Тевтонский крест - Мельников Руслан - Страница 18

• Предыдущая
• 18/84
• Следующая

— Это что, кандалы?! — удивленно охнула княжна, не веря в случившееся. — Ты надел на дочь князя кандалы? Да как ты сме…

Не договорила — Бурцев бесцеремонно подхватил ее, перекинул через плечо. И, не обращая внимания на яростные взбрыкивания, потащил к гнедой лошадке.

— Пусти-и-и!

Не пустил. Уложил лицом вниз на лошадиный хребет.

— Пш-ла! — самому пришлось запрыгивать, удерживая повод, княжну и самодельное седло-попону, почти на скаку. К счастью, сложнейший трюк джигитовки завершился благополучно.

Девушка вскрикнула от боли и возмущения, когда Бурцев одной ногой прижал к лошадиному боку ее волосы, а другой — развевающиеся ошметки подола. Так надо, подруга. Не дай бог зацепиться сейчас за ветку — сорвет обоих.

Он поддал гнедую пятками. Княжну хорошенько тряхнуло. Дыхание у Аделаиды сбилось, полячка наконец замолчала и перестала дергаться. Крики сменились стонами. Теперь девушка уже сама цеплялась за мохнатую попону.

Бурцев оглянулся. Погони не было. Однако он успел увидеть, как длинный рыцарский меч срубил голову предводителю «тартар»: шлем полетел в одну сторону, устрашающая саблезубая маска — в другую. Мелькнул в воздухе раззявленный рот отсеченной головы. У кувыркавшейся головы не хватало левого уха. Потом сражающиеся скрылись из виду.

— Сдается мне, за тобой идет нешуточная охота, Аделаида. Важная, видать, ты персона. Ребята в масках, что вырубили весь обоз, тебя почему-то оставили в живых. Лесные лучники тоже только коня завалили. Рыцарю этому усатому опять-таки ты понадобилась. Я ведь слышал.

Бурцев опустился на корточки перед девушкой в наручниках. После долгой скачки ныли ноги, а Аделаиде, которая проделала весь путь, свесившись с лошадиного крупа, наверное, приходилось совсем несладко. Вчерашняя тряска в повозке теперь покажется ей приятной прогулкой.

Она привалилась спиной к мшистому стволу раскидистого дуба. Сидела на сброшенных с лошади шкурах-попонах и усердно дулась. На княжну благородных кровей эта чумазая оборвашка с хвоей и трухой в грязных волосах походила уже мало. Но подбородок держала по-прежнему высоко, а лицо воротила от обидчика так, что, казалось, вот-вот хрустнут шейные позвонки. Не желаю, мол, тебя видеть и слышать. Значит, фамильярничать сейчас не стоит. Нужно, по возможности, соблюдать этикет, туды ж его за ногу… Или хотя бы элементарную вежливость.

— Извини меня за грубость, но такой уж ты человек и такой я — иначе тебя из беды было не вытащить.

Полячка передернула плечиками. Мол, тебя никто и не просил меня вытаскивать, — очевидно, означало это телодвижение..

— Княжна, давай будем общаться не на языке жестов.

Ноль эмоций. Дает понять, что не станет говорить в наручниках. Хорошо, хоть адвоката не требует. Бурцев тяжело вздохнул. Попробовал еще раз завязать разговор:

— Ты вообще меня слышишь, или как?

Аделаида лишь крепче сжала губки. Глаза, по-прежнему отведенные в сторону, повлажнели. Только бы опять не разревелась!

Бурцев огляделся. В лесу темнело. А во мраке вряд ли эта отчаянная сорвиголова и жуткая трусиха в одном лице решится на очередной побег. Испугается если не вездесущих охотников за отпрысками знатных родов, то крыс и темноты. Пожалуй, до рассвета Аделаида останется с ним. Так что милицейские «браслеты» под кодовым названием «Нежность» пока не понадобятся.

— Давай так, княжна, — подмигнул Бурцев, — я снимаю с тебя эти… кандалы, мы заключаем перемирие хотя бы до утра и мило беседуем. Постараюсь тебя не обижать, но уж и вы, ваше высочество, проявите ко мне снисхождение.

Скованные руки протянулись к его лицу. Обломанные, черные от грязи ногти мелькнули перед глазами.

— Сейчас же освободи меня, тупой мужлан!

— Нет, так дело не пойдет. Я ведь могу и потерять ключ от твоих кандалов, княжна. Случайно.

