Месть Анахиты - Ильясов Явдат Хасанович - Страница 28

• Предыдущая
• 28/57
• Следующая

…После эротических танцев при звуках диковинной музыки и в блеске таинственных лучей Красс ожидал увидеть богиню золотой, с воспаленными от страсти глазами.

Но взгляд ее изумрудных, с черными агатами, ясных глаз был задумчив, холоден, строг. И вся она, высокая, статная, из розоватого мрамора, была пряма, строга и холодна. Лишь улыбка на полных губах, туманно-неясная, не поддающаяся четкому определению, как бледный намек, придавала этой строгости коварную двусмысленность.

«Как сама жизнь, — сказал бы раб-философ Эксатр. — Как сама любовь». Но он задержался где-то позади.

Патриция ослепило ее пурпурное, в золотых звездах, покрывало, широкими складками ниспадающее с головы и плеч до пальцев ног.

Красс схватил покрывало, рванул — и богиня разом, под звон звезд, вся обнажилась. Камень, конечно, даже не дрогнул. Но Крассу показалось, от игры света, что ли, что в зеленых больших глазах богини мелькнуло глубокое удивление.

С нею так еще не обращались.

Позади, в широких нишах, мерцали узоры на крупных золотых вазах. Ха-ха! Совсем не древесный уголь приносят ей почитатели в жертву…

Взревела римская буцина. И, как все живое умолкает, когда рыкает могучий лев, испуганно стихли арфы и флейты.

По приказу Красса легионеры, тяжело топая, разбежались по храму и перекрыли все входы и выходы, подъемы и спуски. Исчезли евнухи. Светильники погасли. Зато под луной везде засветилось железо шлемов, панцирей и копий.

Усталый Красс уснул на мягком ложе у ног богини, завернувшись в ее покрывало. Богиня при свете легкой лампады с недоумением глядела на него с высоты.

…Под боковой колоннадой двора, в темных кустах, пахнувших поздними розами, зажав ладонью ушибленный бок, сдержанно плакала жрица:

— Деркето накажет… если я ничего ей не принесу. — И звучало это как будто: «Тетушка будет ругать». Видно, ей, с малых лет живущей при храме, богиня и впрямь казалась доброй, но строгой тетей родной, что дает кров и хлеб, но которой надо взамен угождать.

— Не накажет. — Эксатр погладил девушку. — Отдай ей это… — Он сунул ей в руку что-то горячее, круглое.

Даже здесь, под колоннами, в сумраке, вобрав в себя рассеянный лунный свет, оно вспыхнуло алым пламенем.

— Кольцо богини Деркето! — ахнула жрица. — Откуда оно у тебя?

— Не спрашивай. Я хотел, уйдя от Красса, поклониться богине и сам вернуть ей кольцо. Не удалось.

— Что теперь будет с нами?

— Не плачь. Анахита не выдаст нас, — назвал он богиню по-своему.

Кто бы подумал, что в этих гиблых местах, в стороне от больших дорог, у невысоких гор, обожженных солнцем, затаился в низине зеленый маленький рай. Родник холодной воды орошал его; в благодарность богине, дающей жизнь, и возвели здесь когда-то замечательный храм.

Человек, попавший в оазис после долгих дней пути по знойной желтой пустыне, напившись чистой воды и омывшись, в слезах припадал к ногам Деркето и отдавал ей все самое ценное.

Жители городка с сомнением встретили Красса. Все они — мужчины, женщины, дети — служили при храме. Уже десять лет, как Сирия стала провинцией Рима, но завоеватели сюда еще не заглядывали. Лукулл не дошел до Иераполя, Помпей не знал о нем.

Едиот посоветовал Крассу:

— Скажи, что ты хочешь поклониться великой богине. Поднеси что-нибудь из того, что захватил у греков. Потом отберешь…

Красс так и поступил. Жители не посмели закрыть перед ним ворот. В набожность Красса они, скорее всего, не поверили. Зато хорошо знали о судьбе Зенодотии. Что могла поделать стража храма со своими тонкими ножами против легионов, закованных в железо?

До сих пор лучшей охраной служили страх и почитательность верующих.

— Деркето накажет. Она дарует жизнь — она может лишить ее…

— Мэ-э, — разбудил Мордухай господина.

Под утро, сполна насытившись лаской раба Эксатра, жрица любви с легким сердцем змеей проскользнула к богине, водворить кольцо на место. Здесь и настиг жрицу раб Мордухай…

— Гы-ы… — Он указал Крассу на скорченный, с сине-лиловым лицом, труп у стены.

