Юнармия - Мирошниченко Григорий Ильич - Страница 13

• Предыдущая
• 13/38
• Следующая

– Ай, ай! Человек!

Мы схватили Ваську за руку.

– Какой человек?

– Живой.

Из-под багажного вагона, опираясь на толстую палку, вылез человек в грязной шинели.

– Тише, – хриплым голосом сказал он. – Тише. Лезьте сюда.

Мы выбрались из-под колес и робко подошли к чело­веку.

– Вы только не кричите, ребята милые, – торопливо сказал он, запинаясь. – Вы чьи?

– Мы поселковые.

– Кто ваши отцы?

– А тебе на что? – крикнул Иван Васильевич.

Мне стало жалко этою обтрепанного, грязного челове­ка. «И чего он залез сюда? Прячется, верно, от кого», – подумал я.

– Чьи же вы? – еще раз спросил человек.

– Деповские, – сказал я. – А ты кто такой?

– Я красноармеец.

Мы так и уставились на него во все глаза. Лицо у него было совсем серое от грязи. Скулы туго обтянуты кожей.

– Товарищ красноармеец, закури, – сказал Андрей и протянул ему пачку махорки.

Я вытащил из-за пазухи хлеб, прихваченный из дому. Иван Васильевич достал из кармана спички.

Красноармеец прежде всего потянулся к Андрейкиному табаку. Руки у него дрожали.

Вместе с ним закурили и мы. Желтоватый дым за­кружился над нами легким облачком.

– А что ты здесь делаешь? – спросил красноармейца Андрей.

– Отстал я… Ранен… – и красноармеец отвернул пра­вую штанину. Под штаниной мы увидели наскоро сделан­ный из рубахи почерневший бинт, на котором густым ко­ричневым пятном засохла кровь. – Не мог со своей частью уйти. Потому и болтаюсь здесь.

– А где ночуешь? – спросил Васька.

– На чердаке. Вон на том, что с пробитой крышей. – И красноармеец показал на среднюю кладовую, у которой снарядом была разворочена крыша.

– Ребята, смотрите только не проболтайтесь. Если узнают, что я здесь, повесят, гады.

– Ты, товарищ, не беспокойся. Мы не проболтаемся. Не такие, – сказал Андрей.

– Ну, идите отсюда, – сказал красноармеец, – а то еще заметят нас.

И, опираясь на палку, он медленно побрел к своей кла­довой.

Мы долго смотрели, как он, тяжело волоча прострелен­ную ногу, неуклюже карабкался по шаткой лестнице на чердак.

Когда он скрылся, мы побежали в поселок.

– Андрей, что же теперь нам делать? – спрашиваю я на бегу.

– Что? Молчать. Никому об этом. Помрем – не ска­жем.

– А есть-то ему надо? – говорю я. – Ведь моего хлеба ему надолго не хватит.

– Носить будем, – отвечает Андрей. – А потом я его к себе возьму. Братья у меня ничего, ругаться не будут.

– К себе, – протянул Васька. – Ты все себе… А может, мой отец тоже бы его пустил. У нас и комната больше…

– Там видно будет, не спорь, – сказал Андрей.

Васька замолчал.

За водопроводной будкой Андрей остановил нас и, на­гнув голову, тихо сказал:

– Ребята, смотрите! Ни матери, ни отцу – ни одного слова. Слышите?

– Слышим. Ни слова.

Мы попрощались и разошлись по домам.

Я бежал по улице и думал: «Какой сегодня удачный день! У нас есть красноармеец».

На вокзале праздничная суета. «Победа» стоит на глав­ном пути, у перрона.

Доступ на вокзал свободен. Дроздовцы выставили свой броневик напоказ всей станице.

«Смотрите, мол, православные, каким утюжком погла­дим мы большевиков. Любуйтесь».

Любоваться бронепоездом пришли из станицы важные старики в черкесках, в голубых и коричневых бешметах.

Бородатый старик с серебряным кинжалом на поясе щупал корявыми руками зеленую броню и, причмокивая губами, говорил:

– Вот бы лемех сделать, ввек не сносился бы!

На перрон вышел, пошатываясь, командир бронепоезда. Он повел носом вправо и влево и сквозь зубы скомандо­вал:

– Приготовьсь!

Офицеры и рядовые засуетились вокруг бронепоезда, забегали по платформе, звякая шпорами и пересмеиваясь на бегу.

Солдаты у орудий пробовали винтовые подъемники, смахивали пыль со стволов, подымали и опускали в бойни­цах дула пулеметов, проверяя их исправность.

