В. Маяковский в воспоминаниях современников - Коллектив авторов - Страница 23

• Предыдущая
• 23/170
• Следующая

Маяковский молчал. Взглянув на своего помрачневшего ученика, Петр Иванович, уже начиная остывать, спросил:

– Да вы скажите прямо, может быть, вам натура не нравится?

– А что тут может нравиться? – пожал плечами Маяковский.– Смазливенькая физиономия с конфетных бумажек и оберток с туалетного мыла Брокар и К0.

– Эх, Маяковский! – вздохнул Петр Иванович, поднимаясь с места.– Мудрить, батенька, будете потом, когда сделаетесь великим художником.– В голосе Петра Ивановича прозвучала досада.– А теперь начинайте–ка снова, да ладом.

Помню, как-то в другой раз, Петр Иванович, рассматривая рисунок Маяковского, нашел в нем подражание Врубелю. Маяковский что-то возразил. Петр Иванович в ответ шутя заметил, что, во всяком случае, фамилия Врубель нравится ему больше, чем фамилия Маяковский.

– А мне,– не смущаясь, заявил Маяковский,– фамилия Маяковский нравится гораздо больше.

Петр Иванович только головой покачал.

Летом мы перешли на рисование обнаженных фигур.

Однажды к нам пришла позировать натурщица, высокая стройная женщина лет тридцати.

Попала она к нам случайно. Ее пригласил позировать художник, мастерская которого находилась на том же этаже, что и наша. Не застав художника дома, натурщица направилась в нашу мастерскую. Петр Иванович договорился с ней.

По тому, как она позировала, было сразу видно, что это профессиональная натурщица с большим опытом. Во время перерывов она надевала золотистый халатик, разгуливала по мастерской, как у себя дома, разглядывала работы учеников и с видом знатока критиковала их.

На третий день натурщица, отстояв первый час, спросила:

– Нет ли у вас что-нибудь накинуть, я позабыла дома свой халатик.

Вопрос застал всех врасплох, и, пока мы соображали, что бы ей предложить, раздалась резкая реплика Маяковского:

– У нас здесь, кажется, не баня, простыни нет.

Натурщица посмотрела на него прищуренными глазами и, быстро сойдя с подмостков, скрылась за ширмами.

К следующему перерыву Петр Иванович принес ей халат своей жены. Он был короток и узок и разгуливать в нем по мастерской было не совсем удобно. Натурщица села на диван и развязным тоном принялась рассказывать подсевшим к ней ученикам о каком-то знаменитом художнике, который делал ей дорогие подарки.

– Представьте, после каждого сеанса он преподносил мне шикарную коробку конфет.

Маяковский стоял где-то рядом. Услышав эту фразу, он обернулся к натурщице и громко сказал:

– Ну, а у нас, кроме коробки углей, преподнести нечего.

– Какой грубиян, этот ваш Маяковский,– обиженно обратилась натурщица к ученикам.– Я буду жаловаться на него Петру Ивановичу. Впрочем,– вздохнула она,– едва ли из этого что выйдет. Петр Иванович в нем души не чает, только и слышишь: Маяковский да Маяковский...

Хорошо запомнилась мне одна встреча с Маяковским в трамвае.

Был август месяц. У Страстного монастыря я села на трамвай, с трудом втиснувшись на переполненную до отказа площадку.

– Здравствуйте, Иконникова! – вдруг раздался громкий голос Маяковского.– Я узнал вас по вашему оперению. (На мне была надета шляпка с двумя крылышками по бокам.)

– Здравствуйте,– ответила я, отыскивая его глазами.

Проехали остановку.

– Перебирайтесь сюда в вагон,– крикнул Маяковский.– Угощу вас грушей. Во! Смотрите!

Я повернула голову. В высоко поднятой руке он держал большую зеленую грушу.

– Самая лучшая груша в Москве! – громогласно объявил он, привлекая внимание стоящих на площадке.

Я поблагодарила и отказалась.

– Да что вы краснеете, как печеное яблоко,– продолжал Маяковский (на площадке засмеялись),– не стесняйтесь, у меня есть еще одна.

Я отвернулась и стала смотреть в другую сторону.

