Схаас - Мерцалов Игорь - Страница 21
- Предыдущая
- 21/137
- Следующая
Девушка неплохо держала удары, инстинктивно чувствуя, что в простой полоске закаленной стали кроется нечто большее, чем кажется на первый взгляд.
— Не надо так судорожно вцепляться в рукоять, — поучал Джон. — Больше доверяй себе, у тебя хорошая пластика. Не сковывай собственных движений. Ладно, а теперь ударь меня как-нибудь.
Он стоял спокойно, держа в руках обломанный черенок лопаты, который заменял ему меч. Изабелла взмахнула оружием и направила его в шею Джону. Тот, не отбивая удара, отступил назад и сказал:
— Слишком долгий замах.
Последовала новая попытка.
— Вот опять, я зевнуть успеваю, видишь? — В доказательство он и впрямь зевнул. — О, уже лучше…
На четвертый раз Изабелла сама поняла, что от нее требуется короткое, непредсказуемое движение. И она попыталась уколоть Джона, но тот, уже не трогаясь с места, только шевельнул кистью руки — и черенок, столкнувшись со сталью под безопасным для него углом, отвел ее в сторону. Джон же шагнул навстречу, они с девушкой вдруг оказались стоящими вплотную друг к другу, и тут черенок метнулся от меча вверх, к горлу Изабеллы.
— Заметила? Я не двигал плечами и локтями, я почти ничего не сделал, просто направил силу твоего удара туда, куда мне было нужно.
— Это как с кулаками?
— В десятку! Умница.
— Но ведь рука и меч — это разные вещи.
— Немножко разные, но… совсем чуть-чуть. Меч — это продолжение тебя, — сказал Джон и запнулся, обнаружив, что готов бессознательно повторять чужие слова. — Знаешь, в моем мире это все уже давно кануло в прошлое, никто не способен понять то чувство, которое испытываешь, держа в руке добрый клинок. Призрак приучил меня к старине, и я ему за это благодарен. Когда я впервые взял в руки меч, это было… как волшебство. Вот только я сам не знаю, насколько верны мои чувства. Имею ли я вообще право чему-то учить? Но он тогда сказал мне: «Джон, никогда не пытайся оправдываться тем, что ты-де живешь в таком-то времени. Человеческий дух всегда один и тот же. И во все эпохи ангелы и черти одинаково бьются за наши души. И все равно что в твоей руке — каменный топор, меч или автоматический пистолет, настоящим оружием остаешься ты сам. Просто знай, Джон, что меч — это самое благородное оружие, изобретенное человечеством. Не смерть от меча, нет, смерть всегда одинаково отвратительна, но сама борьба с мечом в руках. Меч не дает осечки. Он не позволяет тебе увильнуть от лица врага. Здесь все решает твое собственное мастерство. То, как ты владеешь мечом, — это то, как ты живешь…» Это не совсем точные слова, но суть та же. Ты понимаешь? — Он взглянул на Изабеллу с надеждой и опасением одновременно.
Для него почему-то было важно, поймет ли она его. Почему? Он не знал.
Джон увидел, что она слушает его внимательно, и как-то сразу понял, что девушка слышит не только то, что он говорит, но и то, что кроется в его душе, — невысказанное, подавленное сомнение человека, не знающего, зачем он живет так, как живет, и подозревающего, что любое другое бытие способно поставить его перед тем же вопросом.
— Кажется, да, — тихо сказала она.
— Конечно, — улыбнулся Джон. — Ты у меня умница, все поймешь. Давай проделаем это еще раз. Действуй по наитию, не забывай, что силу удара всегда можно использовать в своих целях. И перестань думать о мече как о постороннем предмете. Это твое жало, твое слово, твой взгляд!
В глазах девушки полыхнули огоньки азарта, и она отдалась вольному творчеству — порхала вокруг Джона словно стрекоза, передавая клинку не столько напряжение мышц, сколько свою волю. А Джон, сам в душе поражаясь и радуясь открывшемуся у него учительскому таланту, искусно втягивал ее в танец, провоцировал на все более сложные движения. И отмечал, что его ученица, малоопытная, решительно не сведущая в технике боя, интуитивно угадывает многие аксиомы фехтования. Правда, аксиомы ускользали, Изабелла забывала их, как только ситуация менялась, но на смену приходили новые.
У нее определенно был талант.
