Шкура неубитого мужа - Михалева Анна Валентиновна - Страница 46

• Предыдущая
• 46/73
• Следующая

— Тебе нужно поменять знакомых, — со знанием дела посоветовал ему кошатник.

— Н-да… Я бы на вашем месте то же самое сказал…

Впрочем, что у вас ко мне? — Он вскинул на него сонные глаза.

Борис сцепил пальцы в замок и всхлипнул:

— Дело чрезвычайной важности. Ты, конечно, помнишь, что на музыкальном вечере ты представил меня миссис Харингтон — этой чудной женщине, с которой мы столь быстро нашли общий язык.

— О да! — сдержав эмоции относительно «чудной», воскликнул Александр.

— Веришь ли, но она прониклась моей проблемой.

Согласись, ведь не каждый кот шевелит ушками перед осадками. Эта милая дама…

Сэр Доудсен сделал над собой усилие. Тело его свела судорога.

— ..эта-милая дама, — залился соловьем Борис, — очень впечатлилась. Она считает, что в организме Варфоломея идут какие-то глубинные процессы. Может быть, даже связанные с расстройствами психологического характера. И тут разобраться может только настоящий гений. Доктор номер один. Сэр Деррик Уинсли, — с восхищенным придыханием закончил он.

— Но моя мать… — хотел было оправдаться потомок Доудсенов, у которого проблемы огромного котяры начисто вылетели из головы.

Однако владелец Варфоломея замахал руками:

— Нет-нет… Мадам Харингтон была настолько любезна, что уже договорилась со светилом о приеме. Он согласился осмотреть его в доме у Харингтонов.

— Вот как? — Александр вскинул бровь, что свидетельствовало о крайней степени удивления. Ведь настоящие аристократы вскидывают бровь лишь в особых случаях.

Например, увидев перед собой цунами.

— Именно, — с нервозной радостью улыбнулся Борис.

Из чего сэр Доудсен сделал вывод, что кошатника что-то сильно беспокоит. Впрочем, тот не стал его томить, а выложил всю информацию сразу:

— Харингтоны — старинное аристократическое семейство. А я, как ты, наверное, заметил, совершенно не владею манерами. Другими словами, я мужлан. И не отрицай, я знаю — это так! — Заметив протест в глазах собеседника, он снова замахал на него руками:

— Я никогда не общался со знатью, я не знаю, как говорить, я даже есть толком не умею. Вернее, мне не составит труда пропихнуть кусок мяса в глотку. Но я не могу это воспроизвести согласно этикету. А ведь в старинных английских семействах этому придают огромное значение. И я опасаюсь, что на обеде облажаюсь…

— Чего вы опасаетесь? — не понял сэр Доудсен.

— Ну, попаду в неудобное положение. Схвачу не ту вилку, к примеру, или вытру ботинок салфеткой. Со мной всякое может быть. Представляешь реакцию благороднейшей леди Харингтон на мой проступок?

Александру меньше всего хотелось изнурять себя подобными видениями. Тем более в случае, если кошатнику действительно придет в голову шальная мысль использовать салфетку леди Харингтон с золотыми вензелями для удаления грязи с ботинка.

— В общем, если меня выставят из дома с позором, я не смогу показать Варфоломея настоящему врачу. Это будет трагедия! Я никогда себе этого не прощу. И я, согласись, должен использовать все шансы на пути к своей цели.

Молодой аристократ с ним полностью согласился.

— И вот я у тебя! — Борис радостно улыбнулся. — Проси, что хочешь, но научи меня этому этикету, ради Христа!

— Научить? Вас?!

— Считаешь, это невозможно? Брось! Даже зайца можно научить курить!

— Дурное дело — нехитрое… Впрочем… — Тут Александр задумался на мгновение, а потом улыбнулся:

— Вы говорили, что вас знает вся Москва.

— Верно! Едреныть!

— А вы многих в Москве знаете?

— Кого надо, тех знаю.

— В таком случае не сведете ли вы меня кое с кем?

Спустя пять минут они заключили устный договор на взаимовыгодных условиях.

Рабочий день у Маши начался со скандала. И это стало дурным правилом. Вернее — это стало последствием появления в ее поле зрения Боброва. Или ее в его, уже неважно. Главное, что, едва они оказывались в одном помещении, в воздухе начинали сверкать молнии. И Маша, поразмыслив на эту тему, пришла к выводу, что она тут абсолютно ни при чем. Это он является в дурном настроении и принимается громогласно критиковать всех и вся.

