Плащ и шпага - Ашар Амеде - Страница 23

• Предыдущая
• 23/64
• Следующая

— А если бы ты ошибся, ведь ты бы разорил нас! — сказал Югэ, смеясь от души.

— Граф, — возразил старик, — рассчитывать на бесчестность — все равно что играть поддельными костями… Совесть даже упрекает меня.

— Я всегда думал, что Агриппа — великий философ, — сказал, подходя к ним, Коклико, слышавший их разговор.

— Этот честно наполненный кошелек пусть будет неприкосновенным запасом на случай крайней нужды, — заключил Коклико, опуская кошелек к себе в карман.

— Разве и ты тоже едешь? — спросил Югэ, притворяясь удивленным.

— Граф, я такой болван, что, если бы вы бросили меня здесь, то я совсем бы пропал. Ну, а в Париже, хотя я его совсем не знаю, я ни за что не пропаду.

И, дернув Югэ за рукав, он указал на Кадура, который выводил из конюшни пару оседланных лошадей.

— И он тоже едет с нами, — прибавил он, — значит, нас будет трое рыскать по свету.

— Бог любит нечет, — проворчал Агриппа.

Через четверть часа трое всадников потеряли из виду башню Тестеры.

— В галоп! — крикнул Югэ, чувствуя тяжесть на сердце и не желая поддаться грустным чувствам.

Все трое: Югэ де Монтестрюк, Коклико и Кадур были в таком возрасте, что грусть у них не могла длиться долго. Перед ними было пространство, их одушевляла свобода — принадлежность всякого путешествия, в карманах у них звенело серебро и золото, добрые лошади выступали под ними, над головой было светлое небо. Под рукой были шпаги и пистолеты, с которыми легко одолеть всякие преграды. Они ехали, казалось, завоевывать мир.

Югэ особенно лелеял такие мечты, конца которым и сам не видел. Красное перо, полученное когда-то от принцессы Мамьяни и воткнутое в шляпу, представлялось ему каким-то талисманом.

Скоро пейзаж изменился и трое всадников очутились в таких местах, в которых никогда не бывали.

Коклико не помнил себя от радости и прыгал в седле, в этой тройке он олицетворял собой слово, так же как араб — молчание. Каждый новый предмет — деревня, развалины, каждый дом, купцы с возами, бродячие комедианты, прелаты верхом на мулах, дамы в каретах — все вызывало у Коклико крики удивления, тогда как Кадур смотрел на все молча, не двигая ни одним мускулом на лице.

— Вот болтун! — заметил весело Югэ, забавляясь рассказами Коклико.

— Граф, — сказал Коклико, — я не могу молчать, это свыше моих сил. К тому же я заметил, что молчание ведет к печали, а печаль — к потере аппетита.

— Ну, так будем же говорить, — ответил Югэ, пребывавший в хорошем расположении духа и видевший все в розовом свете, — а если мы плохо расправимся с ужином, ожидающим нас на ночлеге, тогда что подумают в этой стороне о гасконских желудках?

— Да их добрая слава не должна пропасть!

Двинув своего коня между Югэ и Кадуром, который продолжал смотреть на все невозмутимо, Коклико принял серьезный вид и сказал:

— А как вы думаете, граф, что может пожелать тот, кто ищет себе удачи в свете, у кого есть притом хороший испанский жеребец, шпага, которая так и просится из ножен, а в кармане звенят пистоли и так и хотят выскочить на свет Божий?

— Да всего, чего только захочешь, — ответил Югэ.

— Так значит, если бы вам пришла фантазия стать императором трапезундским или князем черкесским, вы думаете, что и это было бы возможно?

— Разумеется!

— Ну, не надо преувеличивать, граф, это, мне кажется, уж слишком. А ты как думаешь, Кадур?

— Без помощи пророка дуб — все равно, что трава, а с помощью пророка песчинка становится горой…

— Слышишь, Коклико! Моя воля будет именно такой песчинкой, а в остальном поможет мне моя счастливая звезда.

— Ну, и я немного помогу, да и Кадур тоже не прочь помочь, правда, Кадур?

— Да, — ответил коротко последний.

— Не обращайте внимания, граф, на краткость этого ответа: у Кадура короткий язык, но длинная рука. Он из такой породы, которая отличается большой странностью — говорить не любит. Огромный недостаток!

— Которого за тобой не водится, мой добрый Коклико.

