Четверо детей и чудище - Уилсон Жаклин - Страница 28

• Предыдущая
• 28/48
• Следующая

– Хотелось бы, но… не получится, – всхлипнула я.

– Конечно, не получится, потому что их на свете нет, и не было никогда, так? Ты, вестимо, попрошайка или вор, нечего тебе шмыгать по нашей деревне. Обкрадываешь малых детей, а как попался – давай брехать с три короба. Мальцам вроде тебя дорога только в одно место – в работный дом, где тебя к делу приставят, оденут как подобает и научат уму-разуму.

– Не надо, прошу вас! Послушайте, у меня здесь знакомые есть. Семья в красном доме, они мои близкие друзья. Антея, Джейн, Сирил, Роберт и Ягненок.

– Мне некогда слушать твои побасенки про какую-то ребятню и их скотину. Ступай давай за мной.

– Но я правда их знаю. Спросите в том доме, – сказала я.

– Как фамилия этой твоей семьи?

– Я… я не знаю… но их самих я знаю, клянусь. Вы спросите Антею. Ой, нет! Ее, скорее всего, сейчас нет, и остальных тоже, – но вы спросите Марту, их няню, она наверняка меня вспомнит.

– Да хватит уже балаболить! Не выводи меня из себя. Пошли давай.

– Пожалуйста, не надо в работный дом, прошу вас! Там ужасно, – закричала я.

– Стало быть, тебе не впервой, а?

– Я мюзикл «Оливер» смотрела, там мальчик ест одну жидкую кашу и умоляет о добавке.

– Замолчишь ты или нет? В наше время с кашей полный порядок. На завтрак получишь полную миску овсянки и кружку какао, а на обед – хлеб и баранину с картохой. Ночлежка открывается в шесть, если поторопишься – успеешь к ужину.

Что мне было делать? Пришлось идти с ним.

– Только не тащите меня больше за ухо. Ужасно больно, – взмолилась я.

– У тебя два уха. Ухвачу за второе, – сказал он.

Но это была такая мрачная шутка. Он взял меня за локоть и повел по деревне. Как раз представилась возможность увидеть типичные эдвардианские магазины – только я была в таком отчаянии, что ничего вокруг не замечала, пока мы не подошли ко входу в большое каменное здание.

Полицейский постучал массивным дверным молотком, крепко держа меня другой рукой. Дверь открыла тощая надзирательница в длинном фартуке. Она посмотрела на меня, прищурившись:

– Очередной шпаненок?

– Ну, сам-то он говорит, что девица. Полагаю, вы разберетесь, врет он или нет.

Женщина фыркнула – мол, ей дела нет, мальчик я или девочка.

– Ступай за мной. – Она втащила меня в дом.

– Прошу вас, мэм, я правда девочка, и я ничего плохого не сделала. Это какая-то ужасная ошибка, – взмолилась я. – Отпустите меня домой.

– И где твой дом? – спросила она.

Вряд ли она бы поверила, что от обоих домов меня отделяют века. Мамину квартиру, как и папин дом, еще не построили. Они сами еще не родились. Как и их родители, и родители их родителей. Мелькнула дикая мысль: может, прапрабабушка с прапрадедушкой признают во мне родню и возьмут к себе? Но шанс ничтожный.

– Отвечай же, – сказала надзирательница.

– Да вот… по всей видимости, сейчас у меня нет дома, – промямлила я.

– Тогда пойдешь со мной в приемное, – заключила она.

Это оказалась мрачная комнатушка с двумя большими каменными ванными напротив входа.

– Снимай это тряпье, да поживей, – велела она.

– Нет… я… я не хочу! – слабым голосом стала отказываться я.

– Надо тебя вымыть. Отдраить хорошенько и паразитов повывести. А то всех жильцов мне заразишь. – Она открыла кран над одной из ванн.

Съежившись от смущения, я сняла джинсы, футболку и трусы. Она с изумлением посмотрела на мою одежду, качая головой, потом подобрала ее двумя пальцами и бросила в плетеную корзину.

– Девчонка, значит. И чего только в этот диковинный мальчиковый костюм нарядилась, – сказала она. – Давай пошевеливайся. Залазь в ванну и начинай с себя грязь соскребать.

Я осторожно сунула ногу в воду и взвизгнула:

– Ледяная!

– Давай уже залазь, сколько можно. Ишь, расшумелась, – прикрикнула она. – По-твоему, у нас есть время для каждого тут воду подогревать? Шевелись, кому сказано, до полуночи мне как пить дать еще десяток приведут.