Например, сегодня. Репетиция проходила весьма успешно. Игнат, прослушав песню в ее исполнении, остался, кажется, доволен. Только головой покачал: мол, чего же ты вчера так не смогла. Вовик, хореограф, привел с собой четырех танцовщиков. Гордо выпятив грудь, указал на двух парней и двух девушек:

— Вот, Маш, твой кордебалет. Познакомься!

Маша им застенчиво улыбнулась.

Те деловито кивнули ей, и тут же закипела работа. Где и когда будет первое выступление, никто пока не знал.

Серж так и не позвонил вчера никому, поэтому старались в ощущении, что он придет и скажет: «Сегодня вечером».

Группа разучивала движения. Маше движений не досталось. По замыслу Вовика она должна подпирать микрофон, но делать это как можно изящнее.

— Легкие изгибы тела, манящие взмахи рук. Сплошная, едва прикрытая платьем эротика. Ты — центр. Они сами по себе. Пока так. Отлеплять тебя от микрофона, пожалуй, не стоит до поры до времени.

Маша с ним с легкостью согласилась, поскольку не понимала, как, исполняя такую песню, она еще и танцевать будет. Во-первых, не вяжется это с настроением исполнительницы, во-вторых, ритм у музыки сложный, джазовый. Чисто спеть и стоя-то нелегко, а уж в движении…

Собьется дыхание, и пиши пропало: восходящая звезда даст петуха. То-то смеху будет.

К трем часам в репетиционный зал вошел Бобров. Маша сразу поняла, что ничего хорошего из его визита не получится. Он хмуро оглядел каждого, задержал взгляд на певице, хмыкнул. С тихой угрозой буркнул приветствие, сел на стул, который ему любезно подставил Вовик, и махнул рукой Игнату:

— Заводи фонограмму.

Тот поставил мини-диск с минусовкой, Маша подошла к микрофону с тяжелым чувством. На первых аккордах попыталась сконцентрироваться на своих чувствах, забыть о дурном настроении начальства. Запела. Позади себя слышала шевеление кордебалета, что отвлекало. Закрыла глаза, заставила себя оторваться от земли, вспомнить ощущения от песни в студии.

Когда она замолчала, Серж потер переносицу и разорвал мрачную тишину.

— Во-первых, убери это стадо, — отрывисто приказал он Вовику.

Танцоры нахмурились, но смиренно отошли в угол.

— Теперь ты. — Он поднял тяжелый взгляд на Машу. — Ты сама себя в клетку загнала и вырваться из нее не можешь. Голос уже льется, это хорошо. Вот если я глаза закрою, даже забирает немного. А как гляну на тебя — ну кукла куклой. Где свобода, где раскованность? Какие там миллионы мужиков, ты же ведешь себя как девственница в первую брачную ночь. Из тебя силой чувства вырывать, что ли? Так таких клещей еще не придумали. Глупо смотришься!

К концу этой отповеди Маша закинула голову, чтобы слезы ручьями не полились из глаз. Ей казалось, что у нее температура поднялась до критического уровня, до того ей стало жарко. До того виски ей сдавило.

— Не смей раскисать! — вдруг рявкнул Серж. — А ну, живо нюни подбери. Здесь тебе не богадельня!

Маша вздрогнула. Слезы от испуга вмиг высохли.

— Еще раз, — приказал Серж.

Игнат опять включил минусовку.

Пытка продолжалась и продолжалась. Маша изо всех сил старалась выполнить все требования продюсера. Но тот все ворчал: мол, гиблый номер. Наконец не выдержал вокалист. Он подошел, положил ему руку на плечо:

— Она же голос сорвет.

Бобров зажмурился на мгновение. Маша сжалась, ожидая громкой ругани. Но неожиданно все обошлось. Серж вздохнул и, посмотрев на нее с сожалением, произнес:

— Не бомба. Черт!

Потом вынул из кармана несколько дисков, протянул Игнату:

— Это семь песен. Нужно же когда-нибудь начинать.

Не тяните с этим. Времени нет. Со следующей недели пробуем писать в студии, — потом сурово глянул на совсем скисшего Вовика:

— Нагаскай своих пока на мелодии.

И чтоб не топали, как слоны. Сегодня без них выступаем.

• Предыдущая
• 46/73
• Следующая