Подленький, но необходимый шантаж…

— Сними-и-и…

Все-таки это произошло. Непробиваемое высокомерие знатной полячки смыли долго сдерживаемые слезы. И Бурцев сразу ощутил себя распоследней сволочью. Он судорожно расстегнул наручники. И зашвырнул стальную «Нежность» подальше в кусты. Осторожно и опасливо прижал к себе сотрясавшуюся в рыданиях девушку.

Удивительно, но Аделаида не отстранилась. Наоборот — вцепилась тоненькими пальчиками в его грязную одежду. Только теперь Бурцев по-настоящему осознал, как ей одиноко и паршиво. Княжна, конечно, дуреха изрядная, но и он тоже хорош. То ее любимое платье искромсает, то закует в наручники и кулем швырнет на лошадь. Заботливый — аж тошно. Бурцев забормотал слова утешения, обещал — не столько ей даже, сколько самому себе — никогда больше не позволять грубости. За грубое обращение с безщитной хиппующей девчонкой он, помнится, бил морды скинам в парке. А вот его самого сейчас некомy было поучить жизни. Жаль — надо бы. В порыве чувств Бурцев все-таки погладил княжнy по голове, вытряхивая из спутавшихся волос труху. Полячка разревелась пуще прежнего.

— Ну, что так, Аделаидка? К чему столько слез-то?

— Обидно мне, Вацлав, и страшно, — прохлюпала рокрым носом княжна. — Я ведь впервые одна осталась, совсем одна. Кроме как на тебя, мне и надеяться сейчас больше не на кого.

— Так я ж тебе о том и твержу всю дорогу. Одна пропадешь, сгинешь. Вместе нам держаться надо, вместе.

— Ты, верно, в самом деле добра мне желаешь, Вацлав, и оберегаешь как можешь, но…

— Чего «но»? Что тебя смущает?

— Эх, все-таки жаль, что ты не благородный рыцарь! Неправильно это как-то, если дочь князя спасал человек низкого сословия. Не так все должно быть, как бы тебе объяснить… Понимаешь, Вацлав, покровительство знатного пана из достойного древнего рода это одно, а помощь мужика-ополченца — совсем другое. Это ж, выходит, я, дочь Лешко Белого, должна быть обязана и благодарна какому-то… Это же позор, унижение. Ну, почему меня спасает такой муж-л-а-ан?!

Аделаида заревела снова. Вот те на! Выговорилась, блин, излила душу. Впрочем, Бурцева откровенность спутницы теперь ничуть не задевала. Настолько милой непосредственной казалась ему чумазая девчонка, тужившаяся объяснить, какое он быдло и какая она королевна, но при этом рыдающая на его грязном плече. Он не смог сдержать улыбки. Продолжая гладить по русым волосам, ласково проговорил:

— Сочувствую тебе, княжна, но тут уж ничем по мочь не в силах. Таким, видишь ли, я уродился — не рыцарем и не принцем на белом коне. Но поверь моему жизненному опыту, частенько помощь простолюдина ценнее покровительства сильных мира сего. А что до благодарности… Так не нужна она мне, твоя благодарность. Нет, правда…

— Хочешь оскорбить меня еще больше, да, Вацлав?

— Нет, княжна. Хочу, чтобы ты перестала плакать. И рассказала хоть что-нибудь о себе. Хочу поговорить с тобой. Просто, по-человечески.

И она разговорилась. Не сразу. Постепенно. Сначала вопросы все больше задавал он. Аделаида отвечала неохотно — всхлипывая и утирая слезы подолом. Потом сама увлеклась беседой. Бурцев в тот вечер узнал о своей спутнице много интересного.

— Отца своего Лешко, прозванного в народе Белым, сына Казимира Справедливого, я почти не помню. Знаю, что был отец одним из сильнейших польских князей. Считаться с ним вынужден был даже его брат Конрад Мазовецкий. И сын Болеслава Высокого Генрих Бородатый — бывший правитель Силезии. И Владислав Второй, Ласконогий, прозванный также Великим, — тот, что сражался с Владиславом Одоничем за Великопольское княжество. И другие удельные князьки помельче. Да, с Лешко Белым считались и боялись его. Краковский стол Малопольского княжества при отце возвысился настолько, что самые мудрые паны пророчили долгожданное объединение под его началом многострадальных польских земель, погрязших в междоусобных войнах. Возможно, Лешко Белый действительно смог бы подчинить гордых соседей и стать всепольским князем, но убили его. Подло, предательски, когда мне было всего три года.

• Предыдущая
• 18/84
• Следующая