Масть пиковая - Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович - Страница 52
- Предыдущая
- 52/101
- Следующая
– Да, вы действительно щедры как Крез, спасибо и от меня, и от Артура Александровича.
Последний тост подняли за успехи и удачу задуманного, не успели они толком закусить, как каминные часы отбили еще один час. По тому, как директор глянул на свой золотой «Роллекс», Сенатор понял, что пора уходить, хозяин ни при какой ситуации не встанет первым, таковы уж традиции Востока, много в них привлекательного, гость там действительно превыше всего.
Прокурор сделал «аминь» и решительно поднялся из-за стола, и в последний момент почувствовал, что ему не хочется уезжать из уютного, хорошо спланированного особняка с красной черепичной крышей. Он увидел себя ненастным осенним вечером в этом зале у топившегося камина, в теплом стеганом халате, с бокалом виски в руках, и никого в пустом доме, ни друзей, ни женщин, а только тихие, все понимающие слуги, как Сабир-бобо. Вдруг он подумал, если когда-нибудь свершится задуманное и он займет кабинет на пятом этаже в Белом доме, при любом знамени, особняк оставит за собой и будет приезжать сюда на охоту, устраивать балы на открытом воздухе во внутреннем дворике, опускающемся к ущелью.
Словно уловив его мысли, хан Акмаль спросил:
– Что, не хочется уезжать из этого дома?
– Не хочется, здесь прекрасно! Как вольно дышится, – ответил прокурор с неожиданным волнением и грустью в голосе.
– Да, я тоже ощущаю магию его стен, я рад, что он вам доставил минуты радости. – И хан Акмаль, как был в «Адидасе», так и поспешил из зала, видимо, время подпирало до предела. Прихватив корзиночку со снедью, где легко угадывалась бутылка коньяка и шампанского, Сенатор вышел следом.
Хан Акмаль, видимо, по привычке занял место рядом с шофером, а прокурор расположился по соседству с коробкой, и вновь досье оказалось вблизи. Папку просунули между обвязкой упаковки, чтобы случайно не выпала где-нибудь, но он не забывал о ней ни на минуту, какое уж тут затерять! Как только Сабир-бобо захлопнул дверцу машины за гостем, «Волга» мощно рванула с места, видимо, шофер знал о цейтноте.
– Не отказывайтесь от любой командировки в Наманган, я всегда найду возможность тайно переправить вас в Аксай, могу и сам туда прибыть инкогнито, живая беседа, личный контакт не повредят нашему общему делу, мы еще таких слухов напридумаем, вашему идеологическому отделу наперекор, – продолжил народный депутат тему, начатую у водопада. – На одной хлопковой теме десяток жутких проблем можно выкатить: от экологической, где засилье дефолиантов и эрозия почвы от многолетнего бессменного засилья хлопчатника губят землю, до жилищной: бедному дехканину нет места построить дом для своего сына на родной земле, все занято проклятым хлопком.
Да что дом, в иных местах люди годами под кладбище места выбить не могут – опять же хлопок. Хлопок создает и продовольственную проблему. Народ, чья земля может давать из-за климатических условий три урожая в год, не может прокормить себя – абсурд какой-то. Потому что когда-то нас заверили, вы решите хлопковую независимость страны, а мы вас завалим овощами, фруктами, мясом и молоком, а «завалим» не получилось, хотя мы свой долг выполнили до конца, честно дали не только стране, но и всем друзьям по СЭВу хлопковую независимость, а что имеем взамен… голодное существование и безработицу в благодатнейшем краю. А теперь еще находятся умники, которые уверяют, что мы сидим на шее у других, едим чужое мясо и чужой картофель. Ловко используя все беды и просчеты, можно повести народ за собой куда хочешь, государственная машина неповоротлива, и эту медлительность тоже надо учитывать, дорогой мой Сухроб-джан…
– Акмаль-ака, вы, конечно, говорите очевидные и бесспорные истины, мы сейчас с вами не в президиуме партийного собрания, объясните мне как на духу – почему вы прозрели только с гласностью и перестройкой? Почему вы вчера молчали? Вы человек, облеченный доверием народной власти, обласканный государством человек, депутат, орденоносец, Герой Социалистического Труда. Вы имели возможность не только с трибун, но и в доверительной беседе со своими влиятельными московскими друзьями, приезжающими на королевскую охоту, да и в тиши подмосковных государственных дач, сказать о болях и страданиях узбекского народа, вас, наверное, выслушали бы. Разве не ваш друг Шурик довел площади монокультуры до таких размеров, что народу и для кладбищ места не осталось? Он что, не понимал, чем грозит тотальный хлопок для республики с самым плотным народонаселением в стране, где в средней семье не меньше пяти детей? Разве он не знал, что за хлопок мы платим здоровьем нации, детей, что они чуть ли не с колыбели в поле? Не знал, что школьники и студенты больше на хлопковых полях, чем в классах и аудиториях? Да что проку от того, что Леонид Ильич, говорят, обожал наш край и дружил с Шарафом Рашидовичем, народ от этого что выиграл?
