Если бы Гитлер не напал на СССР… - Кремлев Сергей - Страница 52

Но в Японии всегда имелись влиятельные силы, понимавшие выгодность для страны союза не с Западом, а с Россией. Имена князя Ито, мэра Токио графа Гото наиболее известны, но среди японской элиты они были не одиноки. Русско-японская война помешала возможному сближению — как это и было задумано англосаксами… Но к 41-му году вновь оформились две основные группы.

Одна, связанная с армейской верхушкой, с генералами Квантунской армии, дислоцированной в марионеточном Маньчжоу-Го, мечтала «скрестить мечи с Россией на полях Северной Маньчжурии».

Другая была склонна к морской экспансии в Тихом океане, а это означало конфликт с обеими англосаксонскими державами. Эта группировка, связанная с флотом, возражала против войны с СССР. Противились ей и адмирал Ямамото Исороку, и такие дипломаты, как Хирота и Того, знавшие СССР по дипломатической службе в Москве. Увы, и тут оказывалось не все просто… Принц Коноэ считался «евразийцем» и в качестве такового разделял идеи германского геополитика генерала Карла Хаусхо-фера. Немец хорошо знал Японию, служил когда-то в Токио военным атташе и сейчас поддерживал с Коноэ связь через своего ученика, токийского корреспондента «Франкфуртер Цайтунг» Рихарда Зорге. Главенствующей идеей Хаусхофера был «континентальный блок» Германии, России и Японии. Но заключение Тройственного пакта обеспокоило в Токио именно евразийцев-прагматиков. Они считали, что военный союз с Германией может привести в перспективе к войне на три фронта — с СССР, с Китаем и с США.

Но и это было ещё не всё. Самый воинственный и жесткий лидер армейских кругов генерал Тодзио Хидэки по прозвищу Бритва стоял за экспансионистскую политику самого шовинистического образца. Неяпонцев он вообще за людей не считал, а уж соседей-азиатов — и подавно! Все страны мира генерал делил на врагов относительных и абсолютных. Россия относилась к последним, но и с Америкой Тодзио был готов воевать немедленно — за гегемонию на Тихом океане, за Китай, за Филиппины и Голландскую Индию (Индонезию). За собственно Индию он тоже, впрочем, был не прочь побороться. Не боялся конфликта с Англией, с Францией. Причем Тодзио не желал Азии для азиатов. Он желал Азии для Японии, стремясь к максимальной колониальной эксплуатации первой во имя процветания второй. Был он и за не то что жесткую, а за жестокую линию в отношениях с Китаем, за его полную оккупацию. Впрочем, хотя Тодзио и был экстремистом, глупцом не был и мыслить реально умел — если его вынуждали к этому реальные обстоятельства.

Группа Коноэ была склонна обеспечить в Азии «сосуществование и сопроцветание» — при руководящей роли Японии. Для Тодзио ни о каком «со…» не могло быть и речи. Во всяком случае — пока. Ведь в качестве оппозиционера он мог позволить себе большую жесткость на словах, чем в случае, если бы он был премьером. Правда, сотрудничать с Германией Тодзио был готов и Тройственный пакт приветствовал.

Пятидесятилетнего принца Фумимаро Коноэ склонные к прозвищам японцы (впрочем, а какой народ к ним не склонен, если прозвище само просится на язык?) прозвали «меланхоличным принцем». Высокого роста, хрупкого сложения, утонченного облика, принц мог порой действительно впасть в депрессию и не всегда обращал внимание на мелочи жизни. Зато он умел видеть главное и ещё в девятнадцать лет, после окончания юридического факультета Киотоского университета, опубликовал политическое эссе под показательным названием «Отказ от мира с Англией и Америкой в центре».

Повзрослев, он выдвинул идею «сферы процветания Великой Восточной Азии». И, в отличие от Тодзио, Коноэ видел задачу не в замене англосаксов в качестве колонизаторов на японцев, а — как уже сказано — в создании блока трёх ведущих антианглосаксонских держав. В Азии же Коноэ был склонен к политике разумного японского патронажа — в том числе и в Китае.