Впрочем, как сравнивать, размышлял Джон, не останавливая урок. Средневековый человек не просто физически крепче моего современника, он целесообразнее, его физическая культура носит практический характер. Здесь актуальны десятки, сотни навыков, бесполезных в моем мире. Здесь, например, каждый человек легко управляется с лошадью, а ведь это целый комплекс движений, потерянный в двадцать первом веке, замещенный приседанием, или, скорее, плюханьем на сиденье автомобиля и вялым шевелением рук и ног — да и те скоро отменит бортовой компьютер. В то время как всадник в седле совершает миллионы микродвижений всех мышц, водитель только тычет пальцами в радиолу, морщась от музыки, которая ему не по душе. Сесть на коня или спрыгнуть с коня, влезть на дерево или спуститься на землю, подпрыгнуть, слазить в погреб или на чердак по лестнице — постоянно присутствует движение вверх-вниз, по вертикали. Даже в мыслях, в воображении, в представлениях о мироустройстве: небеса — земля — ад. А у нас вертикаль — это колесо обозрения в луна-парке, а кроме него самолет и лифт; умозрительно — понятия о космосе и магме, на которые нам начхать. Мы, такие умные, живем в пришибленной урбанистической горизонтали, а эти дикари — в трехмерном пространстве, которое все время нужно преодолевать физически и умственно.
Наконец, очевидные труд и закалка. В этих людях естественным образом заложено то, чего мы если и добиваемся, так только упорными тренировками. Но ни спорт, ни мода на красивое, развитое тело не ставят таких жестких требований, как сама жизнь. Так нужно ли удивляться тому, что для Изабеллы подобная наука близка и понятна?
И все-таки он удивлялся, догадываясь, что имеет, дело действительно с врожденным талантом. К тому же призрак прав: человек по сути своей не меняется, и средневековый индивид — это тоже сформировавшаяся личность, с трудом принимающая все новое. Изабелла же новизну впитывала, как изможденный зноем путник — воду прохладного ручья.
Солнце поднялось уже высоко, когда Джон объявил второй перерыв. Тело сладко ныло — но не от усталости, а от наслаждения, так что останавливаться даже не хотелось, но девушке явно нужна была передышка.
Вот тут один из офицеров и нарушил запрет. Краем глаза Джон замечал, что за ними с Изабеллой по-прежнему наблюдают, уходят по своим делам, но потом возвращаются и присматриваются к учебному поединку. Сейчас к ним присоединился «повелитель новобранцев», он о чем-то говорил с двоими другими офицерами, и вот, воспользовавшись моментом, они приблизились к гостям замка. Один из них подошел вплотную, поприсматривался, словно прикидывая, с какого боку откусить от пирога, чтобы не было видно со стороны, а потом заговорил:
— Интересно это у вас получается, сэр. Будто и вправду игра какая, не то пляска. Только ведь несерьезно это. То есть я хочу сказать, когда один на один, оно, может, и сработает, но в бою…
Этот человек был головы на полторы выше Джона, никогда не жаловавшегося на маленький рост, и ровно вдвое шире в плечах. Густой, насыщенный бас гудел, как церковный колокол. Джон без особого труда представил себе этого гиганта в бою, и ему стало неуютно, хотя никакой враждебности от него не чувствовалось. Не зная, к чему клонит великан, молодой граф промолчал.
Тут подошел и второй — среднего роста, крепко сбитый, с пепельными усами — и поддержал товарища:
— Гарри прав. Он не самый ловкий на словах, но на деле обставит дюжину болтунов, и думать умеет метко. Чего стоят эти изыски в настоящем бою, когда вокруг толпятся друзья и враги, а удары сыплются ровно град?
— Ты что, голову под шапку забыл надеть или глаза не промыл? — возмутилась Изабелла. — С таким искусством, как у сэра Джона, можно в одиночку разгонять армии!
Здоровяк Гарри усмехнулся, но не столько словам, сколько дерзости девушки, а усатый ее проигнорировал.
— Как ты поступаешь в битве? — продолжал он. — Выплясываешь с клинком или дерешься как все?
Знать бы точно, чего ему надо, этому усатому прилипале? Ясно одно — от ответа уйти не удастся. А значит, надо будет сказать, что в настоящих битвах не участвовал ни разу в жизни, потому что, начни Джон врать, эти люди сразу же его раскусят. А говорить правду после того, как все утро ублажал зрительские взоры, тоже было как-то неловко — ему отнюдь не хотелось, чтобы его лишний раз называли юродивым. Наконец, после того, как этой ночью из-за него гибли люди…
- Предыдущая
- 21/137
- Следующая
