Королевство белок - Тулянская Юлия - Страница 25

• Предыдущая
• 25/76
• Следующая

– Да, господин, все молятся за него, – отвечал управляющий. – Все благодарны Вседержителю за доброту прежнего хозяина.

– По милости господина у них были пища и кров, – наставительно произнес покупатель. – Древний философ Сардоник писал: «Богатство и власть даются свыше самым достойным, чтобы они заботились о малых сих и учили их добродетели»

– Неправда, нет таких слов у Сардоника! – вдруг громко оборвал его молодой голос.

Вся кухня, и управляющий, и приценивающийся к покупке богач оглянулись на раба-посудомоя Энкино, который побледнел от гнева, точно задели его родного отца.

– Сардоник, – взволнованно произнес тот, – писал: «Есть одно только благо – знание и одно только зло – невежество. Философией надо заниматься до тех пор, пока не поймешь, что не существует разницы между правителем и погонщиком ослов», – Энкино внятно повторил те же слова на древнесовернском наречии.

– Что за тарабарщина? – господин с невыразимым презрением осмотрел Энкино с ног до головы. – Я не знаю, куплю ли я дом. Но этого раба я куплю! – добавил он с недоброй усмешкой.

Осеннее размытое солнце вставало над Анварденом. Оно так и не встало до конца, его затянули серые тучи. Хассем и Берест подошли к воротам богатого городского особняка. У хозяина с большим размахом готовилось пиршество. Кроме рабов, управляющему пришлось брать поденщиков. Береста и Хассема наняли на целый день. У Зорана накануне разболелась старая рана, и он остался в Богадельне.

На черном дворе Хассем на пару с Берестом пилили дрова: в господской кухне не остывали печи. Моросил легкий дождь. Пила ходила туда-сюда, на землю под козлами сыпались опилки.

Хассему не хотелось просить у Береста передышки. Он испытывал к нему невольную ревность младшего брата, поэтому упрямо пилил, хотя немела рука. Только когда очередное бревно было перепилено, Берест проронил: «Ладно, давай отдохнем». Хассем заметил: он щупает пилу. Сталь нагрелась. Если не дать ей остыть, пилу недолго сломать. Значит, и пильщикам пока можно устроить себе перерыв.

Хассем сел на чурбак, огляделся. Черный двор напоминал ему детство. Ему странно было думать, что теперь он не раб, а вольный. Вот они с Берестом закончат работу, получат плату и пойдут со двора. А потом отправятся на юг, как договорились с Зораном и с Иллой.

Взгляд Хассема остановился на худом высоком рабе со тяжелым чаном в руках: он вынес кухонные отбросы. Со стороны это выглядело странно: чернорабочий в грязной одежде, поставив у ног чан, замер как вкопанный и остановившимся взглядом смотрит куда-то в сторону.

– Энкино! – Хассем вскочил.

Раб обернулся не сразу, Хассему пришлось окликнуть его опять.

– Ты что, не слышишь! Энкино, это ты?

– Хассем? – беспомощно приподняв брови, точно не веря своим глазам, спросил раб.

– И правда, ты! – Хассем бросился к другу. – Ничего себе, встретились!

Берест остался сидеть на полене. Ему казалось, что молодой раб нездоров. В том, как он стоит, опустив руки, слегка сутулясь, было что-то надломленное.

– Бери свой чан, идем сюда, – Хассем потянул Энкино в угол двора, где стояли козлы.

– Вот, значит, где ты… – оглядывая приятеля с ног до головы, продолжал Хассем.

Он вспомнил надменного господина, который пригрозил купить Энкино. Несколько дней они с Хассемом ждали, выполнит ли он свою угрозу. А потом поверенный господина со своим собственным надсмотрщиком пришел за Энкино на кухню, и Хассему врезалась в память грустная улыбка раба-книжника, который только покачал головой.

Они не виделись два года. Хассем не сводил глаз со своего бывшего учителя. У Энкино было грязное лицо и грязные руки. Лохмотья, давно не знавшие смены. Беспокойный и в то же время угасший взгляд. Похоже, и здесь он делал всякую подсобную работу.

– Ты?.. Ты, Хассем?.. – проговорил Энкино, узнавая и не узнавая повзрослевшего за два года подростка, которому он когда-то пересказывал философов. – Что с тобой было?

Вдруг он заметил Береста и, растерявшись, даже попятился от чужого.