«Победа» готовилась к наступлению.

Машинист выглядывал из окна паровоза и невесело посвистывал. Потом он перестал свистеть и сказал своему помощнику:

– Погляди дышла там.

Помощник сбежал по ступенькам, отвернув стальные фартуки и постукивая молотком, принялся проверять клинья в дышлах.

Командир бронепоезда, аккуратно вынося в сторону правую ногу, шагал по платформе. Около паровоза он ос­тановился и, прижимая локтем кобуру нагана, долго осмат­ривал паровоз. Потом подозвал к себе молодого, похожего на жужелицу, офицера, стал торопливо расспрашивать его о каких-то запасных частях и шпалах. Офицер, приставив руку к козырьку английской фуражки, рапортовал:

– Железнодорожники утверждают, что никаких запа­сов в наличии не имеется.

– Врут, забастовщики проклятые! Не верьте им.

– Я сам проверял кладовые, господин подполковник…

– Ну и что же?

– Запасные части не обнаружены.

– В таком случае они вас околпачили, – тихо, но внят­но произнес командир бронепоезда.

У бронепоезда столпились казаки. Они глазели на мо­гучие морские пушки, заглядывали под колеса паровоза. Никто их не отгонял. Часовые спокойно расхаживали у бронепоезда, как будто не замечали посторонних.

Командир отвел в сторону молодого офицера и уже совсем тихо сказал ему:

– Вас околпачили, любезный, как последнего дурака. Возьмите солдат и немедленно разыщите запасные части. Нам невозможно отправляться при отсутствии таковых. Нас могут отрезать.

– Слушаю-с, – ответил офицер, щелкнул каблуками и ушел.

Минут через двадцать он вернулся. За ним шли сол­даты. Они несли болты, инструмент, гайки и несколько шпал.

– Вот видите, – сказал улыбаясь командир «Победы» молодому офицеру. – Я был совершенно прав, когда гово­рил, что вы ошиблись.

– Так точно, господин подполковник. Произошла ошибка.

– Ну, теперь мы в полной готовности. Я надеюсь сбить фронт без единого выстрела.

Последние слова командир произнес так, чтобы их слы­шали все. Потом он поправил ремень от плоского полевого бинокля, гордо оглядел публику и протяжно скомандовал:

– Са-дись!

На паровоз залез дежурный офицер. У орудий и пуле­метов по всем правилам расположилась прислуга. Послед­ним взошел командир «Победы».

Броневик тронулся без свистка.

Плавно катились колеса тяжелых платформ. Паровоз набирал скорость, почти не пыхтя.

Минуты через две бронепоезд «Победа» скрылся за по­воротом. Он шел на Курсавку.

На платформу выскочил Васька.

– Отправился уже? – запыхавшись, спросил он.

– Велел тебе кланяться.

Мимо нас прошел бородатый казак с серебряным кин­жалом. Придерживая рукоятку, он говорил, обращаясь к публике на перроне:

– Вот этот саданет так саданет! В навоз смешает. Попотчует красноперых!

– Ясно, саданет!

– Этот антимонию разводить не будет!

– Ясно, не будет, – сказал бородатый. – Это раньше вот – вышел на поле, и сади друг друга кулаками. А то вот дробовиками воевали. Пока зарядишь его всякой всячиной, неприятель чаю успеет напиться, да еще вприкуску. Какая же это война была, посуди на милость! Я вот всю жизнь воевал, был и на японской, и на германской, всякие штуки видел, а таких броневиков не приходилось наблюдать…

– Оно правильно… Техника теперь не та, что была. Тех­ника теперь, прямо сказать, высокой марки, – поддакнул бородатому какой-то старичок из толпы.

Перед вечером на станции собрался народ не только из станицы, но из всех соседних поселков. Пришли и старики и молодые. Казачата от стариков не отставали. У каждого болтался на кавказском наборном поясе здоровый кинжал. Все были разряжены – в праздничных черкесках, в бешметах. Хвастают перед поселковыми.

Поселковые ребята – это все сплошь дети иногородних. Есть среди нас и два казачонка: Мишка Архоник и Гав­рик. Только они такие же, как и мы, – за красных стоят. Мишкин отец – деповский рабочий. Отец Гаврика – с красными ушел. Мишку и Гаврика станичники даже не считают за казачат. Да и верно, какие они казаки. Они и бешметов отроду не носили.

• Предыдущая
• 13/38
• Следующая