Иллюзионист вдруг расхохотался, причем не деланным смехом, а настоящим, заразительным, азартным, откинув голову на высокий подголовник сиденья.
– Ах, как эмоционально задавали вы вопросы, Сухроб-джан, жаль не было магнитофона, не мешало бы послушать себя со стороны. Вы пылали таким праведным гневом, и, право, роль обличителя вам к лицу. Вы что, всерьез считаете, что политика служит народу, учитывает его заботы, чаяния? Отчасти, дорогой, лишь отчасти, не забывайте это в самом начале своей политической карьеры. Массы нужны для реализации определенной политики, и сегодня народу надо задавать только мои вопросы и подсказывать мои ответы, и в той последовательности, в какой я их сформулировал, и ни в коем случае не ронять в толпу ваше любопытство, адресованное лично мне и моему другу Шарафу Рашидовичу. Вы имеете право их задавать, чтобы не наделать впредь ошибок Шурика, да и моих, и вам я, конечно, отвечу, но даже в эпоху тотальной гласности, с традиционной оговоркой советского чиновника – не для печати – исключительно для вашего просвещения.
И в это время в машине раздался телефонный звонок, Иллюзионист сам поднял трубку и молча выслушал говорившего, и лишь в конце сказал:
– Ибрагим, все идет по программе, я встречаю вас у Красного камня, не обращайте внимания на «Волгу» Джалила, не останавливайте ее, она спешит к поезду. Все, до встречи.
Обернувшись к гостю, хан Акмаль с разочарованием в голосе произнес:
– Жаль, Красный камень минут через пять, там я сойду, а вам, чтобы получить ответы, придется приехать в Аксай еще раз, заодно я подробнее расскажу о Шурике, ведь мало кто его по-настоящему знал, и даже в своих книгах, как писатель, он не поведал сокровенных мыслей, очень скрытный был человек.
Машина остановилась, прежде чем выйти, Арипов оглянулся на заднее окошко, вдали, на взгорке, показалась вторая «Волга». Сухроб Ахмедович тоже вышел из салона попрощаться с необыкновенным хозяином, вполне успешно применившим на практике марксизм-ленинизм чисто феодально-байским отношениям в условиях расцвета развитого социализма, с которым провел непростые сутки, они могли лечь в основу иного романа или киносюжета, так лихо все было закручено от первой до последней минуты пребывания на земле Аксая. По традиции они обнялись на прощание, и в последнюю минуту Сенатор понял, что до Акмаля-хана наконец-то дошло, какая петля стягивается у него на шее, и здесь, у Красного камня, один на один, всем своим потерянным видом нагловатый аксайский Крез не скрывал, что он очень надеется и рассчитывает на прокурора. И все же последним его словом все равно оказались деньги, вера в их всевластие.
– Вы денег не жалейте, деньги есть. Если не берут десять тысяч, переходите сразу на пятьдесят, сомневаются при пятидесяти – давайте сто! Удачи вам!
Хан Акмаль сам приветливо распахнул дверцу машины и предупредил напоследок
– Как увидите навстречу две белые «Волги», пригнитесь, вы же знаете, какой Тулкун хитрый, я тоже хотел бы, чтобы ваш визит остался в тайне.
Одна черная «Волга» подъехала к Красному камню, другая с таким же номером отъехала, страна Зазеркалья с ее причудами, непонятными тайнами, секретами вроде оставалась за спиной. Прокурор понимал, что догляд за ним продолжается, небрежно откинулся на спинку сиденья и Закрыл глаза, всем видом показывая усталость и равнодушие ко всему, а мысль его, напряженная, кружила вокруг досье на самого себя, до которого было рукой подать, но нетерпение проявлять не следовало. Человек, живущий достойной жизнью и не знающий за собой грехов, не должен проявлять интереса ни к каким бумагам о себе, он так и поступал, так завтра Джалил и доложит хану Акмалю.
- Предыдущая
- 52/101
- Следующая
