легким течением. Здесь к нам смогла присоединиться Джулия после завершения своего контракта на Борнео, где она участвовала в проекте по охране лесов. Наконец-то в нашей команде появился долгожданный переводчик. Однако, к нашему большому сожалению, первым заданием, которое ей пришлось выполнить, было объяснение Бобби, что ему необходимо уехать домой. С самого начала нашего путешествия мы обратили внимание, что Бобби страдает приступами апатии. Он жаловался на боли в спине, и временами ему было трудно сконцентрироваться. К моменту нашего прибытия на Банда приступы стали такими частыми, что я попросил Джо, нашего доктора, тщательно осмотреть Бобби. Джо произвел осмотр на палубе «Альфреда Уоллеса» и сомнений в поставленном диагнозе у него не возникло: Бобби был болен возвратной малярией. Джулия объяснила, что, как только мы доставим его в Амбон, Бобби придется сойти на берег и вернуться в Кай, чтобы серьезно заняться лечением. Бедный Бобби был безутешен.

Это обратная, темная сторона тропического рая — высоких пальм, вечнозеленых лесов и песчаных пляжей, мимо которых мы проплывали, и где Уоллес на протяжении шести лет стойко и мужественно проводил свои исследования. Во время нашего путешествия по Островам пряностей мы все переболели простудой и слабо выраженной лихорадкой, несмотря на современные лекарства и на собственного судового врача в лице Джо. На Банда меня укусило в ногу какое-то мелкое насекомое, на месте укуса возникло заражение — через шесть часов нога опухла так, будто я был укушен каким-нибудь ядовитым насекомым. У меня кружилась голова, и я чувствовал себя плохо, словно при сильном гриппе; поэтому меня срочно напичкали антибиотиками. Лицо Леонарда во время плавания усыпали прыщи, а Джо страдал от сыпи по всему телу. Даже Яниса, с его железным здоровьем и крепким телосложением, можно было иногда увидеть страдающим от сильной боли: он забирался под обрывки парусины и лежал скрючившись, дрожа и постанывая, с грустным и отсутствующим взглядом. Однако самой уязвимой оказалась Джулия. За те двенадцать месяцев, в течение которых принимала участие в проекте, она переболела брюшным тифом и дважды — лихорадкой денге.

Тем не менее это не идет ни в какое сравнение с тем, что довелось пережить Уоллесу. В Доббо он жестоко пострадал от москитов: они так сильно искусали ему ноги, что в местах укусов образовались язвы — настолько болезненные и кровоточащие, что в итоге Уоллес был не в состоянии ни стоять, ни ходить и с большим трудом доползал до реки, чтобы помыться. Тремя годами позже то же самое произошло с ним на острове Серам, где он был искусан полчищами клещей, которыми славились серамские леса, и с невероятными усилиями вернулся в Амбон, где снял дом, чтобы отлежаться и поправить здоровье. Однако вскоре он стал страдать от множества гнойников, покрывших его глаза, щеки, подмышки, локти, спину, бедра, колени и лодыжки. Он не мог ни сидеть, ни ходить, и стоило громадных трудов найти позу, в которой можно было бы лежать, не испытывая при этом сильной боли. Новые нарывы возникали сразу же после того, как заживали старые, и прошло немало времени, прежде чем Уоллес выздоровел с помощью морских ванн и усиленного питания.

Уоллес нашел остров Амбон и весь этот регион — как и архипелаг Банда — не самым интересным местом для орнитолога и энтомолога, причем по той же самой причине: активное развитие хозяйственной деятельности оставляло мало места дикой природе. Тем большее удивление вызвала у него встреча с крупным питоном, которого он обнаружил, когда исследовал северный берег залива в поисках насекомых. Он услышал какой-то шорох на крытой пальмовыми листьями крыше маленького домика, в котором жил, но не придал этому значения и отправился спать, как обычно. На следующий день он, почувствовав себя уставшим, прилег на кровать отдохнуть и почитать книгу. Бросив взгляд на стропила, он заметил предмет странных очертаний, который принял сначала за черепаховый панцирь, кем-то заброшенный на крышу. Но, вглядевшись пристальнее, понял, что это — огромный черно-желтый питон, свернувшийся в плотный узел и наблюдающий за ним; тут он осознал, что всю предыдущую ночь провел на расстоянии метра от огромной змеи. Он позвал на помощь своих малайских помощников, но те слишком перепугались, чтобы что-то предпринять.

В конце концов нашли человека родом с острова Буру, известного обилием змей, и проблема была решена. Островитянин изготовил крепкий аркан из ротанговой веревки и, подталкивая змею палкой, чтобы та зашевелилась, накинул аркан ей на голову и стащил вниз со стропил. Поднялся сильный переполох, так как заарканенный питон метался по комнатке, переворачивая стулья и прочую мебель. Наконец человек с Буру ухитрился схватить питона за хвост и бросился вон, таща его за собой. Он хотел разбить голову питона о дерево, но промахнулся. Питон уполз и спрятался под поваленным деревом. «Его снова вытащили, — писал Уоллес, — и снова человек с острова Буру схватил его за хвост и, быстро разбежавшись, с размаху ударил головой о дерево; после этого оглушенного питона добили топором. Он был около 12 футов в длину, очень толстый и опасный — он мог бы с легкостью проглотить собаку или ребенка».

Мы повторили путь Уоллеса от островов Банда до острова Амбон в конце первой недели апреля. Я зашел в городе в лавку, чтобы купить канат для нашего судна, и неожиданно наткнулся на торговцев райскими птицами, хотя торговать ими было строжайше запрещено законом. Раньше магазин был корабельным складом. Со стропил свисали старинные навигационные парафиновые фонари, у стен стояли рулевые колеса и медные сигнальные горны. Все покрывал толстый слой пыли, а основной оборот лавки обеспечивали современные инструменты и металлические изделия. В самом дальнем углу лавки я обнаружил настоящее сокровище — несколько мотков первоклассной веревки из натуральной манильской пеньки. Это редкость в регионе, где рыбаки используют обычную светло-голубую полипропиленовую веревку, поэтому я заказал 50 фатомов манильской пеньки и ждал, пока продавцы тщательно ее отмеряли, растягивая между отметинами, вырезанными на стертых деревянных половицах. Улучив минутку, ко мне подошел сын китайца — владельца лавки, и поинтересовался, откуда я приехал, что делаю и зачем мне именно такая веревка. Когда он услышал, что я приплыл с островов Ару на прау, собираюсь дальше на Ириан Джайю и интересуюсь природой этих мест, то спросил, не хочу ли я взглянуть на шкурку сендраваси — одной из райских птиц. У него дома есть три шкурки, он купил их в прошлом году у местного охотника, который сам принес товар к нему в магазин.

«Откуда охотник мог привезти эти шкурки», — спросил я. Он ответил: «С островов Ару». Все знают, что этот вид райских птиц обитает только на Ару. Если нужны другие шкурки, например красных райских птиц, их надо искать у торговцев с Ириан Джайи, где водится этот вид. В этот вечер у себя дома он показал мне одну из имевшихся у него шкурок. Это была большая райская птица во всем великолепии своего брачного наряда — с зеленой шейкой и каскадом золотых перьев на хвосте. Несомненно, она стала жертвой браконьерства на островах Ару. Молодой китаец держал ее у себя как диковинку, но не считал большой ценностью. Он сказал, что, насколько ему известно, в Амбоне есть как минимум одна райская птица, которую содержат дома как комнатную.

• Предыдущая
• 35/70
• Следующая