— Надеюсь! Ну вот, пока мы едем смирненько по королевской дороге, при хорошей погоде, которая настраивает нас на веселый лад, почему бы нам не подумать, как устроить нашу предстоящую повеселей и поприятней?

— Подумаем, — ответил Югэ.

Кадур только кивнул головой в знак согласия.

— А! Что я говорил! — вскричал Коклико. — Вот Кадур сберег ещё целое слово!

— Он сберег слово, а ты разорился на целую речь.

— Ну, тут я хорошо обеспечен, не беспокойтесь.

Он уселся потверже в седле и продолжал, возвысив голос:

— Я слышал, что при дворе множество прекрасных дам, столько же, сколько было нимф на озере Калипсо, о котором я читал в одной книге, и что эти дамы особенно милостивы к военным и ещё милостивее к тем, кто близок к особе короля. Как бы мне хотелось быть гвардейским капитаном!

— Да, недурно бы, — сказал Югэ, — можно бывать на всех праздниках и участвовать во всех сражениях.

— А вам очень нужны эти сражения?

— Еще бы!

— Ну, это как кому нравится. Мне так больше нравятся праздники. С другой стороны я слышал, что у людей духовных есть сотни отличнейших привилегий: богатые приходы, жирные аббатства со вкусным столом и мягкой постелью, там не побьют и не поранят… А какая власть! Их слушают вельможи, что важно, и женщины, что ещё важней. Без них ничего не делается, их рука — повсюду. Я не говорю, разумеется о сельских священниках, что таскаются по избам в заплатанных рясах, а едят хуже своих прихожан. Нет! Я говорю о прелатах, канониках, о князьях церкви, одетых в пурпур, заседающих на королевских советах… А вы что скажете, граф, о кардинальской шляпе?

Югэ скорчил гримасу:

— Пропади она совсем! Монтестрюки все были военными.

— Ну, тогда перейдем к важным должностям и чинам придворных. Как приятно быть министром или послом! Кругом толпа людей, которые вам низко кланяются и величают вас сиятельством, что так приятно щекочет самолюбие. Вы водитесь с принцами и королями. Не говорю уж о кое-каких мелких выгодах, вроде крупного жалованья или хорошей аренды. Кроме того, мне было бы очень весело поссориться, например, сегодня с англичанами, придраться завтра к испанцам, а при случае содрать взятку с турецкого султана. Пресыщенный славой, я бы мирно окончил жизнь в расшитом мундире и в шляпе с перьями, каким-нибудь важным чином двора.

— Слишком много лести с одной стороны, — сказал Югэ, — и неправды с другой. Склоняться перед высшими и задирать голову перед другими, вечно искать окольных путей, плакать, когда властитель печалится, смеяться, когда он весел — вся эта работа не по моему характеру. К тому же я никогда не решусь заниматься чужими делами, когда и свои собственные не знаю, как уладить.

— Есть ещё кое-что получше, — продолжал Коклико. — Можно вернуться в Тестеру, где нас любят, и прожить в этой славной стороне всю жизнь, найти хорошенькую девушку порядочного рода с кое-каким приданым, жениться на ней и народить кучу детей, которые, в свою очередь, проведут там всю жизнь, сажая капусту. Так можно прожить счастливо, а это не каждому дается.

— Мы такого рода, что одного счастья нам мало, — гордо возразил Югэ.

Коклико взглянул на него и продолжал:

— Да, кстати, граф, о Монтестрюках рассказывают одну историю, которую я слышал ещё ребенком. Мне давно хочется спросить вас о некоторых подробностях. Меня всегда интересовало, откуда и вас фамилия Шарполь и девиз «Коли! Руби!», написанный у вас на гербе. Так кричат Монтестрюки в сражениях? Не объясните ли вы нам всего этого? Мне теперь это важно узнать, поскольку я принадлежу к вашей свите.

— Охотно, — ответил Югэ.

Они ехали в это время в тени, между двумя рядами деревьев, до ночлега оставалось две или три мили. Югэ стал рассказывать товарищам историю своего рода.

— Это было в то время, — начал он, — когда добрый король Генрих IY завоевывал себе королевство. За ним всегда следовала кучка славных ребят, которых он ободрял своим примером. Ездили они по горам и долам, счастье королю всегда улыбалось, он был неизменно весел и храбро встречал грозы и бури. Когда кто-нибудь из его товарищей переселялся в вечность, другие занимали его место, и вокруг короля всегда был отряд, готовый кинуться за него в огонь и воду.

• Предыдущая
• 23/64
• Следующая