Первый выстрел - Тушкан Георгий Павлович - Страница 109

• Предыдущая
• 109/161
• Следующая

Послышался хруст шагов по гальке. К Юре направлялись два солдата с винтовками за плечами. Обход! Он всегда проходит в это время по тропинке, опоясывающей Алчак.

— Ты чего, паря, откудова вынырнул, в кого стрелял? — спросил один, пожилой и бородатый.

Волнуясь, сбиваясь, Юра рассказал, в чем дело.

— Пожалуйста, дяденьки, не прогоняйте меня, не отбирайте ружья, пожалуйста! Мне очень нужно, отец болен! — повторял он. — Посмотрите, у меня патроны с дробью и два жакана… Я охотник…

Первый раз в жизни Юра так просил.

Солдат присел на корточки, повернулся спиной к ветру и закурил.

— Эх, жизня, распроклятая жизня!.. — сказал он, вздохнув. — В охоте я толк знаю. Читинские мы, с Забайкалья… Вдоль-поперек с ружьем сопки исхожены, тайга измерена. Гоша, паря мой, постарше тебя, белкует небось в тайге. Самое время сейчас… Иван, а Иван! — обратился он к своему товарищу, молодому, безусому солдату. — Баринок наш, их благородие прапорщик, не прочухается с этого вина до утра. Воссочувствуем своему человеку — охотничку…

С безразличным видом молодой солдат мотнул головой.

— С румынского фронту мы прошлый год подались, думали до Сибири хоть на брюхе добраться. Куда там! Служим вот… А охота здесь против нашей пустяшная. Ни тебе белки, ни изюбря, ни кабарги, ни кабана, стоющего… Так, баловство… — вслух рассуждал пожилой солдат. — А голодует здешний народ, это правда. Разве ж мы не видим. А после тюрьмы да тифу подкрепление нужно, это верно, это правильно, сынок…

Быстро темнело, свистел холодный ветер. Вымокшего Юру била дрожь.

Бородатый сказал:

— Вот что, паря, беги-ка ты домой. Говоришь — недалечко проживаете? Переобуйся, обсушись, сухое надень. А потом приходи. Мы тут похаживаем, поглядываем. Если твою рыбу выбросит на берег, увидим — месяц сегодня полный.

— Это не ррыба, а ддельфин, — поправил Юра; выстукивая дробь зубами.

— Шут с ней, пускай зверь, все одно!.. А ты дуй до дому. Нам сменяться только в двенадцать.

Часа через три во двор Сагайдаков вкатилась двухколесная тележка. Ее с трудом толкали Ганна, сосед Кономопуло и Юра. На тележке лежала почти половина туши дельфина с обрубленным хвостом. В тушу был воткнут топор.

Мяса было много. Часть его взял Кономопуло, «за помощь».

Солдаты сдержали свое слово. Они даже помогли оттащить дельфина от линии прибоя, а бородач ловко разделал, распластал его.

Ганна принесла для них бутыль вина, но бородач махнул рукой:

— Глаза б мои не видели этого пойла… Мы, забайкальцы, привыкли к стакану хорошей водки, к спирту… Сибирскому охотнику в мороз глоток спирта — разлюбезное дело. А это ваше вино — баловство пустое. Ну, охотничек, — обратился он к Юре, — отчаливай с богом! А то как бы их благородие не явилось. Как-никак, а объявлено военное положение… А ты, паря, смекалистый. И стрелок подходящий. Тащи батьке мясца! Наше дело служба, а кому служим, то сатана ведает…

Ганна мгновенно растопила плиту. Грек научил ее, как повкуснее и получше приготовить жесткое мясо дельфина. Теперь холодно, в погребе оно долго может храниться, и подсолить можно.

Было два часа ночи, когда все уселись за давно невиданное пиршество. В тарелках дымились сочные куски мяса.

На следующий день Ганна выменяла часть мяса на муку и подсолнечное масло. Петр Зиновьевич теперь ежедневно получал сытный обед и заметно пошел на поправку.

5

Возвращаясь из гимназии, Лиза сказала:

— Юр, я приду к тебе готовить уроки, а то у нас будет полный дом гостей.

День был холодный, дождливый и ветреный. К вечеру ветки покрылись тонкой коркой льда и, сталкиваясь, звенели. Это было даже интересно. Юра и Лиза сидели на веранде рядышком над учебником алгебры, и снова от прикосновения Лизиных волос к щеке Юра не мог сосредоточиться. Она понимала это, лукаво поглядывала на него, отодвигалась и опять придвигалась.

