Леди и война. Пепел моего сердца - Демина Карина - Страница 42

• Предыдущая
• 42/77
• Следующая

Отпускало. Очень медленно, словно таял внутри кусок льда. Как так бывает, что одна фраза – и внутри лед? А чтобы растопить, нужно говорить долго и много, не только говорить.

– А если серьезно, – Урфин гладит спину, как-то так, что становится жарко и неудобно, – то потребности некоторые, конечно, есть. Но я ведь не животное. Я понимаю, что для меня важнее. И мне нужен дом. И нужна ты. А остальное… это так, мелкие неудобства, не более того.

– Прости.

Кожа на шее жесткая, продубленная солнцем и ветром. Даже на вкус солоноватая.

– Не прощу. – Урфин падает на спину, увлекая Тиссу за собой. – Пока не расскажешь, в чем дело.

И не отступит теперь.

Но ему – можно, хотя бы для того, чтобы Тисса перестала бояться и думать всякие глупости. Только в глаза смотреть немного стыдно.

– Все хорошо, радость моя. Все хорошо… Шарлотта твоя – дура и не слушай ее. Что до братца, то… сильно испугалась? Не волнуйся, я сам с ним поговорю. Он больше к тебе и близко не подойдет.

Лед в груди совсем растаял.

– А спрашивал я… сложно все. Я понимаю, что Ллойд тысячу раз прав, что нельзя сейчас лезть к ней, только хуже будет. Но я ведь сам был на месте Изольды. Я помню, каково это – понять вдруг, что с тобой сделали.

Тисса вздохнула.

О том, что произошло в замке, она знала от Урфина. И еще от Шарлотты, которая рассказывала вдохновенно, словно бы историю из книги. Тисса еще не могла поверить, что эта история о людях знакомых, близких.

– Или еще сделают. Им нужен Кайя, а сам он не выберется… а значит, придумают, как помочь. И тут ее желание не будет учитываться. Заставят, вернее, внушат…

– А если заставлять не понадобится?

– В том и дело, что перестаешь понимать, где твое, а где – наведенное. И даже не в этом проблема, а в том, что я был в курсе всего, но не предупредил.

– Как?

Если письма писать запретили, но даже случись Тиссе запрет нарушить, вряд ли бы ее письму позволили бы дойти до адресата. О встрече и говорить не стоило.

Для Магнуса сделали исключение, но и то лишь затем, чтобы убедился, что Изольда жива.

– Как-нибудь. Не знаю. Но мне придется с ней встретиться… в глаза посмотреть. Сказать, что… что сказать?

– Правду.

– Мне когда-то слабо помогла. Я перестал верить близким людям. И вот что получилось…

Плохо, но… разве не могло получиться еще хуже?

– Я ведь тоже виноват. – Урфин рассеянно перебирает пряди. – Тяжело признаваться самому себе, что был идиотом. Занимался всем, чем угодно, кроме того, чем должен был бы. Я только и думаю о возможностях, которые упустил. Представь, передо мной открыты миры. Они как люди – разные. У каждого свой характер и свой талант. Своя структура. Система…

Тисса сползает под бок и устраивается на плече, жестком и в шрамах, которые не понятно где и когда получены.

– А я, вместо того чтобы перенимать полезный опыт, носился, как щенок по лужайке… драконом был… или вот на дно океана нырял, смотрел, как розовые кораллы растут. Красиво… бесполезно. Здесь тоже. Турнир этот глупый… хотел на тебя впечатление произвести. А в результате столкнул с Гийомом… и покатилось.

Урфин взял руку Тиссы и, раскрыв ладонь, поднес к глазам, словно в переплетениях линий желая увидеть подсказку.

– Если бы не моя глупость, Кайя убрался бы из города много раньше.

…до убийства. До суда.

До того выстрела, о котором Урфин рассказывал отстраненно и сухо. До мятежа – Тисса ни на секунду не поверила, что его подняла Изольда. До свадьбы – в нее Тисса поверила сразу и трусливо обрадовалась, что находится далеко от замка. Она и прежде боялась леди Лоу. А теперь та… наверное, счастлива, ведь добилась желаемого.

– А теперь мой друг выворачивает себя наизнанку, превращаясь в чудовище. А его жену заставят это чудовище принять. Что делать мне?

Тисса не знала.

Она думала обо всем этом много раз, особенно по ночам, когда оставалась одна. И честно пыталась примерить случившееся на себя, но было слишком больно и…

…и непонятно.

Урфин нашел женщину, которая умерла за Тиссу. И пусть бы она заслуживала казни, но все равно приняла не свою, чужую вину.

Это плохо или хорошо?

А если бы та женщина была невиновна? Если бы ее заставили?

Или вот то, что он собирался чуму выпустить? Погибли бы многие, как виновные, так и нет. И невинных было бы больше… это как?

Он уже так делал и пусть бы признал вину, но это не оживит мертвых. Он чудовище? Наверное, для кого-то. Но ведь Тисса его приняла? И приняла бы снова?

Да. Скорее всего.

Или просто да.

– Дай им самим разобраться. Здесь ведь не будет других протекторов.

Урфин кивнул.

– Только, – у нее хватило духу посмотреть ему в глаза, – как раньше, уже не будет. Я бы… на ее месте я бы боялась, что все повторится и я снова тебя потеряю.

Урфин сам хотел знать правду.

А Лотара Урфин не стал вызывать на поединок. Просто избил. Ударил в лицо и в колено, и потом даже, когда Лотар упал, заставил подняться, и снова ударил. Бил долго. Спокойно.

Не убил.

Отступил, позволив Шарлотте поднять брата.

– Пусть выметается, – сказал, вытирая руки куском полотна. – Следующего, кто рискнет обидеть мою жену, я скормлю собакам.

Собак в Ласточкином гнезде не было. Но все поверили.

Сонный Краухольд и зима не рискнула потревожить. Она прошла краем, сыпанув на посеревший берег снега, припорошив окрестные скалы и крыши домов. Город же быстро избавился от нежеланного подарка, перемолов его сотнями ног, копытами, тележными колесами. Горячее дыхание Краухольда, вырывавшееся из многочисленных труб, висело над городом этаким белесым маревом.

Издали было даже красиво.

Меррон теперь часто выходила на берег, хотя док и твердил, что это небезопасно: нельзя простужаться. И Летиция присоединялась, пеняя упрямого юношу за безголовость. Она лично связала шарф в белую и желтую полоску, а к нему и варежки. И Меррон приняла подарок с осторожной благодарностью.

Но на берег ее тянуло со страшной силой.

Там было тихо.

Немногочисленные лодки лежали вверх днищами, некоторые – укрыты промасленной тканью, другие брошены беспечно, словно людям недосуг заботиться о них. Галька. Песок. Тончайшее кружево льда, которое тает даже под зыбким зимним солнцем. Море. Ветер.

Тишина.

В ней отчетливо слышен зов, которому Меррон не в силах найти объяснение. Чужое одиночество накатывает волнами. До мучительно закушенной губы, до тошноты, и при этом Меррон вполне отдает себе отчет, что с ней-то как раз все хорошо.

Есть дом. Летиция с ее немного навязчивой заботой. Игра в лото по вечерам.

Субботние пироги с рыбой ли, с капустой или же жирной гусиной печенью, которую для вкуса сдабривали черносливом. Воскресные прогулки на рынок – Летиция надевала лучшее свое платье темно-зеленой ткани, извлекала енотовый полушубок и пушистую белую шаль, которую набрасывала поверх капора, скрепляя тяжелой камеей. Эта нарочитая серьезность отвлекала. Мартэйнн начищал ваксой доковы сапоги и собственные ботинки с массивными медными пряжками, протирал пуговицы на шерстяном пальто и позволял Летиции заматывать шарф.

Док брал плетеную корзину.

Покупки были лишь предлогом. Остановки. Долгие разговоры о погоде, подагре и близкой весне, о приметах на рыбу или же новостях из далекого, чужого города… все такое знакомое. Почти родное.

И непременные посиделки в местной таверне. Яблочный сидр. Горячий глинтвейн или пиво с медом и солеными орешками. Чай из бронзового самовара, который растапливали сосновыми шишками.

Снова дом.

Книги, учеба, работа. И пациенты, которые уже ее собственные, пусть бы и самые простые случаи. Есть те, кому удалось помочь, их будет больше, потому что Меррон учится. Она знает, чего ради выжила – чтобы помогать.

• Предыдущая
• 42/77
• Следующая