В. Маяковский в воспоминаниях современников - Коллектив авторов - Страница 36

• Предыдущая
• 36/170
• Следующая

Нас заочно осудили,

Это в моду уж вошло.

Без меня меня женили,

Меня дома не было.

Трепов сам не понимает,

Кто попался, где, когда?

Птичка божия не знает

Ни заботы, ни труда.

В дальний путь благополучно

Нас Зубатов снарядит.

По дороге зимней, скучной

Тройка борзая бежит.

Вот Архангельск, вот Пинега,

Все болота да леса.

Пропадай моя телега,

Все четыре колеса.

После этих встреч с Маяковским–гимназистом прошло много лет. Я встретилась с ним вновь уже после революции. Это был 1918 год. Появилась книга Маяковского "Облако в штанах"2. Я купила ее и принялась читать. Это было очень трудно, и в то же время меня увлекла поэма, возникло большое желание включить ее в свой репертуар, но как подносить эти стихи слушателю, как их читать – не знала.

Я хотела услыхать, как сам Маяковский читает свои стихи. Тут мне помог случай. Как-то мартовским вечером я проходила мимо кинематографа "Форум" на Сухаревой–Садовой. Мне бросилась в глаза крикливая и яркая афиша "Вечер футуристов". Крупными буквами было напечатано: "Поэт Маяковский читает свои стихи". Я немедленно очутилась в зале. Народу было очень мало. Экран был опущен. Перед экраном, верхом на барьере, отделявшем оркестр от публики, с лорнетом в руках, сидел Бурлюк. Рядом с ним – кудрявый, белокурый, веселый, озорной Василий Каменский. На сцене, ярко выделяясь на белом фоне экрана, стоял Маяковский: горящие, огненные глаза, огромный, высокий – он читал свои стихи. Все в нем меня поразило. Все было ново и необычно: и мощь голоса, и красота тембра, и темперамент, и новые слова, и новая форма подачи.

Впечатление было огромное. Маяковский закончил. Я сидела в последних рядах. В публике раздались аплодисменты и смешки. Два–три человека возмущенно встали и собрались уходить... И вдруг громкий окрик Маяковского:

– Эй, куда вы! Постойте! Смотрите, Гзовская к нам пришла! Не уходите! Она сейчас будет нам читать!

Я с места ответила:

– Владимир Владимирович, что вы! Я же ваших стихов не читаю.

Маяковский махнул рукой и, жестом призывая меня на эстраду, ответил:

– А все, что хотите.

Поднялся шум. Бурлюк и Каменский хлопают в ладоши:

– Просим, просим!

Публика присоединилась к ним.

Я вышла на эстраду. Маяковский был очень доволен неожиданным союзом. Ему было по душе смятение вокруг, нравилось, что вечер кончается так необычно. Я стала читать Блока, Андрея Белого, Игоря Северянина, "Деревню" Пушкина. А когда кончила, Владимир Владимирович заявил:

– Скоро вы и мои стихи от нее услышите. Гзовская будет их читать.

После окончания вечера Маяковский провожал меня домой, по дороге читал свои стихи. Мы условились о встрече на другой день, Маяковский обещал прийти почитать свои стихи и показать мне, как их надо читать.

На следующий день в передней раздался звонок. Вошел Маяковский. В комнате он казался мне еще больше и выше, чем в зале "Форума". Он весело сказал:

– Ну, вот и встретились снова.

И мы сразу же принялись за дело. Он встал у камина и начал читать.

Что он читал? "Послушайте!", "Мама и убитый немцами вечер", "Военно–морская любовь", "Вот так я сделался собакой", "Последняя петербургская сказка", "Облако в штанах".

Слова и форма – все было ново, захватывало и волновало.

Я робела, думая о том, как передам все то, что так чудесно умел передавать Маяковский. Впечатление у меня осталось очень сильное, но я сама еще не решилась при нем читать. Попробовала, но не была собою довольна. Маяковский сказал: "Ну, для первого раза довольно. Я вижу, вам все так понравилось, что, вы увидите, у вас здорово получится. Я скоро зайду к вам опять, принесу что-нибудь совсем новое, что никто никогда не слыхал".

Дня через два опять пришел Маяковский – необыкновенно радостный и счастливый. Он встал посередине комнаты и прочитал свое новое стихотворение "Наш марш", Я была в восторге. Владимир Владимирович сказал:

– Ну, если вам нравится, в чем же дело? Читайте.

