Ведьма - Мишле Жюль - Страница 33

• Предыдущая
• 33/60
• Следующая

Кто после этого был в безопасности? Никто. С того момента, как дьявол был провозглашен божьим мстителем и под его диктовку писались имена, предназначенные для сожжения, всех и каждого ночью и днем преследовал страшный кошмар костра.

Лицом к лицу с такой смелостью папской инквизиции город Марсель должен был бы опереться на парламент в Эксе. К сожалению, марсельцы знали, что их недолюбливают в Эксе. Экс, маленький официальный городок, населенный чиновниками и знатью, всегда завидовал богатству и блеску Марселя, этой царицы юга. Именно враг Марселя, папский инквизитор, желая предупредить апелляцию Гоффриди к парламенту, сам первый и апеллировал к нему.

Парламент представлял собой фанатичное учреждение, состоявшее из аристократов, обогатившихся в прошлом столетии, во время избиения вальдейцев. Как светские судьи, они были, впрочем, в восторге, что папский инквизитор создает подобный прецедент, признаваясь, что в процессе священника, в процессе о колдовстве инквизиция может только вести предварительное следствие. Это было равносильно отказу инквизиторов от своих прежних претензий. Кроме того, парламент Экса, подобно бордоскому, счел для себя большой честью, к которой не мог остаться равнодушным, что церковь выдвигала их, мирян, как цензоров и реформаторов церковных нравов.

В этом деле, где все было так странно и чудесно, не последним чудом было и то обстоятельство, что дьявол, столь ярый, вдруг принялся льстить парламенту, становился политиком и дипломатом. Луиза очаровала королевских чиновников панегириком в честь покойного короля. Генрих IV (кто бы мог поверить) был канонизирован дьяволом. Однажды утром ни с того ни с сего она принялась восхвалять «благочестивого и святого короля, вознесшегося в небеса».

После того как установились подобные добрые отношения между обоими старыми недругами, между парламентом и инквизицией, последняя могла уже опереться на светскую власть, на солдат и палачей. В Сен-Бом была послана парламентская комиссия, которая должна была осмотреть одержимых, выслушать их показания и обвинения, составить списки. Луиза беспощадно указала на капуцинов, защитников Гоффриди, и заявила, что они будут «временно наказаны» Богом.

Бедные отцы были сломлены. Их дьявол не подсказал им больше ни единого слова. Они отправились к епископу и заявили, что в самом деле невозможно не послать Гоффриди в Сен-Бом, что необходимо подчиниться: потом, однако, епископ и капитул потребуют его выдачи и поставят его под охрану епископского суда. Отцы-капуцины, без сомнения, рассчитывали, что вид любимого человека потрясет обеих девушек, что даже страшная Луиза подчинится громким требованиям сердца.

И правда: это сердце пробудилось при приближении виновного. Ярая мстительница, по-видимому, почувствовала мгновенный прилив нежности. Я не знаю ничего более проникновенно горячего, чем ее мольба, обращенная к Богу, дабы Он спас того, кого она толкнула на смерть.

«Великий Боже! Я готова принести тебе какую угодно жертву, самую тяжелую из всех, какие только были принесены, начиная с сотворения мира, и какие еще будут приноситься до его скончания, за Луи. Предлагаю тебе все слезы святых, все экстазы ангелов за Луи. Мне хотелось бы, чтобы существовало еще больше душ, дабы больше была жертва за Луи. Pater de coelis Deus miserere Ludovici. Fili redemptor mundi Deus, miserere Ludovici и т. д.[7]»

Напрасная и к тому же зловещая жалость! Более всего она желала, чтобы обвиняемый не упорствовал, чтобы он признал себя виновным. А в последнем случае он не избежал бы казни на костре.

Сама она, впрочем, была обессилена, не могла больше действовать. Инквизитор Микаэлис, подавленный мыслью, что он победил только благодаря ей, раздраженный против своего фламандского заклинателя, который настолько подчинился ей, что обнаружил все тайные пружины трагедии, явился как раз вовремя, чтобы сломить Луизу, спасти Мадлену и, если то возможно, поставить в этой драме Мадлену на место Луизы. Мысль удачная, свидетельствующая о чутье инсценировки. Если зимой, в Рождественский пост, главную роль играла страшная сивилла, то в пору чудной южной весны – ярая вакханка. После Великого поста место ее займет девушка более трогательная, дьявол более женственный, вселившийся в больное дитя, в робкую блондинку. А так как юная барышня принадлежала к видной семье, то дворянство было бы заинтересовано этой историей наравне с прованским парламентом.

