Дырчатая луна (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 97

• Предыдущая
• 97/122
• Следующая

— Садись в кресло, Полушкин.

Шурка осторожно прошел по мягкому ковру. Сел на краешек податливого кресла.

— Да садись как следует, удобнее. Лезь с ногами, — добродушно посоветовал Гурский. — Разговор будет долгий.

Шурка опасливо шевельнул пыльными ступнями.

— Грязные ноги-то...

— Какая разница. Это же все — вещи временные. Пристанище на час...

Шурка не понял, но послушался. Забрался в кресло с ногами, уютно уткнулся плечом между высоким подлокотником и спинкой. И... перестал бояться.

Стало спокойно и хорошо. Как в прежние времена, в клинике, когда его навещал Гурский.

И Шурка вдруг понял, что соскучился по Гурскому. Что он... любит этого уверенного и доброго бородача. И даже Кимыч, который возник за плечом у Гурского, ему тоже приятен.

Шурка Кимычу, однако, не был приятен. Кимыч хмыкнул:

— Явился. Я же, Иван Петрович, вас предупреждал...

Иван Петрович Гурский — великий ученый, хирург-волшебник и галактический корректор — потерзал пятерней бороду. Отвел от Шурки ультрамариновые глаза. Спросил, будто против воли:

— Как у тебя, Полушкин, хватило ума делать эту операцию? На себе...

Кимыч хмыкнул опять:

— К чему теперь слова...

— Да, пожалуй, — отозвался Гурский с неожиданным стариковским кряхтением.

Шурка опять ощутил неуютность. Осторожно огрызнулся:

— Все ведь кончилось нормально.

Гурский откинулся на стуле (Кимыча отшатнуло). Положил на стол сжатые кулаки — будто академик Павлов на известном портрете.

— Могло кончиться и не нормально... Да и ничего не кончилось. Ведь рыбка-то уплыла!

— А что с ней было делать?.. И что вам вообще от меня надо?! — Шурка своей обидой заслонился, как щитом. — Я сделал все, что вы велели! А чтобы беречь рыбку после этого, вы не говорили! Вы сами виноваты!

— Это верно... Однако тебе тоже надо было думать...

Виноватость Гурского слегка утешила Шурку. Он сказал уже снисходительно:

— Ничего же страшного не случилось.

— Откуда ты знаешь?.. Откуда мы знаем... Не случилось пока. Эта «рыбка» — генератор колоссальной межпространственной энергии. И теперь он бесконтролен, лишен программы. И может вытворить все, что угодно... Захочет — прорастет невинным цветочком на берегу ручья, а захочет — рванет так, что ваша планетная система посыплется, как порванные бусы...

Шурка вспомнил, как они махали вслед алому вуалехвосту. Улыбнулся и сказал уверенно:

— Не рванет. Он же благодарен за свободу.

— Дурень ты... — вздохнул Гурский. Почти как баба Дуся. А Кимыч иронически изогнул губы и брови. Нагнулся, что-то шепнул Гурскому в ухо.

— Вот именно, — кивнул тот. — Это самое грустное. С нынешним твоим сердцем ты не сможешь жить у нас.

— Ну и не надо! — Шурка протестующе забарахтался в кресле. — Я и не хочу! Мне здесь... лучше всего на свете!

— Но ты же хотел на Рею! — Это Кимыч. Неожиданно тонким голосом.

— Я давно уже передумал!

Гурский и Кимыч посмотрели друг на друга. На Шурку. Гурский медленно, очень весомо проговорил:

— Поймите, Полушкин. Никакого «здесь» скоро не будет. Вообще. Совсем. Ваша планета перешла грань возможного. Негативные явления превысили все допустимые нормативы...

— И даже недопустимые, — глядя в пространство, выдал Кимыч.

— Что? Я не понимаю... — жалобно сказал Шурка. Хотя, кажется, понял. И опять обессилел от вязкого страха.

Гурский смотрел в стол.

— Выхода нет, Полушкин. Зла накопилось столько, что болезнь стала смертельной. Этим злом планета отравляет себя, как гангренозный больной — собственным ядом. И ладно бы, черт с вами. Но эта зараза ползет по Кристаллу. И потому — пора кончать.

— Как... кончать? — только и смог пролепетать Шурка. Ему почудилось, что сейчас Гурский нажмет кнопку — и ахнет всепланетный ядерный взрыв.

— Не бойся, — ухмыльнулся Кимыч. И Шурка разозлился. Собрал остатки гордости. Перестал ежиться, спустил с кресла ноги.

— С чего вы взяли, что я боюсь?