30 ноября 1940 года Коноэ подписал «Договор об основах взаимоотношений между Японией и Китайской республикой». Правда, само понятие «Китайская республика» можно было понимать тогда по-разному. Была область Яньань — «Особый район Китая» под рукой коммуниста (скорее, впрочем, левого националиста) Мао Цзэдуна.

Было правительство Чан Кайши в южнокитайском Чунцине. Этот заигрывал и с нами, и с янки, и с японцами, с которыми официально воевал.

Имелось и Центральное «национальное» правительство Ван Цзинвея — председателя Центрального политического совета Гоминдана в 1937–1938 годах. Ван Цзинвей разошелся с Чан Кайши, будучи сторонником сотрудничества с Токио. В декабре 38-го года он сбежал из Чунцина в оккупированный японцами Шанхай, а в марте 40-го образовал свое правительство в Нанкине… С ним-то Коноэ и подписал свой договор.

Коноэ был за разумный патронаж — недаром токийский посланник такой гордой (хотя и очень бедной) страны, как Афганистан, сообщал в апреле 41-го нашему Сметанину, что в Японию приехала афганская экономическая миссия для ознакомления с промышленными возможностями страны и расширения экспортно-импортных операций с японцами.

Группа Коноэ была и за широкий государственный контроль — причем не только над экономикой. В 1940 году была введена новая политическая структура — многочисленные буржуазные и правосоциалистические партии самораспустились, и всю эту парламентскую дребедень заменили Ассоциацией помощи трону. Были созданы новые государственные органы — контрольные ассоциации по всем видам производства. Это было нечто похожее на Организацию промыслового хозяйства в рейхе с её шестью имперскими группами по промышленности, энергетике, банкам, торговле, ремеслам и страховому делу. Напоминало это и корпоративный принцип дуче.

Контрольные ассоциации регулировали снабжение экономики Японии сырьем и топливом, рабочей силой, назначали цены и определяли хозяйственную политику. Во главе их стояли люди из «дзайбацу» — крупнейших концернов. В «дзайбацу» хватало и политических реалистов, и политических экстремистов. Но, так или иначе, это было как раз то усиление государства, о котором говорили Сталин и Мацуока в Москве.

8 МАЯ 1941 года Сметанин устраивал в полпредстве обед для рыбопромышленников, нефтяников и угольщиков из японо-советского общества. Был и один из бывших послов Японии в СССР Ота. Приглашённый Танака быть не смог, но за три часа до обеда лично передал первому секретарю Долбину, что неожиданные обстоятельства вынуждают его быть в другом месте.

За столом сидели промышленники Сакондзи, Танакамару, Мицуи, Отани, посол Ота… Все были оживленны, много говорили, но политические темы не затрагивались.

— Господа, — рассказывал полпред (без одного дня — уже посол), — полторы недели назад мы с товарищами были приглашены директором театральной ассоциации господином Отани в театр «Кабуки»… Были также господа Охаси и Киучи с жёнами.

Охаси был замом Мацуоки, а Киучи — заведующим протокольным отделом МИД.

— И каковы ваши впечатления? — спросил Ота.

— Мы видели лишь часть программы, поскольку нас, кроме представления, угостили ещё и ужином…

Все дружно засмеялись. Смеялся и полпред, а потом серьёзно закончил:

— Такие акты очень интересны для познания этнографии, культуры и быта старой Японии…

Все закивали головами, а жена советника полпредства Якова Малика прибавила:

— Господин Охаси сказал нам, что господин Отани владеет шестьюдесятью театрами и более чем сотней кино…

Один из гостей подтверждающе кивнул, а Сметанин сказал:

— Господин Отани уже второй раз намекал мне о возможности гастролей «Кабуки» в Москве.

— Как это уже было в 1928 году? — проявил хорошую память Ота.

— Да…

— Тогда это был прорыв!

— Ну, что же… Прошло достаточно времени для новых прорывов, господа!

Но всё это была всё же «лирика». А сутью было то, что одна часть японских верхов стояла за немедленную войну с Россией, а другая — за такую же немедленную войну с Америкой и Англией. Янки это прекрасно понимали. И их устраивал один вариант — первый. При этом Америке нужна была и война СССР с рейхом — пока хотя бы на газетных страницах. И в один прекрасный день начала мая японское агентство Домэй Цусин передало из Нью-Йорка «сенсационную новость»: