Чудесный дар - Кобербёль Лине - Страница 9

• Предыдущая
• 9/40
• Следующая

– Мессир Никодемус? – нерешительно спросила я.

Сначала мне показалось, будто он не слышит меня. Но вот он повернулся и медленно сел. Ему семнадцать лет, говорила матушка; как раз сейчас он выглядел и старше, и вместе с тем моложе. На лице его застыло одновременно горькое и потерянное выражение, а его подбородок, нос и левая скула опухли и были покрыты синяками от побоев. Стражи были к нему жестоки!

– Девочка? – удивленно пробормотал он. – Что ты здесь делаешь? Кто ты?

– Дина Тонерре…

И тут наши взгляды скрестились.

– О боже! – прошептал он, пряча лицо в ладонях. – О боже, неужто все сначала! Девочка, будь добра… будь добра, уйди! Только уйди!

– Я не могу. Они заперли дверь! – Я напряглась, стараясь говорить как можно спокойнее, но голос мой, пожалуй, все-таки чуточку дрожал, совсем немножко… – Я должна… пробыть здесь всю ночь…

Он удивленно поднял глаза, но тут же отвел их в сторону.

– Зачем?

– Это какой-то уговор между матушкой и Драканом.

Для него было так естественно смотреть на того, с кем он говорил, и потому он все время забывал, что ему не хочется смотреть мне в глаза. Но всякий раз, вспоминая об этом, он корчился так, будто у него где-то болело.

– Твоя мать – Пробуждающая Совесть, не правда ли? – спросил он и снова обхватил лицо руками.

– Да.

– У тебя ее глаза.

– Да… я хорошо это знаю.

Тут взгляд мой упал на его руки. Они не дали ему умыться. Подтеки и длинные полоски запекшейся крови все еще оставались на тыльной стороне рук, между пальцами, в складках кожи возле суставов, под ногтями. Они не дали ему умыться. Если матушка права и он невиновен, то… то они принудили его сидеть здесь с окровавленными руками, с кровью его отца… с кровью Аделы и мальчика… Целую ночь и весь день он так и просидел здесь с кровью всех своих мертвых родных на руках.

Вдруг до меня дошло нечто куда более важное, чем чистый пол. Взяв одно ведро, я поставила его перед ним и протянула ему грубый, жестковатый комок мыла, что нам дали.

– Вот, – сказала я, – умойся.

Он чуточку посидел молча. Потом его плечи начали дрожать, и я на какой-то миг испугалась, что он плачет. Он вытянул руки с растопыренными пальцами прямо перед собой, но и руки его тряслись. Однако он заставил себя на долгий миг встретиться со мной взглядом. Глаза его были почти такими же темно-синими, как у Дракана, но белки испещрены красными прожилками, так что при взгляде на Никодемуса становилось тяжко на душе.

– Спасибо, – поблагодарил он. – Не думал я, что дочь Пробуждающей Совесть может быть столь… милосердна.

Он схватил мыло, как голодный хватает кусок хлеба. Он тер и тер ладони, затем стащил с себя рубашку и обмыл лицо и верхнюю часть туловища, даже волосы, хотя уже весь трясся от холода. Его изувеченная грудная клетка потемнела от синяков. Он напоминал Рикерта Кузнеца в тот раз, когда его лягнула огромная ломовая лошадь мельника.

Вытереться было нечем, а прикасаться к запятнанной кровью рубашке ему явно не хотелось. Сняв передник, я дала его ему.

– Спасибо! – поблагодарил он, заставив себя еще раз встретиться со мной взглядом, хотя я видела: это причинило ему боль.

– Ты замерзнешь, – пробормотала я, когда он пинком отшвырнул рубашку как можно дальше в угол камеры.

– Неважно, – ответил он. – Сомневаюсь, что они сохранят мне жизнь так долго, чтобы успеть занедужить.

– Моя матушка сказала им: она знает – ты невиновен!

– Так и сказала? – Он внимательно разглядывал свои руки. – Тогда ей известно больше, чем мне самому…

Он снова поглядел на меня, словно думая, что боль уменьшится, если он будет долго смотреть на меня.