— Вот и хорошо, — покладисто сказал Гурский. — С Землей не случится ничего плохого. Мы просто отведем ее по ВВ назад.

— По... какому ВВ?

— По Вектору Времени. В эпоху динозавров, когда людьми здесь еще не пахло. И дадим возможность вашему шарику покатиться в своем развитии по более достойному пути... Понимаешь, Полушкин, планета сохранится, но история у нее будет другая. Без нынешней крови...

— Значит... и без нынешних людей? — догадался Шурка.

— Естественно.

— Вы... не имеете права!

— Это не мы, Полушкин. Это вывод Космического Разума, диктующего общие закономерности развития.

— Но вы же этим самым переносом... к динозаврам... убьете всех! Вы... хуже Гитлера и Сталина!

— Да кого же мы убьем? Ты пойми. Сделай усилие и вникни, Полушкин. Будет более ранняя эра. Получится, что этих людей просто никогда не было.

Ох и тошно стало Шурке. Пусто-пусто...

— Совсем никого?

— Разумеется.

— И... папы и мамы?

— Ну, что поделаешь... Их ведь, Полушкин, и так нет...

— Но тогда, значит, не могло быть и меня!

Гурский и Кимыч снова переглянулись.

— С вами, Полушкин, вопрос особый, — Гурский опять суховато перешел на «вы». — Непростой вопрос. Вы теперь вне обычных земных законов. Уже на иной ступени бытия... Но дернуло же вас отпустить рыбку и вырастить земное сердце! Ума не приложу, как тут быть.

Кимыч вдруг сказал, глядя перед собой:

— Вы знаете, как быть, Иван Петрович. Только не решаетесь. Вариант пятой грани.

— Это сожрет всю резервную энергию...

— Но разве Полушкин не заслужил? Он сделал то, чего не могли мы...

— Да... хорошо. Готовьтесь, Полушкин.

— К чему?..

— К уходу, мой мальчик, — очень мягко сказал Гурский. — Так надо.

— Прямо сейчас? — Шурка вновь съежился в уголке кресла. Машинально.

— Да... Хотя понятие «сейчас» в данном случае теряет смысл.

— Но я не хочу... один...

— С нами, — буркнул Кимыч.

— А... можно взять бабу Дусю?

Гурский и Кимыч молчали.

— И ребят... — шепотом попросил Шурка.

У Кимыча слегка одрябло лицо. Сморщился лысый лоб. И впервые прозвучала в голосе виноватость.

— Евдокия Леонтьевна не захочет оставлять свой дом и привычную жизнь. А ребята — своих отцов и матерей. А те — других родных. И друзей. И потянется бесконечная цепь... Где напасешься энергии? На тебя-то и на нас еле-еле...

— Я не пойду с вами!

— Тогда исчезнешь... — Гурский с усилием встал.

Шурка тоже вскочил.

— Значит, вы мне врали!

— Мы никогда не врем, — сказал Кимыч своим прежним бесстрастным тоном.

— Врали! Вы говорили, что с Землей ничего не сделаете без моего согласия, а сами...

Гурский тяжело оперся о стол. И только сейчас Шурка понял, что Гурский — старик.

— Нет, Полушкин, не было лжи. Когда мы это говорили, был иной баланс сил. Вы сами виноваты. Сами качнули весы.

— Ничего я не качал!.. Я их даже не касался!

— Я вот про эти весы... — Гурский посмотрел назад. Кимыч тоже. Зеленая занавесь исчезла. Не раздвинулась, не упала, а растаяла. И Шурка увидел весы.

Они были громадные, под потолок. Но Шурка сразу узнал их. Чугунная опора, шары вместо чашек, прозрачный шар с механизмом. Да и клеймо на медном коромысле было все то же: МАСТЕРЪ КАЛЯЕВЪ И. А.

За весами клубилась тьма. От нее веяло неземным холодом. Шурка мигом покрылся пупырышками. Но все же с последней храбростью сказал:

— Ну и что?

— А то, что это межпространственный индикатор дисбаланса. И темный шар на нем прямо тянет вниз. И вы — немалая причина тому, поскольку добавили этому миру долю зла.

— Я не добавлял! Врете!

— Не врем. Добавили... Вы убили Лудова.

Шурка опять сел. Как подрубленный. Сжал себя за плечи. По всему телу — дрожь. То ли от холода, то ли...

— Вы же говорили, что промахнулся...

— Да... Но машина перевернулась, и Лудов получил травму черепа. Сперва казалось, несерьезную. Но недавно она дала себя знать. Кровоизлияние и... конец.

• Предыдущая
• 97/122
• Следующая