Плащ и шпага - Ашар Амеде - Страница 51

• Предыдущая
• 51/64
• Следующая

— Видел сам, видел! Ты ещё был верхом, когда появился мне на выручку!

— Бегу к ней, вхожу, бросаюсь к её ногам и разражаюсь страстью! Скала, мой друг, скала! А что ужасней всего — она явилась предо мной ещё прелестней, чем прежде… Я умру… Не правда ли, она прекрасна?

— Очень красива!

— И такая милая! Стан богини, грация нимфы, поступь королевы…

— Да перестань, ради Бога! Ведь я её знаю и тоже преклоняюсь перед ней.

— И ты не сошел с ума от любви, как я?

— Но, — отвечал Югэ, — признайся сам, что твой пример не слишком может ободрить меня!

— Правда, — отвечал маркиз, вздыхая, — но я хочу забыть эту гордую принцессу. Я заплачу ей равнодушием за неблагодарность. Я не разлучусь с тобой никогда, мы станем вместе гоняться за приключениями. Мы добьемся, что о наших подвигах протрубят все сто труб славы, и я хочу, чтобы, ослепленная блеском моих геройских дел, когда-нибудь она сама, с глазами, полными слез, упала передо мной на колени… Едем же!

— Куда?

— Не знаю, но едем скорей!

— Согласен, но с условием, что поедешь со мной к графу де Колиньи, у которого я поселился после той ночной схватки.

— Да, кстати! Правда, что с тобой сделалось после того наглого нападения, которое оказалось как раз во-время, чтобы рассеять мои черные мысли?

— Одна добрая душа приютила меня.

— А хорошенькая эта добрая душа?

— У христианской любви не бывает пола, — ответил Югэ.

Когда оба друга вышли на улицу, маркиз взял Югэ под руку и, возвращаясь опять к предмету, от которого не могли отстать его мысли, продолжал:

— Я всегда думал, что если сам дьявол зажжет свой фонарь на адском огне, то и тот не разберет, что происходит на сердце женщины. Что же после этого может разобрать простой смертный, как я? Принцесса была вся в черном, приняла меня в молельне, она — дышавшая прежде только радостью и весельем… Из её слов я догадался, что она поражена каким-то большим горем, похожим на обманутую надежду, на исчезнувший сон… Не знаешь ли, что это такое?

— Нет, — отвечал Югэ, не взглянув на маркиза.

— Ведь не может же это быть несчастная любовь! Какой же грубиян, замеченный принцессой, не упал бы к её ногам, целуя складки её платья? Если бы я мог подумать, что подобное животное существует где-нибудь на свете, я бы отправился искать его повсюду и, как только бы нашел, вонзил бы ему шпагу в сердце!

— Надо, однако, и пожалеть бедных людей, убивать тут — уж слишком!

— Пожалеть такого бездельника! Эта милая, очаровательная принцесса хочет удалиться от света, запереться в своем замке, и даже намекнула мне, что втайне питает страшную мысль — похоронить свои прелести во мраке монастыря. Вот до какой крайности довело её несчастье! Клянусь, я не переживу отъезда моего идола…

— Что это? Как только ты не убиваешь ближнего, ты приносишь самого себя в жертву. Не лучше ли было бы заставить твое милое божество изменить свои планы?

— Ты говоришь, как Златоуст, и я подумаю, как в самом деле этого добиться. Могу я рассчитывать на твою помощь при случае?

— Разумеется!

Все время разговаривая, Югэ и его друг пришли наконец к графу де Колиньи и застали его сидящим с опущенной на руки головой перед тем самым столом с картами и планами, за которым его нашел Монтестрюк в первый раз.

Югэ представил маркиза де Сент-Эллиса и граф принял его, как старого знакомого. Он предложил обоим сесть возле него и сказал:

— Ах! Я нахожусь в очень затруднительном положении. Вы, верно, слышали оба, что император Леопольд обратился недавно к королю с просьбой о помощи?

— Против турок, — отвечал маркиз, — которые снова угрожают Вене, Германии и всему христианскому миру? Да, слышал.

— Только об этом все и говорят, — добавил Югэ.

— Вы знаете также, может быть, что в совете короля решено послать как можно скорее войска в Венгрию, чтобы отразить это вторжение?

— Я что-то слышал об этом, — отвечал маркиз, — но должен признаться, что одна принцесса с коралловыми губками…

— Ват дались ему эти сравнения! — проворчал Югэ.