— Шла бы ты домой, — сказал наконец Юра.

— Я же сказала — у нас гости!

— И долго они будут?

— Не знаю. Скоро крупные землевладельцы соберутся в Бьюк-Ламбате на какое-то совещание, а у нас предварительно собрались, как папа сказал, «самые влиятельные».

Юра неопределенно хмыкнул. О совещании в Бьюк-Ламбате ему вчера мимоходом сказал Сережа:

— Знаешь, первые гады Крыма собираются. Бьюк-ламбатская банда…

А сегодня Лиза об этом говорит. Только для нее это не «банда», а «влиятельные»… И вообще Юре неинтересны эти разговоры: совещание… совещание… Ерунда!

Но немного позже Юра многое понял.

После бьюк-ламбатского сборища помещики организовали свои собственные карательные отряды из самых настоящих разбойников. Вроде черкесов Бродского в Эрастовке. Чтобы запугать крестьян, посягавших на земли помещиков, охранники устраивали в окрестных деревнях облавы, вспарывали крестьянам животы и набивали их землей, похищали девушек, поджигали дома. Начальником одного карательного отряда стал Осман.

Люди, ужасаясь, все чаще рассказывали о случаях зверств и насилий.

Юра как-то спросил Лизу на перемене:

— Слышала, что твои влиятельные творят?

Лиза покраснела, беспомощно взглянула на своего товарища и убежала. Странной стала Лиза в последнее время. Однажды, ни к селу ни к городу, она проговорила:

— Я ничего не понимаю, ничего не понимаю!..

— Что ты не понимаешь? — удивился Юра.

Лиза не ответила.

Граф навестил больного соседа. Выразил сочувствие, а также радость. Он принялся расспрашивать Петра Зиновьевича: где тот был, что видел, что думает о политическом положении в России.

Петр Зиновьевич благодарил за внимание и помощь семье, но на вопросы отвечал сдержанно, ссылаясь на свою слабость: «Почти все время болел, жил в небольшой станице, вдали от событий».

Граф обрадовался случаю блеснуть своей политической мудростью и осведомленностью перед «полезным интеллигентом, правда с чудачествами», каким он считал Петра Зиновьевича. Аристократ Бернист не любил «выскочек» Бродских и поэтому считал полезным «покровительствовать» этому Сагайдаку, которого Бродские преследовали.

— Наконец-то во главе белого движения стал настоящий вождь, Антон Иванович Деникин! — говорил граф, сидя у постели больного. — Он объединил все антибольшевистские силы на Юге России, собрал под свои знамена отборную армию… Он получает полную моральную и материальную помощь союзников. Шутка ли, за его спиной стоят в портах Черного моря могучие англо-французские эскадры! Это не какие-нибудь немцы, армию которых вконец разложил большевизм… Красные отброшены к Астрахани. Очень повезло, что командующий большевистской Северо-Кавказской армией Сорокин изменил этим летом большевикам и открыл фронт белым войскам.

Поймав на лице Петра Зиновьевича ироническую улыбку, граф с горячностью сказал:

— Не думайте, что Деникин какой-то тупица. Нет, он европейски мыслящий человек. Правда, в его окружении есть оголтелые монархисты, вроде генерала Лукомского, которые недовольны либерализмом Деникина. Но Антон Иванович пока удерживает их на коротком поводке. Его добровольческая армия не преследует каких-либо реакционных целей. Ее задача — воссоздание единой неделимой России. Я лично беседовал с начальником ялтинского гарнизона, французским генералом де Бодье. Антон Иванович известил его, что части добровольческой армии прибывают в Крым исключительно в целях охраны и поддержания порядка и не будут вмешиваться во внутренние дела. Больше того, крымское правительство само просило генерала Деникина прислать побольше его доблестных офицерских войск.

— Что это за правительство? — поинтересовался Петр Зиновьевич.

— О-о-о! Когда немцы убрались, — рассказывал граф, — правительство Сулькевича оказалось без поддержки и рухнуло. И под покровительством союзников образовано новое краевое правительство во главе с Соломоном Крымом. Это вполне современный человек, солидный феодосийский фабрикант и владелец поместий, бывший член Государственного Совета. Это не дикарь Сулькевич! Крым придерживается европейских взглядов, он почти что кадет.

• Предыдущая
• 109/161
• Следующая