Новые земли Александра Кубова - Максименко Нинель - Страница 3

• Предыдущая
• 3/22
• Следующая

Отец сидел и листал мой альбом, и я видел, что он смотрит так, из вежливости, и ещё потому, чтоб меня воспитывать. Так листал он, листал страницы и набрёл на такую: сплошь корабли. Ну и марочки! Испанские марки — это такая редкость, с колумбовскими каравеллами, и тут, я заметил, у отца стал совсем другой взгляд. И не потому совсем, что это редкие испанские марки, и не потому, что это колумбовские каравеллы, а потому, что это корабли.

Отец вздохнул и сказал:

— Сколько ненужной пышности, сколько всяких красот, а тонули как…

Отец не договорил, а я понял ещё одно: отец смотрит на колумбовские корабли, а думает о своих — о тех, которые лежат и ржавеют на дне моря, потопленные фрицами, и ждут, когда он их вытащит. Вытащить — это ещё что, это ещё полдела, а надо, чтобы они стали снова новенькими и более надёжными, чем колумбовские каравеллы. И тогда я сказал:

— Папа, а меня возьмёшь на свой завод?

Отец как будто проснулся и ответил мне раздражённо:

— Эх, Александр, тебе бы всё в игры играть, а ты вот учись давай да бабушке помогай, это будет лучше…

Отец это сказал так просто, потому что не знал ещё, как у него будет на этом самом заводе. А то, что я бабушке всегда помогал, он знал это прекрасно. Даже не помогал вовсе, а просто мы с ней делали всегда всё вместе, так уж у нас жизнь пошла с самого начала…

Утром, как только отец ушёл на свой завод, Буля стала запихивать что-то в нашу большую дерматиновую старую хозяйственную сумку. Всё ясно; Буля отправляется менять. Я посмотрел на неё вопросительно — в Москве Буля никогда не брала меня с собой на рынок, она всегда мне говорила: «Этот опыт тебе в жизни не пригодится…» Но тут Буля кивнула мне и сказала:

— Живо пей чай, тёзка, пойдём вместе.

Идти до рынка было, по-моему, дальше, чем Колумбу плыть до своей Америки. По крайней мере, он хоть не пешком тащился. Мы тоже могли бы не идти пешком, но когда мы увидели, что делается на автобусной остановке… Штурм Бастилии — это детские игрушки по сравнению со штурмом автобуса номер «три», следующего рейсом: Порт — Центральный рынок. И мне было вполне понятно, что скрывалось за Булиными словами: не хочу ли я пройтись пешочком, а заодно и город посмотреть?

Ужасно был унылый этот город, в котором нам предстояло жить, не знаю сколько времени. Мы шли по узкой улице всё вверх. Колючий ветер обдирал лицо как наждачной бумагой, а иногда чуть с ног не валил. Мы с Булей вдвоём тащили сумку, а когда останавливались отдохнуть, я переворачивался и смотрел на море. И что, в самом деле, особенного находили в нём люди, и притом не глупые, всякие там поэты или художники, ну хоть Айвазовский! На нас с Булей, по крайней мере, оно только тоску наводило: грязно-серое, да ещё эти торчащие чёрные палки…

На рынке было очень шумно и было очень много народа. Чего только не продавали! Маленьких кудрявых барашков, ужасно симпатичных; тут же наливали в стаканы вино из огромных бутылей. Но меня мой верный, никогда не ошибающийся нос точно повёл в правый угол большой площади. Там на огромном треножнике была водружена такой величины сковорода, что, ей-богу, можно было зажарить любого, самого толстого барана. Над сковородой стоял густой, едкий чад, и сквозь него проглядывало улыбающееся лицо.

— Эй, бабуся, подходи бери, не жалей для внука, вон он какой у тебя тощий. Если не понравится, деньги твои назад верну…

— Почём твои пирожки с собачиной?

— Мои замечательные чебуреки с молодой баранинкой, бабуся, десять рублей за штуку.

— На какой площади поймал ты свою молодую баранинку, не из этой ли компании?

Рядом лежала свора худющих собак, вдыхающих без всякой надежды божественный аромат чебуреков.

— Говорю тебе, бабуся, мои чебуреки из замечательной молодой баранины, а собаки нынче так тощи да так вёртки, что смысла нет их ловить, легче барашка откормить, трава не покупная.

