Вкус крови - Милкова Елена "Перехвальская Елена Всеволодовна" - Страница 21

• Предыдущая
• 21/92
• Следующая

Терпеть не могу это миндальничанье. Вроде тех, кто про свою суку говорит: «Наша девочка сходила по-маленькому».

– Ладно, Никита, выпустил пар, давай по делу.

– Ну а по делу вот что. Изменил своей супруге Сорокин Константин Николаевич. Этого она простить не могла. Развод – и все тут. Она, видать, тоже с характером. Вот, собственно, все. Запротоколировано, подписано.

– Так, – Дмитрий потер виски руками, – совершенно непонятно, как такая женщина могла познакомиться с кем-то ночью в электричке, выйти с незнакомым мужчиной в тамбур, да еще отправиться с ним в темную кабину машиниста. «Не верю!» – как говорил Станиславский. И все же – факт.

– А может, у нее с горя крыша поехала? – предположил Панков.

– Не знаю. Мне ее действия совершенно непонятны.

– А может, он был гипнотизер?

– Или экстрасенс? Или верховный шаман Чукотки? Не знаю.

Вокзальное сообщество давно стало интернациональным. Если каких-нибудь двадцать лет назад русскоязычное население Ладожского вокзала разбавляли лишь цыганки в мужских пиджаках и цветастых юбках, прибывавшие «дро форо» на работу из Всеволожска и Вырицы, то за последние годы здесь примелькались и ватные халаты беженцев из Таджикистана, и яркие платки молдаванок, не говоря уж о кавказцах. Если бы знаменитый Рассеянный вылез из отцепленного вагона сегодня, он, пожалуй, засомневался бы, куда прибыл – в Ленинград или Махачкалу.

И все же, когда в вокзальном буфете появился Морис, он сразу привлек к себе внимание. Потому что он был черным. Самый настоящий африканский негр, только маленький, – «на вид шесть лет», как потом запишет в своем кондуите дежурный по отделению.

Он стоял около прилавка буфетчицы Зины, смотрел на выставленные в витрине нехитрые яства, озаглавленные «Продукты в дорогу», и сглатывал слюну.

– Чего, голодный? – обратилась к нему буфетчица. – Папка-мамка-то где твои?

Мальчик не отреагировал на ее слова, и она громко вынесла вердикт:

– Глухонемой, должно. Надо ж, у них в Африке-то тоже глухонемые есть.

– А вот интересно, наших глухонемых африканские понимают или у них другой язык? – изрек сидевший на подоконнике бомж Потапыч. Он только что сдал Зинаиде бутылки и принял пару "Мартовского, а потому был склонен к философическим рассуждениям.

– Так возьми и проверь. – Зинуля пожала плечами и отпустила подошедшему покупателю, в черной кожаной кепке, копченый куриный окорочок, предварительно разогретый в микроволновой печи. – Сколько их тут шляется!

– Не-е, – со знанием дела ответил Потапыч, – глухонемые, они с сорокового километра примерно начинаются. С Апраксина, не раньше. Они до Питера не доезжают.

– Ну так вези его в Апраксине.

Потапыч засопел, но с места не сдвинулся. Он принадлежал к философам античного плана – предпочитал умозрительное мудрствование эксперименту.

Негритенок тем временем подошел к высокому столику на ножке и остановился, внимательно смотря на неторопливо жующего пассажира. Тот наконец спросил:

– Ты что, голодный?

Мальчик не ответил.

– Да он глухонемой! – крикнула Зина. Пассажир подцепил на вилку кусок куриного мяса и показал его чернокожему малышу:

– Хочешь? – а затем объяснил:

– Это курица. Мальчик кивнул и отчетливо проговорил:

– Oui, monsieur. J'ai faim.

– Фу ты ну ты, ножки гнуты! – изрек Потапыч. – Во дает! Битте-дритте, фрау-мадам!

– Не по-нашему говорит! – поразилась буфетчица. –Пассажир тем временем протянул мальчику кусок хлеба с положенным на него кусочком курицы.

– Merci, monsieur, – поблагодарил мальчик.

– Вежливый какой! – растрогавшись, Зина уже вытирала глаза рукавом. – Сиротиночка, да какой хорошенький. Иди сюда, мальчик, я тебе налью чайку.

«Сникерс» хочешь?

Услышав про намечающуюся халяву, в дальнем углу проснулась подъедала Нюшка и начала продвигаться поближе к месту действия.

– Вишь, и эта выползла. – Зина показала Пота-пычу на Нюшку. – Я гоню ее, гоню, а она всякий день тут. Ну что ты с ней поделаешь?

– А че ее гнать? – пожал плечами Потапыч. – Она давно здесь. На своих законных основаниях.

Он хотел добавить что-то еще, но тут в дверях возникла приземистая фигура в сером в «елочку» драповом пальто. О рисунке, правда, можно было только догадываться, поскольку основным элементом его была грязь, причем не обычная, а въедливая вокзальная.

– Потапыч! – прокуренным хриплым голосом возопило существо, которое при ближайшем рассмотрении оказалось женщиной – об этом свидетельствовали также остатки румян, которыми пытались замазать сине-желтые фингалы под обоими глазами. – Менты оборзели вконец. Леньку Косого из зала ожидания гонют!

– Это беспредел, – покачал головой Потапыч, – Косой в зале прописан. Хто там из мусоров гоношится-то?

Потапыч был старожилом Ладожского вокзала и досконально знал все его писаные и неписаные законы.

– Да Чекасов этот, твою мать. Чтоб ему…

Потапыч медленно сполз с подоконника и не спеша двинулся из буфета. Глядя на него, можно было .подумать, что он бредет неохотно, с ленцой, но знающие его поближе понимали – Потапыч ринулся на помощь члену своего коллектива.

Когда неформальный лидер вокзальных бомжей покинул буфет, дама в драповом пальто вовсе не последовала за ним. Она сделала свое дело и теперь считала себя вправе гулять смело.

Это была сравнительно молодая и привлекательная бомжиха по кличке Бастинда, которая всегда гадала на себя как на бубновую даму, поскольку эта карта имеет значение: «интересная незамужняя блондинка».

Бастинда сделала несколько кругов по буфету и, наконец остановив свой мутноватый взор на пассажире в черной кепке, подошла к нему и, игриво прищурив менее битый глаз, сказала:

– Эй, ты, молодой-красивый, сигаретой не угостишь?

Мужчина посмотрел на Бастинду с таким откровенным отвращением, что она громко выругалась, намекая на свои связи с его матерью, носившие явно лесбийский характер, и отошла к другому столику, где утолял голод вокзальный щипач Веня. Этот маленький, юркий человечек без возраста пользовался всеобщей любовью за свой миролюбивый и веселый нрав.

– Сигаретку бы, а? – прохрипела Бастинда.

– Голос совсем прокурила, красавица моя, – засмеялся Веня. – Курить бросать надо, а то смотри, испортишь цвет лица. – И с этими словами он протянул бомжихе сигарету.

– Во-во! Не кури, дурак, – от куренья рак! – хрипло захохотала Бастинда.

– Эй, ты там! – прикрикнула на нее Зина. – Иди на холодке покури, а то мне за тебя мозги вправлять будут.

– Ща, разбежалась…

Бастинда сделала еще круг по буфету и подошла к чернокожему мальчишке, который в сторонке грыз «сникерс», запивая его чаем из пластикового стаканчика.

– Твой, что ли? – спросила она буфетчицу.

– Ты че, рехнулась, мать? На че намекаешь? Мне СПИД не нужен, с черномазыми путаться.

– Ничейный, что ли? – Бастинда смотрела на ребенка ласковыми глазами. – Может, тогда я его заберу, а? Посажу его у дверей, бумажку повешу, что беженец.

Ему-то всякий поверит. Денег наберет…

– Да ты чего? – вступил в беседу Веня. – Куда его на улице сажать, он же замерзнет. Ты в переходе метро его посади. Там и народу больше пройдет, да в тепле и подают лучше – руки не мерзнут за кошельком лазить.

– В метро-о! – протянула Бастинда. – Ну скажешь, как в лужу пернешь… Там знаешь почем место? Это ж я без штанов останусь!

– Во дура! Без штанов… Кому, на хер, штаны твои нужны… – фыркнул Веня.

– Ты башкой думай: черномазенький тебе в два дня отработает! Это же золотой мальчик. Сам бы занялся, да не мой профиль.

– А курточка какая на нем хорошая! – Бастинда смотрела на негритенка, и в ее мозгу закрутились неясные мысли, которые можно было бы назвать «деловыми». – Ах ты, маленький, ну иди сюда.

Негритенок понял, что обращаются к нему, и вопросительно оглянулся на буфетчицу. Та только пожала плечами. Видя, что на мальчика больше никто не претендует, бомжиха уверенно подошла к нему и взяла за руку.

• Предыдущая
• 21/92
• Следующая