– Как же я буду читать? – ответила я.– Где же текст? Ведь он еще не напечатан?

Маяковский рассмеялся.

– Не велика трудность, текст здесь, – похлопал он себя по лбу.– Давайте, я его вам сейчас запишу. Но я рад, что вам понравилось. Ну, давайте карандаш.

Мне очень хотелось, чтобы он написал пером, но он выбрал на письменном столе цветной карандаш с синим и красным концами и начал писать. Писал быстро, не отрываясь. Четверостишие "Дней бык пег..." записывал, насвистывая ритм строк. На третьем четверостишии синий карандаш сломался. Он не стал его чинить и продолжал остальное дописывать красным. Поэтому половина стихотворения написана красным карандашом, половина – синим. В конце он сделал поправку: написал сперва "Бодрость, пей и пой", потом зачеркнул эту строку и переделал на "Радость, пей и пой" 3.

Написав текст стихотворения, Маяковский стал меня тут же учить, как надо читать его.

Я взяла слишком громко и женским голосом, получился крик. Как же схватить силу и мощь и не впадать в крик?

Маяковский сказал:

– Дело не в силе и громкости голоса. Давайте весь ваш темперамент, а голос ваш не подкачает.

Мы стали искать, как достигнуть такой силы. Во–первых, надо было разобраться в словах, расшифровать их смысл. Что значит "медленна лет арба"?

– Как это – лет арба? – спросила я,– когда говоришь – непонятно.

Маяковский серьезно посмотрел на меня и ответил:

– Вам же у Пушкина "телега жизни" понятна. Почему же вам непонятна у меня "арба лет"? Разве не ясно? Надо читать без декламации, просто, от сердца. Все дойдет.

Я так и сделала. Результат получился вполне положительный. Он остался доволен, и тут же решили: в первом большом концерте я прочитаю "Наш марш". Других авторов я читать не буду, а из стихов Маяковского прочитаю еще "Военно–морскую любовь", "Петербургскую сказку" и "Сказку о красной шапочке".

Вскоре я выступила с этой программой на концерте, организованном в помещении бывшего Камерного театра в помощь жертвам войны 4.

Масса народу... публика разная... Молодежь много хлопает и кричит "бис". Одновременно раздаются свистки и шиканье, возгласы: "Гзовская, что за дрянь вы читаете!"

Маяковский выходит к рампе и отвечает в зрительный зал:

– Это не дрянь, это я, Маяковский, автор, поэт,– сочинил. А вы просто понять не можете. Жаль мне вас, очень жаль.

Тут началось что-то невообразимое. Часть партера вскочила, собираясь уходить, другая часть – молодежь – бежит к рампе и бешено хлопает. Сверху крики "бис". Под этот шум мы с Маяковским уходим под руку за кулисы.

Я одна вернулась к публике и на конец прочитала "Военно–морскую любовь". Это стихотворение приняли все, и скандал прекратился. Маяковский был рад, что я в этот вечер, кроме его стихов, никаких других не читала.

– Благодарю вас, что в программе не было салата–оливье,– сказал он.

После этого я часто читала стихи Маяковского на концертах, выступала вместе с ним на мебельной фабрике им. Шмидта, на Трехгорной мануфактуре. Рабочая аудитория принимала Маяковского очень хорошо.

Однажды я участвовала в концерте, организованном для воинских частей в Кремле в Митрофаньевском зале. Это было в 1919 году 23 февраля, в день Красной Армии. На концерте присутствовал Владимир Ильич. Он сидел в первом ряду, сложив руки на груди, и внимательно смотрел на все происходившее на сцене.

Программа состояла из ряда вокальных номеров, а после моего выступления со стихами выступила танцовщица–босоножка Элли Рабеиек с ученицами своей школы. Они танцевали под полонез Шопена революционный марш с красными знаменами. Движения их были наступательные, вперед, на авансцену. Об этом номере я упоминаю потому, что в воспоминаниях В. Бонч–Бруевича говорится, что Гзовская скакала по сцене. Этого не было, скакала и наступала с флагом Элли Рабенек. В. Бонч–Бруевич запамятовал 5.

• Предыдущая
• 36/170
• Следующая