Судить буду я - Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/81
• Следующая

– Закрой глаза, – попросил Миршаб, и, привстав, застегнул колье на высокой, лебяжьей шее любимой женщины, на миг ощу­тив тяжесть ее жгуче-черных волос.

В последние годы Ташкент наводнили жемчугом, особенно мно­го его привозили армяне-репатрианты, о чем некогда поведал Артем Парсегян по кличке Беспалый, а теперь, когда появился свободный выезд в Китай, привозили уйгуры и дунгане, проживаю­щие в Узбекистане и Казахстане. Но колье из пяти рядов розового жемчуга с огромным изумрудным кулоном Наргиз оценила сразу, хотя и имела целую шкатулку бус, она знала, что в старину мусульмане ценили жемчуг дороже бриллиантов.

– Спасибо!.. – искренне поблагодарила Наргиз, обвив шею давнего любовника горячими руками, она не сомневалась, что Салим любит ее.

Подарок обрадовал и огорчил одновременно: она подумала, что он засобирался домой, оттого такая поспешность с колье, хотя Миршаб особенно не спешил. Налюбовавшись драгоценностью у зеркала, Наргиз заглянула в соседнюю комнату, где уже был сервирован стол на двоих. На улице совсем стемнело, а окна ее личных апартаментов выходили на глухой двор, и оттого в зале стояла темнота, но Наргиз не включила свет, а зажгла ароматные свечи в тяжелых четырехрожковых бронзовых шандалах, стоящих в центре стола, от света которых заиграли длинные причудливые тени на тонком фарфоре и столовом серебре, задвигались тени по высоким стенам. Подумав, она зажгла гирлянды на небольшой, щедро наряженной елочке в углу, и только потом пригласила Миршаба в зал. Мягкая лирическая музыка, а точнее саксофон знаменитого Папетти, доносящийся из огромных динамиков по углам комнаты, хвойный аромат от быстро оплывающих свеч, светящаяся огнями, блистающая украшениями елка, стол, белев­ший во тьме зыбким квадратом с дрожащими на нем тенями, изысканно сервированный на двоих, – все это вернуло Миршабу утерянное ощущение праздника, и он, обняв Наргиз, волнуясь, прошептал ей на ухо:

– С наступающим Новым годом, милая…

Наргиз ответила легким поцелуем, а уходя, чтобы позвать официантов накрывать стол, все же сказала с нескрываемой обидой:

– Жаль, что мы с тобой Новый год встречаем по-дальневосточ­ному…

Она и раньше знала, что праздники он отмечает в кругу семьи, но сегодня не удержала обиду в себе. Но он пропустил колкость мимо ушей, просто уже не слышал ее: его мысли вновь вернулись к прокурору Камалову.

Если до сегодняшнего дня он верил в свою безопасность и счи­тал, что в капкан Ферганца попал только его шеф и однокашник Сухроб Акрамходжаев, которого он часто, даже мысленно, назы­вал Сенатор, то теперь иллюзия благополучия рухнула, его жизнь тоже оказалась в опасности, он знал хватку прокурора Камалова, охотника за оборотнями, чувствовал уже на шее удавку.

Выходит, оставалось одно – действовать, и действовать немед­ленно, прокурор и в больнице представлял угрозу.

Бежать – бежать, прихватив с собой прекрасную Наргиз и пять миллионов аксайского хана Акмаля, отданных ему не то во имя торжества зеленого знамени ислама, не то для собственного спа­сения из рук КГБ – первое, что приходило на ум.

«И жить в вечном страхе, ожидая каждый день ночной стук в дверь», – нашептывал внутренний голос, и Миршаб без сожале­ния отмел этот вполне логичный путь.

Вне власти он жизни уже не мыслил. Оставался один выход, о котором он знал, но почему-то надеялся на чудо, на быстрый развал государства, пытался отыскать другой, более безопасный, хотя понимал – иного не дано.

Ему оставалось одно – ликвидировать прокурора Камалова, Ферганца, а заодно и взломщика Артема Парсегяна, Беспалого, находящегося в следственном изоляторе КГБ, куда его определил хитрющий начальник уголовного розыска республики полковник Эркин Джураев. Беспалый знал нечто такое про Сенатора, что грозило жизни однокашнику Миршаба.

