В лесах. Книга Первая - Мельников-Печерский Павел Иванович - Страница 47

• Предыдущая
• 47/141
• Следующая

— Да туда ль мы едем? — спросил Патап Максимыч сидевшего на козлах работника. — Коим грехом не заблудились ли?

— Где заблудиться, Патап Максимыч! — отвечал работник. — Дорога одна, своротов нет, сами видели.

— Да в Белкине-то хорошо ли ты расспросил у мужиков про дорогу?

— Как же не расспросить, все расспросил, как следует. Сказали: как проедешь осек, держи направо до крестов, а с крестов бери налево, тут будет сосна, раскидистая такая, а верхушка у ней сухая, от сосны бери направо… Так мы и ехали.

— А что говорили ребята? — спросил Патап Максимыч. — Как же не сворачивать; направо своротил, как было сказано. — И у сосны сворачивал?

— И у сосны своротил, — отвечал работник. — На ней еще ясак нарублен, должно быть, бортевое дерево было. Тут только вот одного не вышло против того, что сказывали ребята в Белкине.

— А что говорили ребята? — спросил Патап Максимыч.

— Да сказывали: будет маленький долок, и как-де переедешь долок, сосна будет с обеих сторон отесанная, а тут и Керженец. — Ну? — Долок-от был, еще мы вывалились тут, а тесаной сосны не видать, я смотрел, смотрел ее, нет сосны, гляжу, ан на Керженец выехали.

— Стало быть, тут мы и спутались, — закричал, разгорячась Патап Максимыч. — Чтоб тебе высохнуть, дурьи твои глаза! Зачем тесану сосну прозевал?

— Да не было ее, Патап Максимыч, — отвечал оторопевший работник. — Не родить же ее мне, коли нет.

— Да ведь тебе белкински ребята говорили: держи на сосну. Для че не держал? — кричал Патап Максимыч.

— Да где ж мне ее взять, сосну-то? Ведь не спрятал я ее. Что ж мне делать, коли нет ее, — жалобно голосил работник. — Разве я тому делу причинен. Дорога одна была, ни единого сворота.

— Да сосна-то где? Сосна-то? — закричал Патап Максимыч, хватив увесистым кулаком работника по загорбку.

— Может статься, срубили, — пропищал, нагнувшись на передок, работник.

— Срубили! Коему лешему порчену сосну рубить, коль здорового леса видимо-невидимо! — орал Патап Максимыч. — Стой, чертова образина! Работник остановил лошадей. Понурив головы, они тяжело дышали, пар так и валил с них. Патап Максимыч вылез из своих саней и подошел к задним, где сидел Стуколов. Молчаливый Дюков, уткнув голову в широкий лисий малахай, спал мертвым сном.

— Так и есть, заблудились, — сказал Патап Максимыч паломнику. — Что тут станешь делать?

— Да сам-то ты езжал ли прежде по этим дорогам? — спросил его Стуколов.

— Сроду впервые, — отвечал Патап Максимыч.

— И работники не езжали? — спросил Стуколов.

— Како езжать? — отозвался Патап Максимыч. — Кого сюда леший понесет? Ведь это, сам ты видишь, что такое: выехали — еще не брезжилось, а гляди-ка, уж смеркаться зачинает. Где мы, куда заехали, сам леший не разберет… Беда, просто беда… Ах, чтобы всех вас прорвало! — ругался Патап Максимыч. — И понесло же меня с тобой: тут прежде смерти живот положишь!

— В сибирских тайгах то ли бывает, — отозвался паломник. — По неделям плутают, случается, что и голодной смертью помирают…

— Голодом помереть не помрем, пирогов да всякой всячины у нас, пожалуй, на неделю хватит, — спокойно отвечал Патап Максимыч. — И лошадям корму взято довольно. А заночевать в лесу придется… Хоть бы зимница какая попалась… Ночью-то волки набегут: теперь им голодно. Пора же такая, что волки стаями рыщут. Завтра ихний день: звериный царь именинник (День 18 февраля (память святого Льва, папы римского) в заволжском простонародье зовется львиным днем. Это, по тамошнему поверью, праздник звериного царя, его именины. На свои именины лев все разрешает своим подданным. К тому дню волки свадьбы свои пригоняют.).

— Бог милостив, — промолвил паломник. — И не из таких напастей господь людей выносит… Не суетись, Патап Максимыч, — надо дело ладом делать. Сам я глядел на дорогу: тропа одна, поворотов, как мы от паленой с верхушки сосны отъехали, в самом деле ни единого не было. Может, на эту зиму лесники ину тропу пробили, не прошлогоднюю. Это и в сибирских тайгах зачастую бывает… Не бойся — со мной матка есть, она на путь выведет. Не бойся, говорю я тебе.

