Тевтонский крест - Мельников Руслан - Страница 72

• Предыдущая
• 72/84
• Следующая

Кочевники не стали преследовать уцелевших поляков. Выполняя приказ Кхайду, нукеры-гвардейцы разбрелись по полю, усеянному трупами. Приказ был такой: посчитать погибших врагов. Погибших оказалось слишком много, поэтому счет велся мешками. Каждому убитому отрезали одно ухо. Вечером к ногам Кхайду-хана нукеры сложили девять больших турсуков с ушами. Но на суровом обветренном степными ветрами лице внука Темучина не было радости. Слишком тяжело далась ему эта победа.

Пока ханские нукеры резали уши мертвым полякам и немцам, новгородцы и татары искали соратников, которым не хватило сил дойти до монгольского стана. Раненых было мало — обе стороны секлись люто, жестоко, безжалостно добивая и топча копытами коней все, что шевелилось. Потому-то и вздрогнул Бурцев, когда из вечернего сумрака к ним с Бурангулом вдруг шагнула подобно призраку огромная фигура в разбитом нагруднике и с кровяными колтунами в волосах.

— Дмитрий?! Жив!

— А что со мной сдеется? — Новгородец по очереди обнял Бурцева и Бурангула. — Рад, что и вы уцелели, браты!

Судя по медвежьей хватке десятника, Дмитрий вовсе не был бесплотным духом.

— Тебя ж копьем сшибли!

— Ну и сшибли, ну и что… Не впервой. Хороший доспех да добрый поддоспешник меня уберегли. В грудях болит, правда, но ребра и потроха вроде целы. Так что еще повоюем.

— А с головой как? — поинтересовался Бурангул.

— Оно тоже не страшно. Голова моя покрепче других будет. Когда меня с коня свалили, шелом прямо под копыта укатился. Так я бегом — к убитому рыцарю, нахлобучил куявский горшок — негоже ведь идти под мечи с открытой черепушкой — и снова в драку. Но какой-то супостат сбоку подобрался и как… В общем, я даже не понял, чем меня приголубили — булавой, цепом али кистенем. В глазах сразу свет померк — и дух вон. Очнулся уже под вечер. Чувствую, кто-то стянул с меня шлем и берет за ухо. Глядь, а это дружинник ханский ухо мне кинжалом резать собрался. Ну, я его самого того… кулаком в ухо. Он — в крик да за саблю. Принял, слышь, меня за раненого куявца. Лишь когда я его по-нашему, по-русски обложил, признал и сабельку свою в ножны упрятал.

— И чего? — невольно улыбнулся Бурцев.

— А ничего. Куявский шелом помят, мой — лошади затоптали. Но ничего, я себе другой добуду.

— Добудешь, — угрюмо согласился Бурангул. — Сегодня много голов с плеч послетало… Знай только — вынимай из шлемов.

— Что верно, то верно, — помрачнел десятник. — Сколько ж тут народища-то порублено да постреляно?! Сколько душ загублено?!

— Кхайду-хан не меньше тумена потерял, — сказал Бурангул. — Поляков, тевтонов и прочих рыцарей, союзников, наемников да кнехтов Генриха Силезского — и того больше полегло.

— А новогородская дружина как?

— Семь десятков от той дружины и осталось, — ответил Бурцев. — Твой десяток весь до единого тевтоны да куявцы вырубили.

— Худо, — сокрушенно вздохнул новгородец. Помолчали.

— Ну, а твои-то что, Бурангулка?

— Почитай, из сотни полусотня уцелела.

— Ох, худо.

— Могло быть хуже, русич. Если б подошла к Генриху подмога богемского князя. Если б не было у нас огненных стрел китайского мудреца. И если бы Вацалав не удумал, как в самом начале битвы остановить тевтонов.

Возражать Дмитрий не стал — нечего было возразить. Новгородец обратился к Бурцеву:

— Как дальше-то нам быть, Василь? Идти с ханом или возвращаться пора? Сегодня ведь вроде переломили мы хребет орденской свинье, уберегли Русь-матушку. Что мыслишь, а, воевода?

Мысли на этот счет у Бурцева имелись четкие и ясные.

— Еще не уберегли, — возразил он. — Конрада Тюрингского добить надо. Магистр-то сбежал. И впредь не угомонится. Оправится от поражения, дождется, пока Кхайду-хан из Польши уйдет, соберет новое войско и поведет в крестовый поход на Русь.