– А меня… тоже купили. Вот, он купил, – Хассем кивнул на Береста. – Но он ко мне хорошо относится, как к своему. У него сначала мастерская была, а потом мы разорились и теперь нанимаемся оба…

Берест приоткрыл рот, но только хмыкнул.

– При нем можно все говорить, – заверил Энкино Хассем.

– Некогда мне, надо идти… – вдруг отчужденно сказал Энкино.

– Энкино! Да ты что? – рассердился Хассем. – Ты сейчас уйдешь, и когда мы потом увидимся? Подожди хоть немного, ну… – он не договорил, не зная, как удержать друга. И вдруг тихо спросил. – Очень плохо, да?

Энкино не ответил и опустил голову. Хассем молча смотрел на него и никак не мог понять, что же изменилось. Он забыл, что вырос. Раньше Энкино сам казался ему взрослее. Разница между ним, мальчишкой, и юношей Энкино с густым пушком пробивающихся усов над губой была ощутимее, чем теперь, когда у Хассема у самого появился черный пушок. И Энкино казался ему почти ровесником, поэтому с какой-то особой, незнакомой ему прежде остротой, Хассем ощущал его беззащитность.

– Хассем, – отрешенно произнес Энкино. – Ты взрослый… Твой хозяин, наверное, вправду хороший человек: ты смотришь почти как свободный. Мне некогда долго говорить: меня накажут… – и тихо пробормотал что-то на своем родном или, может быть, мертвом, непонятном Хассему языке.

– Только не уходи!

Хассем испугался непонятных слов друга и умоляюще схватил Энкино за рукав. Тот не пытался вырваться, его рука казалась неживой.

Берест услышал, что говорят о нем, и подошел. Энкино перевел на Береста измученный взгляд и вдруг упал перед ним на колени. В первый миг Бересту показалось, что у раба подкосились ноги от слабости.

– Господин, купи меня! Я вижу, что ты сам беден… Я тебе отработаю. Я вовсе не бесполезный раб, они все зря говорят! Меня заставляют делать то, на что я не годен. Я бы мог заработать… Я знаю три живых языка, господин, и два мертвых. Я бы мог переводить, писать на базаре прошения и письма для неграмотных. Господин, я бы нашел себе работу, я бы вернул тебе деньги очень быстро. Ты мог бы перепродать меня вельможе и выгадать на этом. Кто понимает, дал бы тебе хорошую цену за образованного раба! Господин, купи меня, я отработаю тебе все…

Энкино закрыллицо руками. Берест догадался загородить его собой, чтобы не увидел никто со стороны. Он был ошеломлен этой внезапной развязкой.

– Да ведь я… – вырвалось у Береста, и он вовремя осекся. «Да ведь я сам беглый раб!» – готов был воскликнуть он.

Хассем обхватил Энкино за плечи:

– Увидят! Вставай!..

– С колен… не так просто… встать, – весь дрожа, невнятно сказал Энкино.

Берест, заслоняя обоих, настороженно оглянулся.

– Энкино, мой господин тебя купит, я его уговорю. Он купит, я знаю, ты только потерпи… – Хассем вспомнил, что уже не мальчишка, и силой заставил его подняться.

Но тут Берест опять встревоженно обернулся, а от кухни долетел пронзительный окрик кухарки:

– Где этот помешанный? Где его вечно носит?

Хассем сунул в руки Энкино чан:

– Иди скорей, а то влетит! Мой хозяин тебя купит, я его знаю, – повторил он еще раз. – Ты верь, ты потерпи еще немного. Я тоже ждал…

Хассем чуть не проговорился, что ждал спасения от Береста на каменоломнях, но Энкино не слушал: он торопливо по шел на кухню, где кухарка уже бранилась вовсю.

Дождь становился сильнее. На улицах темнело. Берест и Хассем быстро шагали в сторону Богадельни по узким трущобным улочкам, по которым разносился то лай собак, то брань из ближайших окон. Ежась под холодным ветром, Берест говорил:

– Ну, ты дал, Хассем! Выходит, я твой господин – и должен купить этого парня? За какие такие барыши? Что ты наболтал-то ему?!

– А что надо было сказать? – Хассем опустил голову и глядя в землю. – Что мы оба беглые?

– Я не про то, – отмахнулся Берест. – А про обещание твое! Это, брат, не по нашей мошне. А ты сказал: держись, терпи, выкупим…

• Предыдущая
• 25/76
• Следующая