Хотелось немедля, сию минуту, несмотря на приближающийся Новый год, что-то делать, предпринимать – ведь речь шла о его жизни, его судьбе. Жаль было расставаться с деньгами, властью, положением. Нет, меня так дешево, как Сенатора, ты не заполу­чишь, мысленно пригрозил он прокурору Камалову. Миршаб чув­ствовал, как злоба начинает кружить ему голову, туманить моз­ги – и он вдруг сказал себе: стоп, возьми себя в руки, против Ферганца нужно действовать осторожно, расчетливо, желательно чужими руками. Возможно, он и явился в «Лидо», чтобы вызвать ярость и лобовую атаку, мастак он заманивать в ловушку. Надо помнить смерть снайпера Арифа, владельца знаменитого вось­мизарядного «Франчи», как тот угодил в собственноручно расстав­ленную засаду и поплатился жизнью. А сколько высших чинов милиции в Москве из-за Камалова пошло в тюрьму, пока не вычислили, что именно он охотник за оборотнями в органах… Многим людям и в Москве и в Ташкенте стоит поперек горла этот несговорчивый прокурор, и ничему-то жизнь его не научила, рассу­ждал на свой лад человек из Верховного суда. В молодости чуть не сломал себе хребет, когда пытался наступить на хвост одному уважаемому роду в Ташкенте; пожалели на свою голову, отпра­вили в Москву, в аспирантуру, думали – образумится. Куда там! И в Москве, через годы, став прокурором, тоже схлестнулся с власть имущими людьми. Казалось, конец: там-то прихлопнут как букашку, ведь хотел прижать клан, приближенный к Брежневу и Гришину, – но выручил Андропов, высоко оценивший его дав­нюю, закрытую диссертацию с грифом «Совершенно секретно» об организованной преступности в стране. Отправил в Вашингтон, начальником службы безопасности советской миссии в США. Види­мо, тут сыграла определенную роль и вторая работа Камалова, тоже сверхсекретная, когда он итожил год работы в Париже, в системе «Интерпола». И вот теперь свалился на нашу голову снова в Узбекистан – зло рассуждал Салим Хасанович о прокуро­ре Камалове, которому они с Сенатором дали, в целях конспирации, кличку Ферганец.

В большом зале ресторана оркестр начал настраивать инстру­менты. Время от времени высоко и резко взлетал визг трубы, забивая саксофон Папетти, ярко разгоревшиеся свечи уже освещали ближний угол комнаты, переливалась огнями елочка, пахло хвоей, теплом, уютом, праздником – но Салим Хасанович ничего не видел, ничего не слышал, ничего не ощущал. Он все время возвращался памятью к неожиданному визиту прокурора в «Лидо». Таким задумчивым застала его и Наргиз. Два официанта вкатили следом за ней столик с горячими и холодными закусками, зеленью, фруктами, брынзой. Наргиз же несла в руках огромную вазу с от­борными мандаринами – неожиданный запах цитрусовых из дале­кой Абхазии пробил что-то в сознании Миршаба, и он, пересиливая себя, отринув мысли о Ферганце, поднявшись навстречу, восклик­нул искренне:

– О, какие чудесные мандарины, как дивно пахнут!

Засиделся он, на удивление Наргиз, долго, но на это у него появились свои причины, он решил все-таки не откладывать дела в долгий ящик. Вдруг среди изысканного ужина с очаровательной Наргиз, когда казалось, что мысли о прокуроре Камалове отступи­ли окончательно, по крайней мере на сегодня, ему припомнился Коста, какую огромную роль он сыграл в свое время в дискредита­ции областного прокурора Азларханова, представляя интересы клана Бекходжаевых, и он понял, что без помощи Коста ему на этот раз не обойтись. Узнав, что Джиоев встречает Новый год в «Лидо», специально задержался, чтобы доставить радость Нар­гиз и проблемы решить.

Когда Коста появился в ресторане, его предупредили, что Мир­шаб в «Лидо», и он зашел поздравить Салима, компаньона своего шефа Шубарина, с Новым годом. Обменявшись любезностями, Миршаб, как бы между прочим, пригласил его пообедать у него сразу после Нового года, и Коста понял: что-то стряслось, если человек из Верховного суда приглашает домой, да еще в праздни­ки. Получив согласие Коста, Миршаб заторопился к семье, он считал, что праздники для него уже кончились, он не забывал, что «счетчик» его долгам включен очень серьезным человеком.

Хуршид Азизович Камалов после неожиданной встречи с Миршабом в «Лидо», где внезапно решил помянуть жену и сына по пути с кладбища, на котором побывал впервые после тяжелой аварии в сентябре, когда и сам чудом остался жив, направляясь к машине, уже жалел о своей несдержанности. Не стоило давать понять, что он знает, кто стоит за убийством его жены и сына, за покушением на него самого на трассе Коканд-Ленинабад. Теперь действия Миршаба могли стать непредсказуемыми, он мог попытаться исчез­нуть, затеряться в бывших владениях хана Акмаля, или с помощью его людей мог легко перебраться в Афганистан. В войну контрабандисты наладили надежные коридоры, а связи, судя по всему, у человека из Верховного суда были, да и деньги водились. А если его дружок Сухроб Ахмедович Акрамходжаев, по кличке Сенатор, бывший заведующий отделом административных органов ЦК, а ныне отправленный им самим, прокурором Камаловым, в москов­скую тюрьму с романтическим названием «Матросская тишина», успел стать доверенным человеком хана Акмаля из Аксая, то сегодня Салим Хасанович вполне мог быть распорядителем мил­лионов бывшего директора агропромышленного объединения, два­жды Героя Соцтруда, депутата и прочая, прочая, а короче – аксайского Креза, личного друга Шарафа Рашидова. Вот какие планы на будущее он, сам того не желая, веером расстелил перед Миршабом. Но существовал и другой путь, более радикальный, который у них уже дважды срывался, – попытаться снова убрать его. Этот путь наверняка Миршабу больше подходит; в случае удачи – концы в воду, и Сенатору путь на свободу забрезжит, скажут – оболгал Беспалый кристально честного человека, бор­ца за демократию и справедливость по наущению прокурора Камалова.

• Предыдущая
• 2/81
• Следующая