Он замолчал. Это была лишь одна причина, по которой надлежало поскорее добраться до тевтонского магистра. И пожалуй, для Бурцева даже не наиглавнейшая. Драться с Конрадом он будет в первую очередь из-за Аделаиды.

Дмитрий согласно кивнул:

— Твоя правда, Василь. Не след нам возвращаться на Русь, пока Конрад жив. Вот достанем магистра, тогда, даст бог, и двинем обратно.

— Ага, если хан отпустит, — усмехнулся Бурцев. — После сегодняшней битвы Кхайду хорошими воинами разбрасываться не станет.

И Дмитрий, и Бурангул посмотрели на него как на умалишенного.

— То есть как это не отпустит?! — удивился новгородец. — На то у нас уговор с ханом, а уговор дороже денег. Мы ж не наемники али подневольники какие. По доброй воле в поход шли. А коли воли не будет, что ж Кхайду с нами навоюет-то?

— Хан всегда договоры блюдет, — вставил слово Бурангул. — Как можно обмануть того, с кем бок о бок сражаешься? Как надеяться на обманутых союзников в бою?

Вот те и пресловутое восточное коварство! Вот те и вероломство азиатское! Принципы, однако, у хана Кхайду. Прямо-таки кодекс рыцарской чести.

— Не, Василь, не сумлевайся даже! Хан воинской клятвы и договора не нарушит. Да и нет корысти Кхайду отношения с русичами портить. Русь-то она преградой стоит между степью и рыцарями тевтонскими. Посему татары хотят видеть в нас миролюбивых союзников, а не обозленных ворогов.

— Ладно, — подытожил Бурцев. — Так или иначе, а остаться с ханом нам пока придется. Будем вместе с Кхайду брать Легницу. Поляки туда отступали. И тевтоны, надо полагать, тоже. Вот возьмем город, доберемся до Конрада Тюрингского — тогда и решать будем.

— Так ведь это, — снова встрял Бурангул. — Нет сейчас Конрада в Легницкой крепости.

— Как?! Как нет?!

— Не в Легницу ушли всадники с крестами. Мои воины гнались за ними до самой крепости.

— И что?

— Крестоносцы не входили в ворота. Магистр послал куявцев и своих рыцарей отбить погоню, а сам с малым отрядом и молодой пленницей свернул на север.

Бурцев зло сплюнул:

— Чего ж ты только сейчас об этом говоришь, Бурангул!

— А раньше меня никто не спрашивал, — огрызнулся сотник.

— И-эх, — Бурцев в сердцах развернулся.

— Куда ты, Вацалав?

— К Кхайду-хану, — буркнул он, не оборачиваясь, — разговор есть…

К Кхайду его пустили не сразу. Забрав оружие, молчаливая стража перегородила путь копьями.

— Жди, — коротко приказал нукер в порубленных доспехах. — Хан занят.

Бурцев отступил от огня у входа в шатер к коновязи. Чья-то взмыленная лошадь устало повернула к нему голову. Надо же — вся морда в пене. Интересно, кто ж так загнал животину?

Дозволенье войти Бурцев получил, когда из шатра, пятясь задом, вышел монгольский воин. Одежда его была заляпана грязью, но не кровью. И ни одной царапины. Кочевник казался измотанным скорее долгой скачкой, чем недавней битвой.

В походном жилище Кхайду ничего не изменилось. Все — вплоть до шелкографии с изображением покойной жены внука Чингисхана — находилось на прежних местах, словно и не было долгих переходов, словно ханская юрта простояла неподвижно с тех самых пор, как Бурангул притащил сюда Бурцева на аркане.

Кхайду принял его благосклонно. Взмахом руки отогнал стражников-нукеров, занервничавших при виде посетителя, не спешившего падать ниц перед «непобедимым ханом». Телохранители послушно отступили. Неподвижными истуканами они застыли возле входа. Правда, рук с сабельных эфесов це убрали. Отношение хозяина шатра к гостю может измениться, а верной страже всегда нужно быть наготове.

Благожелательный кивок можно расценивать как приглашение сесть? Бурцев опустился на ковер, скрестил по-татарски ноги. Непривычно, но ничего не поделаешь — стульев хан с собой не возил.

— Возьми, доблестный богатур, — хан протянул что-то желтое, блестящее.

В ладонь Бурцеву легла овальная золотая пластина с круглым отверстием вверху и утолщенными краями. На пластине — гравировка: летящий сокол, нехитрый орнамент и путаные письмена.

• Предыдущая
• 72/84
• Следующая