– И как она может называть меня невиновным, когда она знает… – его голос пресекся, но он все же продолжал, – когда она знает все, что я вообще сделал. Да и не сделал тоже. Знает каждый подлый, жалкий и трусливый поступок, который я когда-либо совершил. Тех людей, которым причинил зло. То, чего не посмел… Все то, что отобрал у других, и все то, чего я из скаредности, страха или жадности им не дал… Нет, мадемуазель, я, по правде говоря, вовсе не невиновен! – Он буквально выплюнул эти последние слова, будто у него возник скверный вкус во рту. – Но все же я не думаю, что мог бы… мог бы причинить Аделе какое-либо зло. Да и мальчику Биану, который… Нет, не верю, что я бы смог так обойтись с ними, даже в самом ужасном хмелю!

– Ведь матушка тоже говорит, что ты этого не делал. А она очень редко ошибается!

Его глаза, зиявшие пустотой, не отрывались от чего-то, каких-то невидимых для меня видений, призраков, воспоминаний.

– Не могу вспомнить… – снова произнес он, – сделал ли, нет ли… Но, по правде говоря, трудно забыть, что их кровь оказалась на моих руках…

Я недолго вглядывалась в него.

– Не думаю, чтобы это был ты, – немного погодя сказала я со всей уверенностью, какую только могла выказать.

– Ты – дитя! – произнес он. – А дети думают о людях только самое лучшее. – Взгляд его освободился от пустоты. – Что, собственно говоря, ты делаешь здесь? – продолжал он. – Дракан, что, вовсе сошел с ума?.. Вот так запирать малолетних девчонок в камеру приговоренного к смерти?..

– Ты еще не приговорен! Не приговорен, пока матушка уверяет, что ты невиновен. Однако же… стало быть… я здесь ради этого. Дракан верит, что может заставить ее сказать совсем другое.

– А он может?

Я улыбнулась и покачала головой:

– Он плохо знает мою мать.

Сняв с пояса маленький ножик, я мелко настругала остатки мыла и плеснула воду в другое ведро с мыльной водой. Затем вылила большую часть на пол, а вместо половой щетки воспользовалась метлой. Никодемус подтянул ноги на кирпичные нары и только все смотрел и смотрел… Верно, сын князя, владетеля замка, никогда и не пытался взять в руки половую тряпку.

Сквозь крошечную – прекрошечную отдушину в стене было видно, что на дворе совсем стемнело. В переходе рядом висела масляная лампа, отбрасывавшая в камеру желтоватый мятущийся свет. Можно было расслышать голоса стражей из караульной – у них явно была в разгаре какая-то игра, потому как время от времени звучал то торжествующий вопль, то клятвы, то проклятия или обвинения в мошенничестве, то необычайная радость выигравших.

– Госпожа… – начал было Никодемус.

– Я не очень-то привычна к разным там титулам, – прервала я его. – Зови меня просто Дина, я, во всяком случае, буду знать, что ты обращаешься ко мне.

– Дина, тогда ты тоже должна называть меня Нико. Так зовут меня, то есть так звали меня мои друзья. Но я хотел сказать… тебе незачем сидеть здесь всю ночь напролет. Позови стражей! Я уверен, Дракан хотел лишь… немного припугнуть твою матушку!

Я покачала головой:

– Не думаю, что он так легко сдастся. Да и вообще… коли я кликну стражей сейчас, то… то я проиграла. А я терпеть не могу проигрывать. Кроме того, я тебя не боюсь.

У него вырвался легкий, фыркающий смешок.

– Ну это-то я уже заметил. Но все же… Здесь холодно, неуютно и неудобно. Да еще вдобавок крысы\

Он произнес эти последние слова, будто ожидая, что я начну орать, и подбирать подол, и звать. Быть может, девчонки, которых он знал, вели себя обычно именно так.

– Крысы водятся и у нас дома, в подполе и на конюшне, – спокойно возразила я. – Страшила – это наш пес – ловит их, когда доберется, ведь с ними не так-то легко совладать. А ты замерз куда сильнее меня! – В самом деле, я видела, что его всего трясет. Я сняла с себя плащ. – Вот, возьми! Я знаю, что он слишком мал, но все же ты хоть чуточку согреешься.

– Это не… Я не могу…

– Возьми. Я в любой момент смогу забрать его, когда ты согреешься.

Он взял плащ, который едва прикрыл бы его плечи, если б он только застегнул самую последнюю из трех роговых пуговиц, а плащ доходил мне до колен.

Немного погодя раздались шаги – пришел один из стражей и снял лампу с крюка за дверью.

– Пора спать! – велел он. – И тебе тоже, монстр Никодемус!

• Предыдущая
• 9/40
• Следующая