— Какая тут матка? Бредишь ты, что ли? — с досадой молвил Патап Максимыч. — Тут дело надо делать, а он про свою матку толкует.

— Вот она, — сказал Стуколов, вынимая из дорожного кошеля круглую деревянную коробку с компасом. — Не видывал? То-то… Эта матка корабли водит, без нее, что в море, что в пустыне аль в дремучем лесу, никак не возможно, потому она все стороны показывает и сбиться с пути не дает. В Сибири в тайгу без матки не ходят, без нее беда, пропадешь. Стуколов показал Патапу Максимычу стороны света и объяснил употребление компаса.

— Ишь ты, премудрость какая!.. До чего только люди не доходят,удивлялся Патап Максимыч. — Ну, как же нам дорогу твоя матка покажет?

— Да нам как надо ехать-то, в котору сторону? — спросил Стуколов.

— На полуночник (То есть северо-восток. В Заволжье так зовут страны света и ветры: сивер — N, полуночник — NO, восток — O, обедник — SO, полдень — S, верховник или летник — SW, закат — W, осенник — NW.), отвечал Патап Максимыч.

— А мы на сивер чешем, маленько даже к осеннику подаемся. Сбились, значит.

— Сбились!.. Я и без матки твоей знаю, что сбились, — насмешливо и с досадой отвечал Патап Максимыч. — Теперь ты настоящую дорогу укажи. — Этого нельзя, надо все дороги знать, тогда с маткой иди куда хочешь… — Так прячь ее в кошель. Пустое дело, значит. Как же тут быть?. — говорил Патап Максимыч.

— Да поедем куда дорога ведет, тропа видная, торная, куда-нибудь да выведет, — говорил Стуколов.

— Вестимо, выведет, — отозвался Патап Максимыч. — Да куда выведет-то? Ночь на дворе, а лошади, гляди, как приустали. Придется в лесу ночевать… А волки-то?

— Бог милостив, — отвечал Стуколов. — Топор есть с нами?

— Как топору не быть? Есть, — сказал Патап Максимыч.

— Сучьев нарубим, костры зажжем, волки не подойдут: всякий зверь боится огня. Так и решили заночевать. Лошадей выпрягли, задали им овса. Утоптали вокруг снег и сделали привал. Топоров оказалось два, работники зачали сучья да валежник рубить, костры складывать вокруг привала и, когда стемнело, зажгли их. Патап Максимыч вытащил из саней большую кожаную кису, вынул из нее хлеба, пирогов, квашеной капусты и медный кувшин с квасом. Устроили постную трапезу: тюри с луком накрошили, капусты с квасом, грибов соленых. Хоть невкусно, да здорово поужинали. И бутылочка нашлась у запасливого Патапа Максимыча. Роспили…

Ночь надвигалась. Красное зарево костров, освещая низины леса, усиливало мрак в его вершинах и по сторонам. С треском горевших ветвей ельника и фырканьем лошадей смешались лесные голоса… Ровно плачет ребенок, запищал где-то сыч, потом вдали послышался тоскливый крик, будто человек в отчаянном боренье со смертью зовет к себе на помощь: то были крики пугача (Филин.)…

Поближе завозилась в вершине сосны векша, проснувшаяся от необычного света, едва слышно перепрыгнула она на другое дерево, потом на третье и все дальше и дальше от людей и пылавших костров… Чуть стихло, и вот уж доносится издали легкий хруст сухого валежника: то кровожадная куница осторожно пробирается из своего дупла к дереву, где задремал глупый красноглазый тетерев. Еще минута тишины, и в вершине раздался отрывистый, жалобный крик птицы, хлопанье крыльев, и затем все смолкло: куница поймала добычу и пьет горячую кровь из перекушенного горла тетерева… Опять тишь, опять глубокое безмолвие, и вдруг слышится точно кошачье прысканье: это рысь, привлеченная из чащи чутьем, заслышавшая присутствие лакомого мяса в виде лошадей Патапа Максимыча. Но огонь не допускает близко зверя, и вот рысь сердится, мурлычет, прыскает, с досадой сверкая круглыми зелеными глазами, и прядает кисточками на концах высоких, прямых ушей… Опять тишь, и вдруг либо заверещит бедный зайчишка, попавший в зубы хищной лисе, либо завозится что-то в ветвях: это сова поймала спавшего рябчика… Лесные обитатели живут не по-нашему — обедают по ночам…

• Предыдущая
• 47/141
• Следующая