Древнерусская игра: Много шума из никогда - Миронов Арсений Станиславович - Страница 98

• Предыдущая
• 98/130
• Следующая

Вот уже несколько часов Данила ехал верхом. Темная кобыла убитого Данэила шла ленивым шагом, осторожно обходя деревья на редколесье — сзади плелся освобожденный от поклажи Волчик. Спать Даниле не хотелось вовсе, и он не удивлялся этому: разве во сне может клонить ко сну? Он просто расслабился в седле, перестал напряженно вертеть мордой по сторонам и вздрагивать от каждого лесного шороха. Он думал о том, что к утру, скорее всего, доберется до Малкова Починка — и встретится еще с пятерыми воинами коганого подполья. Даниилу надлежало явиться в Починок не позднее полудня завтрашнего дня и спросить некоего Свища. Этот Свищ, по словам пьяного Жереха, был руководителем операции по обезвреживанию Колокира и перехвату императорских статей, перевозимых царьградскими беглецами на Русь…

Когда лошадь вдруг задергалась и захрипела, приседая на задние ноги и бешено выгибая шею, Данила поначалу подумал, что впереди разбойничья засада — быстро выпутал ноги из стремян, ожидая, что кобыла вот-вот завалится на бок, раненая воровской стрелой. Однако густой кустарник не шелохнулся: никто не спешил выбегать на лесную тропу навстречу жестокому навороту Данькиного цепа. Что-то странное творилось с лошадьми: кобыла наотрез отказывалась идти вперед — да и вмиг проснувшийся Волчик начал вдруг похрапывать и бешено косить глазом, словно почуяв притаившегося в кустах волка. Сквозь узкие прорези в чужой маске Данила быстро огляделся: вот здесь, в буреломе, легко можно укрыть троих лучников, а в густой кроне ближайшего дерева без труда могли спрятаться еще двое.

Он поднял глаза чуть выше — и оторопел: сверху, из черно-зеленого облака веток над головой свешивалась вниз длинная и тонкая… человеческая нога. С нежной поцарапанной коленкой и маленькой гладкой ступней. Тут же в листве что-то тихо пошевелилось, и Данила увидел ребенка, растянувшегося животом вдоль по толстой липовой ветке. Две босые ножки свешивались по обе стороны ветки — детеныш безмолвно и внимательно глядел на Данилу сквозь короткие перепутанные волосы, золотистой паутиной искрившиеся в лунном свете и почти закрывавшие бледную носатую мордочку. При этом ребенок подпирал голову руками и даже — Даниле показалось — как-то грустно ему подмигивал.

Нет, Данила не стал выпускать из ладони толстой шероховатой рукояти цепа. По-прежнему удерживая в поле бокового зрения подозрительно неподвижные кусты у дороги, он осторожно покосился на детеныша:

— Привет, пацан… Ты чей будешь?

Ребенок не ответил — только нога перестала медленно раскачиваться в воздухе над Данькиной головой. Все еще не в силах совладать с перепуганной кобылой, Данила выругался про себя, крепче натянул поводья и переспросил громче:

— Ты разговаривать умеешь? Отвечай, когда спрашивают, а то уши надеру!

— Громко не ори, — сказал ребенок, не шелохнувшись и не меняя выражения лица.

— Что ты сказал?! — Данила чуть на свалился с лошади. Опомнившись, с перепугу что есть сил вцепился в узду обеими руками и усмирил наконец нервно танцевавшую кобылу.

— Я говорю: не ори, — внятно повторило существо на ветке. — А то сейчас волки набегут. Ты-то весь в металле, а меня сожрут заживо.

Данила широко ухмыльнулся под железной маской: пацан ему нравился. Бойцовый у ребенка характер: наверное, отбился от мамки в лесу и теперь пытается выжить. Засел себе по-партизански на дереве и ночует… Однако кое-что в мальчишке не совсем понравилось Даниле. Да, этот странный голос… У ребенка как будто не было собственного голоса: Данька очень отчетливо слышал слова, но не мог припомнить, как они прозвучали. Каширин любил разгадывать людей по голосу — и теперь почувствовал себя неуверенно.

— Давно тут висишь? — спросил он только для того, чтобы внимательней прислушаться к ответу.

— Не знаю… часа два, — снова неуловимо и бесплотно прозвенело в воздухе, словно голос высокой травы. Ребенок кратко вздохнул: — Меня сестры избили и прогнали, они теперь меня насмерть заклюют. Вот я и прячусь.

Существо еще раз вздохнуло, лениво завозилось на своей ветке — и ухмылка вдруг медленно сползла с Данькиного лица. Детеныш начал приподниматься на локтях… по-кошачьи мягко изогнулась узенькая спина, легкие ножки подтянулись к ветке, аккуратно сложились в коленях… Сонно колыхнулись светлые волосы, расправились тонкие плечи — и… остренькие груди попарно вздрогнули, веско колыхнулись под темной тканью платьица. «Девчонка», — вздрогнул и ужаснулся Данила. «Приманка!» — взвизгнуло в голове, и сам собой вылетел сзади из-за седла круглый щит, тревожно колыхнулся шипастый шар на цепи: «Ловушка… сейчас набросятся!»