Я наскоро вымылась в леденющей воде сидя на корточках – дно у ванны было шершавое и мерзкое. Мыло воняло и щипало глаза.

– И космы свои вымыть не забудь, – сказала надзирательница.

Шампуня не было, так что пришлось намыливать голову мылом, а потом окунать в ванну. Вместо полотенца выдали маленькую ветхую тряпочку, так что с меня текло в три ручья, пока я натягивала чистую одежду, выданную надзирательницей: странную жесткую нижнюю юбку и длинные чесучие подштанники, грубое серое платье с фартуком, который мне оказался очень велик, и ботинки не по размеру.

– Извините, мне ботинки малы, – пробормотала я, но надзирательница плевать на меня хотела.

– Ступай. – Она потащила меня за собой.

Она провела меня через комнату, где было полно детей, совсем малышей и постарше. Меня, видимо, отнесли к категории повзрослее и потому потащили дальше. Какая-то девочка, не старше Моди, поймала меня за юбки – хотела, видно, на ручки, – но надзирательница, недовольно цокнув языком, отцепила ее пальчики.

Наконец мы пришли в длинную унылую комнату, где ровными рядами сидели женщины. Большинство были совсем старые, седые и беззубые. Одеты все были одинаково, в казенное серое.

– Посидишь здесь до ужина, – сказала надзирательница. – Твой номер – сто двадцать один. В спальне будешь спать в кровати с этим номером. А завтра определим тебя в полировальный цех. Не смотри на меня так! Это не работа, а чистая синекура. Скоро освоишься.

– А как же уроки? Я что, не буду в школу ходить? – спросила я.

– Читать-писать умеешь? Цифры знаешь?

– Да, мэм.

– Тогда какие тебе еще уроки? – Она покачала головой и энергичным шагом вышла из комнаты.

Неприятная дама, и все-таки мне хотелось, чтобы она осталась, не бросала меня с этими странными неподвижными старухами. Как себя вести? Что говорить, что делать? Я на цыпочках пошла по рядам, пытаясь отыскать свободный стул. Надо найти номер 121. Никаких пометок на них на первый взгляд не было.

Одна бабулька кивнула мне, вроде как приветливо, и я наклонилась к ней.

– Скажите, пожалуйста, куда мне сесть? – шепотом спросила я.

– А сюда и садись, деточка, – сказала она и сделала широкий жест, как будто перед ней было пять мягких кресел.

– Спасибо, но куда именно? – нерешительно спросила я.

– Прошу, раздели со мной скромную трапезу. – Пожилая женщина величественно указала на невидимое блюдо.

– Что, извините?

– Не слушай старую Сари, она в полном маразме, – сказала ее соседка. Она была куда моложе, лет тридцати-сорока, но лицо у нее было грубое, очень худое, изборожденное глубокими морщинами. – Половина наших не в себе, – продолжала она буднично. – Может, так оно и легче.

– Здесь очень плохо, да? – спросила я.

Женщина передернула плечами:

– Родным домом не назовешь – но другого-то у меня нет.

– А уйти отсюда нельзя? Мы тут заперты? – спросила я.

– А куда ты пойдешь? В канаве еще жестче спать, чем в тутошней постели, да и холоднее.

– Но можно ведь много работать, скопить денег и купить свое жилье, да?

Она уставилась на меня:

– Здесь жалованья не платят, барышня. Мы работаем за еду и крышу над головой.

– Но это же как тюрьма, а я ничего плохого не сделала, честное слово, – воскликнула я.

– У тебя нет денег, и идти тебе некуда. Этого им достаточно, – сказала женщина. – Тебе еще многому предстоит научиться.

– Значит, отсюда никогда не выйти? – спросила я.

– Ну, если будешь у надзирательницы в любимицах, она, может, при случае и сосватает тебя в услужение, только для этого надо к ней подлипать день и ночь, а это не по мне.

– В смысле – служанкой?

– А кем же еще?

Я подумала о всех прочих возможностях, оставшихся в будущем, и на меня накатило отчаяние. Я подняла голову и посмотрела на окна. Я смотрела на них весь тот длинный, одинокий вечер, пока медленно угасал свет.

Нас отвели в другое унылое помещение, где были длинные столы и скамейки. Мы снова расселись рядами и стали есть несвежий хлеб и запивать его водянистым какао с комками, от которых дрожь пробирала. За столом никто не разговаривал. Может, не разрешалось. Только печально шамкали беззубые рты, пережевывающие в кашу хлеб.

• Предыдущая
• 28/48
• Следующая