– Дядя, который в фартуке,– снова раздался голос Маяковского,– посмотрите, что она "взаправду" рассердилась или так, только притворяется.

"Дядя", стоявший за моей спиной, судя по белому фартуку – дворник, вытянув шею, заглянул мне в лицо и деловито доложил под новый взрыв смеха публики:

– Шибко осерчали.

Дни экзаменов в Училище живописи приближались. С первых же дней августа мы стали усиленно готовиться к ним. Время занятий удлинилось на два часа. Петр Иванович всячески "натаскивал" нас, рассказывал о всяких "каверзных" случаях, которые иногда бывали на экзаменах, волновался вместе с нами. Наконец наступили экзамены. Они продолжались, насколько мне помнится, шесть дней.

Маяковский и его друг Леня Кузьмин, застенчивый юноша небольшого роста, сразу же после экзаменов выехали в Петербург: они решили одновременно сдавать в Академию художеств 1. О результатах московских экзаменов друзьям сообщили телеграммой "Большой поступил, маленький – нет".

1954

Л. Ф. Жегин . Воспоминания о Маяковском

Я знал Маяковского в период Школы живописи, ваяния и зодчества. С тех пор прошло уже немало лет. Но тем не менее я достаточно ясно помню фигурный класс, безотрадно казенные стены, лес мольбертов и ряд – увы! – банальных этюдов с обнаженной или одетой натурщицы.

Среди довольно серой и мало чем замечательной массы учеников в классе выделялись тогда две ярких индивидуальности: Чекрыгин и Маяковский. Обоих объединяло тогда нечто вроде дружбы. Во всяком случае, Маяковский относился к Чекрыгину довольно трогательно, иногда как старший, добродушно прощая ему всякого рода "задирания" и небольшие дерзости вроде того, что, мол, "Тебе бы, Володька, дуги гнуть в Тамбовской губернии, а не картины писать".

По существу, Маяковский был отзывчивый человек, но он эту сторону своего "я" стыдливо скрывал под маской напускной холодности и даже грубости. Он способен был на трогательные, думается, даже на почти сентиментальные поступки; все это так мало вяжется с его канонизированным образом.

Маяковский сам, вероятно, сознавал, что живопись – не его призвание. Он писал маслом, ярко расцвечивая холст, достигая внешнего весьма дешевого эффекта.

Наши профессора – довольно безобидный и совершенно безличный старичок Милорадович и Касаткин, считавшиеся "грозой" учеников, требовавший точного рисунка и знания анатомии, делали вид, что не замечают новаторских попыток Маяковского и даже похваливали его за колорит и ставили ему удовлетворительные отметки, кажется немного его побаиваясь.

Маяковский подтрунивал над обоими, бормоча им вслед: Косорадович и Милорадкин.

Позднее, уже утверждая себя как поэта, в период своей близости с Ларионовым, Маяковский не забрасывает живопись. Помню, что им был даже написан специально для Ларионовской выставки 1 какой-то "лучистый" этюд – довольно случайные диссонансы зеленых, синих и красных пересекающихся беспорядочных мазков. Но несерьезность попытки была, очевидно, ясна каждому, и лучистой картине так и не суждено было увидеть свет.

Маяковский как живописец проявился позднее. Он стал ярким плакатистом, создав свой собственный, вполне самостоятельный стиль политической карикатуры для "Окон РОСТА".

Впрочем, дарование Маяковского как карикатуриста стало проявляться еще в Школе живописи, в период первых стихов, собранных в его книжке "Я!" 2

В связи со стихом:

В небе жирафий рисунок готов

выпестрить ржавые чубы 3,–

я вспоминаю, что Маяковский испещрял в ту пору изображениями жирафов любой кусок бумаги, случайно попадавший ему под руку, или даже целые альбомы для рисования.

В Школе живописи можно было видеть, как Маяковский "выколачивает" ритмы своих кованых строк. Забравшись в какой-нибудь отдаленный угол мастерской, Маяковский, сидя на табуретке и обняв обеими руками голову, раскачивался вперед и назад, что-то бормоча себе под нос. Точно так же (по крайней мере в ту пору), путем бесконечных повторений и изменений создавал Маяковский и свои графические образы.

• Предыдущая
• 23/170
• Следующая