Древнерусская игра: Много шума из никогда - Миронов Арсений Станиславович - Страница 63

• Предыдущая
• 63/130
• Следующая

— Кстати, о божках… — вмешался я. — Я понимаю: это вопрос времени, нужна протекция… Как вы считаете, батя: у меня ведь есть талант, правда? Я ведь многое могу. Хотите — карточный фокус?

— Что за удаль нам в руки! — не унимался звероподобный божок, продолжая, видимо, изучать Метанкину опоясть и не расслышав моего предложения. — Стало быть, дана тебе воля над некой полуденицей… Это лепо. Это кстати нам сгодится. Ну, Мстислав, внемли начальное мое повеление: пускаю тебя в дело. Отсейчас пробудеши ты среди людей не простой разбитчик, а Стожаровый воин. Пойдешь за меня на смерть.

— Ура, — сказал я. — За тебя, папаша, хоть в армию. Только ты не отвлекайся. Обещал секретные знания — ну так тащи их сюда.

— Добро же, внимай поглубже моим словам: велю тебе сыскать… сапоги. Не грубую обутку, нет — волшебные полетные сапожки Чурилы, младого божича источного. Чара в тех сапогах неизбывная: любого в небо тащат, по тучам да по згам небесным. Чурила в них скорше сокола летит, дальше стрелы адамантовой. В тех сапогах не взять Чурилу ни стрелочкой, ни враном железныим, ни змеем гневным… Шибко летит Чурила по воздухам, ведет полки несметные из-за Сварожья моря. В тех полках и людь и нежить, птицы и гады — и все на Престольный град грядут, ищучи пожрати божков и человеков наших. Противу Чурилы подъемлют божки оборну — Я сам, Стрибог Скорый, Белун Отпадник, Дажьбог и дети его. Старуха Мокошь, дура злобная, тожде крепы творит на пути Чурилином — желя придушити божича младого, да не дойде до Престола ея. Однако… помыслом моим, коли отлишить Чурилу сапожка его чародейного, то и ход-то его приутихнет, приступ приубудет! Во сто крат тише пойдет ко Престолу Чурила, по землице потащится, не по ветру вольному. А коли так, и сроку прибудет у нас на оборону. Тут мы его и… укоротим.

Седой волк, кажется, даже заплясал от возбуждения — во всяком случае, в темноте зацокали по полу когти. Я сочувственно покачал головой: этот Стожар попросту не умел объяснять обстановку. Ну не рожден человек для логического мышления. Бедняга. Я, во всяком случае, не понял из его поэтического бреда абсолютно ничего.

— Спокойно, папаша. — Я поудобнее устроился на шкурах и грустно приподнял брови. — Не надо эмоций. Ты взял меня на работу, и победа тебе обеспечена. Однако это не значит, что нужно вскрывать шампанское уже сегодня. Шампанское подождет — пусть пока остынет. А ты расскажи мне тем временем, в чем конкретно состоит моя миссия.

Волк ожесточенно почесался и нервно зевнул.

— У тебя есть опоясть ведьмы — ну так призови ее до себя. Истребуй, да сведет тебя в тайное место — туда, где встанет ночлегом младой Чурила. В том и удача, что нынешним утром он проходит селами да посадами по нашей земле — за Бобровым лесом, в истоках Санды-реки! И на ночь приткнется почивати где-то обоку наших сосняков, на болотах у реки! Место изберет тайное, охранное — стерегут его черные влаки да полночные вороны. Тяготно туда добратися человечьему войску, непролазно. А полуденица твоя укажет путь краток и чист, само ведьмам да лешим знаком! Полуденицы твои — почитай, Чурилины слуги. Им и тайны его пронятны и знаемы — нехай сведет тебя ведьма до Чурилы спящего. Ты — вор, тебе и сапоги летучие скрасти! Донесешь сапожки до меня — получишь от батьки жиру вволю, пития и девок.

Насчет сапог это он правильно придумал, идеологически корректно. Надоело по миру босиком шляться. А вот насчет того, что я их ему верну — это оппортунизм. Это нетворческое развитие идеи. Тут он не прав. В таких сапогах я и без посторонней помощи искупаюсь, как сыр, в жиру, в пиве и в этих… в девках.

— О’кей, шеф. Мы договорились. Завязывай на поясе узелок, и я готов беседовать с ведьмой. Только… один нюанс остается. Ты забыл про ценные сведения.

— Как забыл? — изумился волк, расширив желтый глаз. — Я ж те промолвил все — и про сапог, и про Чурилу…

— Маловато будет. — Я развалился на шкурах и забросил ногу на ногу. — Мне нужны данные о всех божках — биография, место рождения, национальность и отношение к воинской обязанности. Вплоть до отпечатков пальцев, когтей и копыт. Кто такой Сварог? Что за Мокша такая? Имеют ли общих детей? Сколько раз в браке? Давай, батя, тащи сюда свой компьютер — будем его иметь в информационном аспекте. Хочешь, чтоб я нашел сапоги? Тогда загрузи мне мозги, да покачественнее. Надоело в дураках ходить, хочу очки в роговой оправе.