Микаэлис не только не хотел слушать своего фламандца, слугу Луизы, но и запер перед ним дверь, когда тот хотел войти в малый совет членов парламента. При первом слове Луизы один из пришедших капуцинов воскликнул: «Молчи, проклятый дьявол».

Между тем Гоффриди прибыл в Сен-Бом, где играл жалкую роль. Человек не глупый, но слабый и виновный, он слишком хорошо предугадывал конец подобной трагедии и лицом к лицу со страшной катастрофой видел себя покинутым, преданным девочкой, которую любил. Он сам махнул на себя рукой, и во время очной ставки с Луизой последняя выступала как судья, как один из древних судей церкви, жестоких и хитроумных схоластов. Она задавала ему вопросы вероучения, и на все он отвечал: да, соглашаясь даже с самыми спорными положениями, например, что «слову и клятве дьявола можно по справедливости поверить».

Это продолжалось неделю (с 1 по 8 января). Марсельское духовенство потребовало выдачи Гоффриди. Его друзья, капуцины, заявили, что посетили его комнату и не нашли в ней никаких следов колдовства. Четверо марсельских каноников явились за ним, чтобы отвести домой. Положение Гоффриди было неважным, но и шансы его противников были невысоки. Даже оба инквизитора, Микаэлис и фламандец, находились в постыдном разногласии. Пристрастное отношение последнего к Луизе, а первого – к Мадлене не ограничилось словами, а перешло к явному насилию. Фламандец, записавший весь хаос обвинений, проповедей и откровений, продиктованных дьяволом устами Луизы, доказывал, что все это слова божьи, и не хотел, чтобы их касались. Обнаруживая большое недоверие к своему начальнику Микаэлису, он боялся, что тот в интересах Мадлены подделает эти бумаги, чтобы погубить Луизу. Он завладел ими, заперся в своей комнате и выдержал целую осаду. Микаэлис, на стороне которого стояли члены парламента, мог взять рукописи только после того, как именем короля насильственно взломал дверь.

Луиза, никого и ничего не боявшаяся, решила королю противопоставить папу. Фламандец апеллировал против Микаэлиса к папскому легату в Авиньон. Однако благоразумный папский двор пришел в ужас, узнав, что один инквизитор обвиняет другого. Он не поддержал фламандца, и последнему пришлось подчиниться. Чтобы заставить его молчать, Микаэлис вернул ему бумаги.

Протоколы Микаэлиса, плоские и не выдерживающие никакого сравнения с рукописью фламандца, посвящены одной только Мадлене. Ее успокаивают музыкой. Добросовестнейшим образом отмечается, ела ли она или нет. Ею много занимаются и порой совершенно неумело. Ей предлагают странные вопросы о колдуне, о тех местах на его теле, которые могли быть отмечены печатью дьявола; ее также осмотрели.

Хотя осмотр должен был происходить в Эксе под надзором парламентских врачей и хирургов, Микаэлис в приливе крайнего рвения посетил ее в Сен-Боме, и он подробно излагает свои наблюдения. Не пригласили ни одной матроны. Сходясь в этом пункте, не боясь взаимного шпионства, судьи, миряне и монахи смотрели сквозь пальцы на эти формальные упущения.

В лице Луизы они имели настоящего судью. Эта смелая девушка точно высекала горячим железом такие непристойности, как: «Те, кого поглотил потоп, не совершили ничего подобного! Содом, никогда ничего подобного не было сказано о тебе».

Она заявила также: «Мадлена предалась разврату». Это было в самом деле самым печальным в этой истории. Охваченная слепой жаждой жизни, боясь смерти на костре, а может быть, под влиянием смутного сознания, что отныне она оказывает воздействие на судей, несчастная сумасшедшая пела и плясала порою с циничной непринужденностью, с вызывающим бесстыдством. Старый доктринарий, Ромильон краснел за свою урсулинку. Возмущенный тем, что судьи восторгаются ее длинными волосами, он заявил, что их необходимо срезать, отнять у нее этот предмет пустого тщеславия.

• Предыдущая
• 33/60
• Следующая