— Я очень страшная, да? — тихо спросила девчонка, когда кромешный рев крови в Данилином мозгу немного стих и стало ясно, что злодеи если и набросятся, то не сразу. — Бедненький, так перепугался… Я на самом деле гораздо симпатичнее — это просто кровь носом шла, потому что сестры на меня разозлились. И еще у меня косу отрубили. А потом… с вечера во рту медовой росинки не было.

Данила вдруг вспомнил о недоеденной хлебной лепешке с медовым нутром.

— Нет, нет — только без хлеба. Если можно, я лучше слижу весь мед, а хлеб тебе оставлю, — быстро сказала девчонка и заерзала на своей ветке. — Мне обязательно нужно хоть каплю меда, иначе я к утру состарюсь и растаю. Хотя бы грамм сто…

«Мысли читает… — с тоской подумал Данила. — Ведьма. Надо уходить…»

— Нет-нет, уходить не надо! — взвизгнула девчонка, всплеснув руками — тоненькое тело, потеряв равновесие, скользнуло вбок… Данила не стал смотреть, как ведьма падает с дерева прямо ему на голову: непослушная кобыла получила небывалый по силе удар пятками в пах и, ослепнув от боли, прыгнула вперед… Уже за спиной Данилы что-то негромко стукнуло оземь; пригнувшись и приподняв на руке щит, не оглядываясь и стараясь не думать вслух, он проскакал без остановки с триста шагов и опустил наконец поводья. Страшный игольчатый шар устало опустился в траву. «Ужас какой, — подумал Данька. — В этом лесу полно нечисти».

— Сам ты нечисть, — обиженно хмыкнул травяной голос за спиной, всего в нескольких шагах! Данька рывком обернулся, занося для удара руку с цепом — и едва не задел девчонку по носу концом дубины: она сидела совсем рядом верхом на бесчувственном от ужаса Волчике и сосредоточенно грызла ноготь на мизинце. — От нас, полудениц, еще никто не умирал. А я теперь и вовсе безобидная, потому как прогнали меня из тусовки. Поясок украли, и все мое волшебство на этом закончилось… Дай меду, а?

На миг Данила всерьез задумался, не лучше ли сразу с размаху опустить железный шар на эту поникшую белокурую головку — без лишних слов, от греха подальше. Всего мгновение он промедлил, осознавая, каким образом девчонка очутилась в седле: когда Данила сорвал в галоп свою лошадь, она упала как раз на Волчика, привязанного к кобыле сзади и невольно подставившего ведьме свою широкую спину… Только на миг Данька задержал в воздухе десницу — и тут ведьмочка вдруг подняла лицо и нашла его взгляд в тесных прорезях личины. Прозрачно улыбнулась и робко помахала ладошкой незнакомому мужику в панцире и тупой железной маске. На узком запястье мягко звякнули какие-то цепочки и сети, паутинковые нити браслетов — странный ветер, невесть откуда поднявшийся в ночном лесу, отвел от ее лица золотистые кудряшки, и Данила замер.

Он понял, что может влюбиться.

И вздрогнул: что-то горячее тотчас мелькнуло в воздухе, резануло в глаза — и, беспомощно брякнув, отскочила от его шлема бронзовая личина, будто сорванная хлестким ударом когтистой лапы. Скользнула по складкам плаща вниз, в траву…

Левой рукой выхватить меч и разрубить веревку, связывающую двух лошадей… Это последнее, что он успел подумать. Снова прозвенели браслеты на кукольном запястье — стеклянным переливчатым голосом. Странный земляничный ветер выскользнул из теплой травы, подбрасывая в воздух мелко закрученные пшеничные локоны и сумасшедший подол темного платья, горячим крылом задел Данилу и плеснул в лицо девочки; Даниле показалось: сразу ярче расцвели губы и медленно розовеют ее щеки, аккуратные ушки под перепутанными волосами… Этот взгляд восхитительно темнеет и обостряется, она почти невольно протягивает тонкую руку — на запястьях дрожат узкие ленточки лучистых браслетов, и разноголосый шорох золота сливается в голове Данилы в глубокий и сонный августовский звон. Девочка внезапно оказывается совсем вблизи, она свивается из седла прямо в руки… эмалевый ротик в крупинках сахарного пота раскрывается тесным жаждущим кольцом — Данила со сладким ужасом осознал, что сейчас поймает губами горячую и темную щель ее рта — быстрый лепесток чужого языка отозвался пронзительно-солоноватым вкусом живых улиток, и тут же жгучие струйки женской слюны проникают в кровь, как пчелиный сок неизвестного растения. Нежной золотистой змеей она свешивается ниже, оплетая шею влюбленными руками и обволакивая своим запахом, сладко-лимонным туманом, который застывает на коже, на ресницах легкими каплями карамельного воска. Данила почти закрывает глаза. Чувствует, как дрожит эта тонкая кремовая кожа под ключицей, как по-птичьи жарко колотится ее сердце…

• Предыдущая
• 98/130
• Следующая