Я помимо воли сжимал Булину руку, а продавец чебуреков, видя бабушкину нерешительность, сказал:

— Только для тебя, бабуся, для твоего внучонка, отдаю за восемь рублей. Очень уж ему хочется попробовать моих чебуреков.

И это была правда. Тут уж никуда не денешься, и всё это знали. Знал продавец чебуреков, знал я, и знала Буля, и она решилась. Поставила нашу хозяйственную сумку и, вытащив из какого-то таинственного кармана кошелёк, отсчитала деньги, а я получил самый хрустящий, самый душистый, самый замечательный чебурек.

Пока я наслаждался чебуреком, Буля разговаривала с какими-то женщинами, две из них подошли с ней ко мне, и Буля расстегнула сумку и стала с трудом вытягивать из неё огромный свёрток.

— Ну-ка, тёзка, помоги мне.

Я рывком вытащил из сумки свёрток и тут увидел, что это Булино пальто, замечательное Булино ещё довоенное коричневое пальто с коричневым меховым воротником. Единственная хорошая вещь, которая у нас осталась.

— Буля, ни за что! — Я вцепился в пальто жирными от чебуреков руками и так посмотрел на подошедших женщин, что они попятились.

Буля спокойно положила руку мне на плечо:

— Ну подумай сам, тёзка, подумай спокойно. Москва — одно, а здесь к чему мне оно? Куда ходить в таком шике? Всё равно на второй день в автобусе обдерут. Да и потом в Москве — там я глава семьи была, ну и нужно было фамильную честь держать, а здесь перед кем мне фасонить?

Я понимал справедливость Булиных слов, но всё-таки не выпускал из рук пальто! Когда мы выходили из дому, я даже не обратил внимания, во что была одета Буля, а сейчас я прямо не мог на неё смотреть, такой она мне казалась жалкой в своём стареньком серо-буро-малиновом жакете. Всё-таки я выпустил, в конце концов, пальто и отвернулся к собакам, не хотел я смотреть, как Булино пальто мерила чужая женщина. Наконец Буля меня весело окликнула, и мы двинулись в обратный путь. Наша большая дерматиновая сумка доверху была набита вяленым судаком…

Как-то через несколько дней отец взял меня с собой на завод. Я ожидал увидеть большие кирпичные корпуса, высокие дымящиеся трубы и был не то что разочарован, а просто-таки сбит с панталыку, когда увидел, что весь папин завод — это несколько больших сараев на самом берегу моря. Я, конечно, ничего не сказал отцу. Я же не маленький и прекрасно понимал, что отца и так мучает, как же они будут чинить корабли. Но отец увидел всё-таки мою растерянность и сказал мне:

— Ты не смотри, что пока тут ничего нет. Главное — люди, а люди у нас есть, и ещё какие! Один дядя Николай чего стоит!

И тут как раз к нам навстречу идёт дядя Николай с какой-то высокой женщиной в комбинезоне.

Дядя Николай такой симпатичный, загорелый, и глаза весёлые.

— Знакомься, Лёня, — говорит он отцу, — это Ксения Ивановна — наш командир, то есть, бишь, председатель профкома, у нас с ней до тебя важное дело есть. Мы тут с Ксенией Ивановной толковали и решили тебя переселить на природу. А ты как к природе относишься?

Отец только глазами моргал — так его дядя Николай в клещи взял, отцу ничего и сказать не дал, пока все козыри не выложил:

— Знаешь, какое дело, тут ещё до войны завод участки давал, ну вроде дачи, что ли. И вот один размахал себе дворец такой, да не пришлось ему в нём пожить, погиб под Керчью, и родственников никаких не обнаружилось. Ну это и отошло в собственность завода. Завод ссуду давал на строительство. Вот местком решил тебе этот дом выделить, поскольку у тебя сын; ну и вообще, все здесь устроены-пристроены, а ты так долго не протянешь с семьёй, а там и огород, можно и яблони…

— Погоди, Николай, погоди, дай мне сообразить.

— Да чего ж там соображать, я тебя вытащил сюда не на погибель же, давай слетай туда да решай. Туда рабочий автобус ходит, там наши многие живут.

— Да мне надо с тёщей посоветоваться, она у меня командир.

— Чего там советоваться, дело стоящее. Сегодня же надо провести это дело на завкоме…

• Предыдущая
• 3/22
• Следующая