— Так засела у меня в голове, что уж и места нет для турецкого султана, — докончил маркиз.

— Ну, — продолжал Колиньи, улыбнувшись, мне очень хотелось бы получить руководство этой экспедицией, вот я и изучаю внимательно все эти карты и планы, но не так легко мне будет устранить соперников!

— Разве это зависит не от одного короля? — спросил маркиз.

— Разумеется, да!

— Ну и что же? Разве вы не на самом лучшем счету у его величества? Я то уж очень хорошо знаю это, кажется… — продолжал Югэ.

— Согласен. Но рядом с королем есть посторонние, тайные влияния.

— Да, эти милые влияния, которые назывались Эгерией — в Риме, при царе Нуме, и Габриелью в Париже, при Генрихе V.

— А теперь называются герцогиней де Лавальер ил Олимпией Манчини — в Лувре при Людовике Х1V.

— А герцогиня де Лавальер поддерживает, говорят, герцога де Лафойяда.

— А королева двигает королем.

— Не считая, что против меня ещё принц Конде со своей партией.

— Гм! фаворитка и принц крови — этого слишком много для одного раза!

— О! Принц крови не тревожил бы меня, если бы он был один. Король его не любит. Между ними лежат воспоминания о Фронде, но вот Олимпию Манчини надо бы привлечь на свою сторону.

— Почему бы вам к ней не поехать? Почему не сказать ей: графиня! опасность грозит великой империи, даже больше — всему христианству, а его величество король Франции — старший сын церкви. Он посылает свое войско, чтобы отразить неверных и обеспечить спокойствие Европы. Этой армии нужен начальник храбрый, решительный, преданный, который посвятил бы всю жизнь торжеству правого дела. Меня хорошо знают и вся кровь моя принадлежит королю. Устройте так, графиня, чтобы честь командовать этой армией была предоставлена мне, а я клянусь вам, что употреблю все свое мужество, все усердие, чтобы покрыть новой славой корону его величества. Я встречу там победу или смерть!

— Браво, друг Монтестрюк, браво! — вскричал Колиньи. — Но чтоб говорить так с фавориткой, надо иметь ваш пламенный взор, ваш восторженный жест, ваш звучный голос, вашу молодость, наконец… Тогда, может быть, если бы у меня было все это, и бы решился попытать счастья… Но мой лоб покрыт морщинами, на лице печать забот и борьбы, в волосах пробилась седина, как же я могу надеяться, чтобы блестящая графиня Суассон приняла во мне участие?

— Да кой черт! — вскричал Монтестрюк. — Не в уединенной же башне очарованного замка живет эта графиня, обладающая, говорят, умом дьявола! Она имеет, если не ошибаюсь, должность при дворе: есть, значит, возможность добраться до нее, говорить с ней. Одна дама сказала мне недавно, что у меня смелость граничит с дерзостью. Я доведу эту дерзость до крайней наглости и добьюсь своего.

— Если дело только в том, чтобы тебя представить, — сказал Сент-Эллис, — то об этом нечего беспокоиться: я к твоим услугам. Ведь я говорил тебе, что приехал в Париж именно для того, чтобы выручить тебя, ночью на улице, а днем во дворце! Я помог тебе вырваться из когтей шайки разбойников, а теперь берусь толкнуть тебя в когти хорошенькой женщины.

— Да как же ты сделаешь это?

— Очень просто. Есть какое-то дальнее родство между нами и графом де Суассоном, мужем прекрасной Олимпии. Я никогда не пользовался этим родством, а теперь отдаю его в твое полное распоряжение.

— Соглашайтесь, — сказал Колиньи, — она женщина, и хорошо это доказала.

— Отлично! — вскричал маркиз. — Сейчас же бегу к кузине и беру с боем позволение представить тебя ей.

— Не думайте однако, что это будет так легко… Войти к той, что была, есть и будет фавориткой — трудней, чем к самой королеве. В её приемной всегда целая толпа.

— Возьму приступом, говорю вам, но с условием, что друг мой Югэ и ваш покорнейший слуга тоже будут участвовать в экспедиции. Я надеюсь покрыть себя лаврами за счет турок и отнять у них с полдюжины султанш, которых подарю одной принцессе, не имеющей соперниц по красоте во всем мире!

• Предыдущая
• 51/64
• Следующая