Лужайки, где пляшут скворечники (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 28
- Предыдущая
- 28/138
- Следующая
«Ладно, замнем, — сказал себе Артем. — Перестань думать про это». И перестал думать про это. И начал опять смотреть на праздник.
Скоро он вышел на край площади, заставленной киосками и пестрыми зонтиками летних кафе. Алый шар оказался над головой. Теперь он выглядел совсем громадным. Надписи уже не было видно, зато виднелось широкое горло, а под ним гудящая газовая горелка. От шара тянулись тросы. К ним привязана была обширная корзина — днищем она касалась асфальта. Над плетеным краем виднелись три рожицы перепуганных и счастливых мальчишек. Сейчас парень в опереточной синей униформе начнет крутить лебедку, шар на веревке пойдет вверх, и юные аэронавты смогут с полутора сотен метров обозреть родимый город. С высоты он небось кажется еще более праздничным и беззаботным.
«А ну как перегнутся через край да загремят вниз? Да нет, они там наверняка пристегнуты… А если лопнет веревка?.. Тьфу, какая же ты зануда, Тём! Всю жизнь у тебя на уме одни страхи…»
Не оглядываясь больше на шар (а хотелось!), Артем пересек шумную площадь, вышел на темную от старых лип Ковровую улицу. Прихлебывал изредка. Пиво по-прежнему было холодным, и оставалось его в бутылке еще много. И почти не убавилось, когда Артем прошел Ковровую навылет.
А собственно говоря, куда он идет? Ну да, к Кирпичному поселку (где, кстати, почти нет кирпичных домов), на заросшую лебедой Коннозаводскую улицу, где невпопад орут петухи и у щелястых заборов пасутся меланхоличные козы. Это понятно — если не знаешь, куда идти, ноги сами поворачивают к дому.
А дома-то что? Сидеть в голой, с запахом известки комнатушке и слушать, как старая тетка на кухне гремит кастрюлями? Ей, тетке, всегда хочется, чтобы Артем вышел на кухню и завел беседу. Но ему не хочется…
Впрочем, жаловаться на тетку грех, она к нему добрая (хотя даже не родная, а отдаленная: мамина двоюродная сестра). Сразу приняла Артема как своего, когда он появился у нее и робко спросил, «нельзя ли приткнуться тут на пару недель».
— Живи хоть сто лет! Угловая комната в аккурат будет для тебя! Я же одна в этой хибаре!..
— Ну что вы, тетя Анюта, какие сто лет. Самое большее — до осени. В институте к сентябрю обещали общежитие…
В институте его восстановили без всякой волокиты. В один момент. Он-то думал, что скажут: сдавай-ка, голубчик, все заново или поступай опять на первый курс. Но пожилая декан-ша, подслеповато щурясь, закивала и завздыхала понимающе:
— Ну, как же, как же. Помню вас, Темрюк. Зачетка сохранилась? Вот и хорошо. Подайте заявление, и начнете заниматься с третьего семестра.
Заявление Артем написал тут же. Деканша прочитала, покивала одобрительно:
— Все правильно. Только вы слегка ошиблись в наименовании института. Мы уже в разряде государственных вузов. И теперь, кстати, вас из нашего учебного заведения не призовут, не имеют права…
— Меня, Алла Юрьевна, и так больше не призовут. Никогда…
Кирпичный поселок лежал на северной окраине города. Широким клином он врезался в обширные пустыри. Это были территории заброшенных заводов. Когда-то заводы работали во всю мощь и выпускали такую секретную продукцию, что говорить о ней было принято шепотом и с оглядкой. Потом наступили иные времена и оказалось, что продукция эта всем «по фигу». Гулкие бетонные цеха начали пустеть и оседать. Рельсовые пути заросли буйным репейником и нежным розовым кипреем. Линии трансформаторных подстанций полопались и обвисли. И через десять лет казалось, что запустение, безлюдье и дикая зелень царствуют здесь уже целый век. Над громадами, которые когда-то чадили и гудели, струился и дрожал теперь тихий бездымный воздух…
Местами заводские пустыри были по-прежнему обнесены кирпичной стеной или бетонным забором. Кое-где сохранились даже проходные будки. Но давно там не было вахтеров и сторожей. И, наверно, всё уже, что по силам, растащили с бывших заводов охотники за цветными металлами и прочим даровым добром…
Теткин домик — бревенчатый, кривой, в три окошка — стоял в начале улицы. Артем прошел мимо. Прихлебывая из бутылки, двинулся в дальний конец Коннозаводской. До встречи с Ниткой оставалось не меньше четырех часов, надо было как-то израсходовать время.