Седой зверь помолчал с минуту, тяжко моргая — и отвел взгляд.

— Ну — сам знай, что просишь. С большого ведома большая беда, Мстислав.

…Все эти фамильные тайны языческих божков подозрительно смахивали на мексиканский многосерийный телефильм для пенсионерок. Стожар рассказывал мне о многовековых дрязгах своего бессмертного рода с большим воодушевлением, драматично пришептывая и даже показывая на стенках и потолке пещеры симпатичные документальные диафильмы. Я медленно покачивал головой, привыкая к абсурдным реалиям здешней внутренней политики и партийной борьбы — ни тебе цивилизованного парламента с личностями и буфетным регламентом, ни восторженных бабулек, потрясающих цветными флажками… Года два назад я работал в одном таком парламенте и даже в паре-тройке партий состоял — но здесь этот опыт, при всем желании, был неприменим. Приходилось рассчитывать только на хищническую скользкость интеллекта и мышечные бугры под кольчугой.

Так и быть, перескажу я вам, потомки, распросекретное Стожарово знание. Только за челюсть вашу я не ручаюсь. Лично я, переваривая весь этот бред, едва не свихнул ее в непреодолимых приступах зевоты. Что поделать: не возбуждают меня мексиканские телесериалы.

Итак, краткое содержание предыдущих серий: жили-были два божественных семейства. Одно было многодетное, и папой у них был седовласый интеллигентный такой тип по имени Траян. Он был на пенсии, но руководил всем фамильным бизнесом, сидя в кресле-качалке. Другое семейство тоже было ужасно многодетное (я подозреваю, что эти варвары еще не знают элементарных приемов бытовой контрацепции), только крестным отцом у них был не седой старикашка, а моложавый господин лет 700–800 с чернявыми усиками и бородкой клинышком. Моложавый господин был раза в два старше и подлючее всех своих детишек вместе взятых, а поэтому любил, чтоб его называли Сварогом.

Говорят, что Траян со Сварогом состояли в каком-то гипотетическом родстве, но я склонен считать эту мысль ошибкой сценариста. Во всяком случае, по фильму получалось, что оба пахана смертельно ненавидели друг друга и, едва выдавалась свободная минутка, спешили набить противнику морду. В этих разборках дружно участвовали не только божественная молодежь и юные мафиози с обеих сторон, но и простые смертные — князья, армия и мирное население славянских городов, причем последнее от божественной вендетты страдало со страшной силой, то и дело намекая, что пора бы враждующим кланам помириться.

Сорок или пятьдесят серий тому назад великое примирение состоялось: чернобородый Сварог, скрывая злобный взгляд под темными очками, приехал на своем бордовом «БМВ» к этому старому подагрику Траяну — мириться. Авторитеты пожали друг другу конечности и раздавили на пару бутылку джина без тоника. Тут же, после джина, они, не снижая оборотов, пошли на повышение градуса и закончили тем, что сговорились переженить между собой старших детей. Очаровательного спортивного япи [75]по имени Дажьбог (он был Траяну старшим сыном и имел собственную кумирню в престижном районе столицы, на левом берегу реки Лыбедь) повязали с не столь сексапильной, но зато весьма цепкой девицей, обожавшей эпиляторы и кожаные лифчики, — новобрачная была известна под жабьим именем Мокошь Сварожична. Два семейства закатили свадебку на пол-Европы, перебили на Олимпе всю мебель и разъехались, крайне удовлетворенные жизнью и судьбой.

После свадьбы началась в строгом смысле слова латиноамериканская мелодрама. «Ты любишь меня, Хуан Альфонсио?» — спрашивала молодого мужа Мокошь и неловко пыталась поправить ему бутоньерку. «Как ты можешь спрашивать об этом, драгоценная?», — ослепительно улыбался Дажьбог, ища скучающим глазом другую женщину. «Но… тетушка Мерседес сказала мне, что ты меня не любишь…» — капризно и почти трагично шептала Мокошь, угловато поводя плечом, однако бретелька вечернего платья никак не сползала вниз. «Я же сказал, что обожаю тебя!» — ласково поводил бровью красавец Альфонсио (Дажьбог), морщась и стараясь не смотреть на бретельку. «Но… сестра Сесилия тоже сказала, что ты не любишь меня. Более того, она сказала, что ты спишь с другой женщиной», — настаивала Мокошь. «Ах, Роза! Давай не будем говорить об этом!» — темпераментно восклицал Хуан Альфонсио, вырывался из цепких жениных рук и исчезал из кадра.

• Предыдущая
• 63/130
• Следующая