Губы жрицы распухли, сделались черными. Она брыкалась. Она не хотела его. Он ее задушил.

— Хэ-хэ… — Мордухай раскрыл ладонь. В ней, огромной и мягкой, лежало кольцо богини Деркето.

Несмотря на яркий утренний свет, оно не сверкало больше, не загоралось алым таинственным пламенем. Рубин казался безжизненной тусклой стекляшкой…

Наконец-то! Красс схватил заветное кольцо. Оно не налезало. Красс макнул толстый мизинец в масло лампады и с великим трудом, торопясь, напялил кольцо на него.

Он почувствовал резкую боль в суставе, но стерпел ее. Ему непременно хотелось завладеть этим странным кольцом. Сделавшись его хозяином, смутно думал Красс, он подчинит загадочный камень своему трезвому разуму и убьет в нем глупую поэзию.

— Убрать, — кивнул он на тело жрицы.

…Воистину здесь, на Востоке, придавали любви безграничное значение: столько несметных сокровищ обнаружил Красс в экзотическом храме.

В Иераполь стекались приношения из Каппадокии, Осроены, Коммагены, Армении, Палестины. И даже из далекой Согдианы. Из всех государственных образований, возникших на развалинах великой державы Селевкидов.

Много-много понадобится дней, чтобы перебрать и переписать все это добро. Вот уж теперь-то у Красса засверкали от страсти глаза…

— Нет уж, хватит с меня! — разъярился Эксатр, когда его разбудили на подстилке в кустах и позвали к хозяину. Он утомился ночью, не выспался.

Эксатр заметил кольцо богини Деркето на руке «императора» и весь побелел от ужаса.

— Я тебе не помощник в этом паскудном деле! Ты ограбил богиню-мать. Ты ограбил любовь. То есть самое жизнь. Ты надругался над душой всего сущего. А жизнь не прощает кощунства против нее. Деркето накажет, — сказал он словами жрицы, холодея от догадки, что сделали с нею.

Его трясло, как человека, на глазах которого зарезали родную мать.

— Конец моему терпению! — вскричал и Марк Лициний Красс. — Надоело с тобой возиться.

Теперь, когда кольцо оказалось у него и перестало освещать Эксатра своим непонятным светом, Красс прояснившимся взором увидел раба во всем его ничтожестве.

Он сделал знак Мордухаю.

Мордухай страшным ударом свалил Эксатра с ног.

Пока поверженный раб, распластавшись под колонной, лежал в беспамятстве, кузнецы из обоза надели ему железный ошейник с длинной и прочной цепью. Очнулся Эксатр от дикой боли во лбу, — будто глаза ему ослепили, сунув в них раскаленное железо.

Он закричал, забился, но его держали крепко.

— Полюбуйся! — Красс злорадно поднес к его безумным глазам круглое зеркало.

И Эксатр прочитал у себя на багровом лбу отраженную надпись: «Верни беглого Крассу».

Заклеймили! Лучше б они исхлестали его бичами.

Такой человек, как он, способен выдержать любую боль, но не сможет вынести позора.

— Деркето накажет! — заплакал невольник. — Запомни, Красс: она тебе отомстит…

— Хе, поэзия!

Эксатр наотрез отказался считать и переписывать добычу:

— Ты выжег мне мозг.

Его приковали к низу колонны, чтобы пришел немного в себя. И, дергаясь на прочной цепи, он временами выл, как собака.

— Вой, — со смехом поощрял его Красс. — Наконец-то ты принял обличье, достойное пса раба.

— О Анахита! — молился Эксатр. — О Ардвисура-Анахита…

Он искусал себе руки и чуть не обломал острые зубы о железную цепь.

И вдруг запрокинул голову, закрыл глаза — и запел. Никто никогда в этих краях не слышал песен таких тягучих, надрывистых, всего из пяти переливчатых тонов, на таком гортанном, грубом, шипящем языке.

Может, и для него самого это был чужой язык, усвоенный где-то в долгих скитаниях. Песня другого народа, другой даже расы: в ней звучало эхо далеких лесистых гор и сквозила необъятность желтых степей под чистым синим небом.

Эксатр бросил песню, едва начав, показал, тараща глаза, язык Мордухаю, сплюнул — и завалился спать.

• Предыдущая
• 28/57
• Следующая