Мысли о Нитке опять стали главными и грели все сильнее. И окраинная тишина после праздничного гвалта бульваров и площади была теперь особенно по душе. Гудел шмель, перекликались на огородах петухи, но это не мешало тишине.
Артем шагал вдоль палисадников, и сперва никто не попадался навстречу. Ни машины, ни люди. Потом по заросшей обочине прокатили на одном велосипеде две девчонки в шортах и ярких безрукавках — веселые, с длинными летучими волосами (как у Нитки, только светлыми). Та, что за рулем, громко сказала незнакомому Артему «здрасте», потом обе захохотали. Наверно, был он для них смешон — сутулый, длинноносый, волосы торчком, на носу «очки-велосипед». Да еще пиво дует на ходу, как заправский «бизнес-бой»… Ладно, для Нитки он хорош и такой.
Артем не рассердился на девчонок. Оглянулся. Помахал им бутылкой.
Улица уперлась в изгородь из перекошенных бетонных плит. Плиты стояли в могучих лопухах. Вдоль лопухов тянулась тропинка. Артем пошел по ней, посматривая, где бы присесть. В стеблях с белым мелкоцветьем лежала каменная балка. Артем сел, вытянул ноги, поднял бутылку. Глянул на солнце сквозь темное стекло с выпуклыми корабликами. Вот это да! Жидкости еще почти половина! Воистину волшебный сосуд.
Артем опять приложился к горлышку, а когда опустил бутылку, увидел в двух шагах мальчика.
Это был довольно потрепанный пацаненок. Не беспризорник, но и не из тех нарядных деток, что резвились на бульварах. Окраинный житель примерно десяти лет от роду. В пыльных вельветовых штанах с проплешинами на коленях, в стоптанных полуботинках на босу ногу, в куцей замызганной майке с неразборчивым узором из рекламных этикеток. Наверно, когда-то мальчишку постригли ежиком, а теперь светлые волосы отросли и торчали беспорядочной щеткой. Темные глаза были вопросительные и робкие. Но смотрели на Артема неотрывно.
— Тебе что? Бутылку? — понимающе сказал Артем. И подумал: «Такую ведь нигде не примут. Или он не для продажи, а как игрушку? Потому что с корабликами?» — Подожди, сейчас допью…
— Да мне бутылку не надо… Мне вас…
— А что такое? — Странно: он почему-то встревожился.
— Мне… можно я спрошу?
— Валяй, — ободрил пацана (и себя) Артем.
— Вы, если отсюда пойдете, то в какую сторону?
— Знаешь, мне абсолютно все равно, — честно сказал Артем.
— А тогда… можно вон туда? — Он махнул вдоль тропинки тонкой (не очень чистой) рукой. — Можно? А я с вами…
— Ну… давай. А в чем дело?
— Да там… какие-то хиппари. Поймать могут…
«Хиппари» — это ведь, кажется, хиппи. Они вроде бы миролюбивый народ, — мелькнуло у Артема. — Хотя кто их знает, нынешних…»
— А чего они тебя невзлюбили?
— Да они со всех пацанов деньги трясут…
— А ты что, при больших деньгах? — усмехнулся Артем.
— Да я ни при каких… — Мальчик чуть улыбнулся, ощутил, видимо, симпатию Артема. — А это еще хуже. Не найдут ничего в карманах, запсихуют, испинают всего… Они всегда звереют, если у них ломка, а дозу добыть не могут…
«До чего же все-таки сволочной этот мир…»
— Ладно, пошли… — Артем крупными глотками допил наконец «Старого адмирала», аккуратно поставил бутылку на камень. Поднялся.
Тропинка была узкая, мальчик пошел впереди. Артем смотрел на его щетинистый затылок, на тонкую, успевшую загореть шею с потеками от неряшливого умывания. «А ведь он похож на тех двоих. Вернее, на одного из них, на младшего. Не лицом, конечно, а щуплостью своей и беззащитностью». И локти у пацана были такие же — острые и немытые…
Изгородь и тропинка сделали плавный поворот. В чертополохе валялся остов какой-то допотопной легковушки. Рядом с ним кучковалась компания парней лет пятнадцати. Двое бритоголовых, двое заросших по плечи, а один с шевелюрой, покрашенной надвое: в желтый и зеленый цвета. В обвисших «адидасовских» фуфайках, в разноцветных штанах, похожих на широченные футбольные трусы.
- Предыдущая
- 28/138
- Следующая
