Чернобыльская тетрадь - Медведев Григорий Устинович - Страница 40
- Предыдущая
- 40/63
- Следующая
– А если вы ошибаетесь? – сдерживая недовольство, спросил Майорец, внешне всегда приглаженный и заторможенный. – Разберемся в обстановке и примем правильное решение. Но я против эвакуации. Опасность явно преувеличивается…
Совещание прервало свою работу. Был объявлен перерыв. Министр и Шашарин вышли в коридор покурить…»
Свидетельствует главный инженер В ПО Союзатоэнерго Б. Я. Прушинский:
«Когда мы вернулись с Костей Полушкиным в горком КПСС Припяти, Шашарин и Майорец стояли в коридоре и курили. Мы подошли и прямо там, в коридоре, состоялся доклад министру о результатах осмотра 4-го блока с воздуха.
Первым нас увидел Шашарин и крикнул:
– Вот кстати, Прушинский и Полушкин!
Мы подошли.
– Доложите, что увидели с вертолета.
Сильно затягиваясь, в клубах дыма, и без того щупленький и казавшийся на заседаниях коллегий каким-то игрушечным по сравнению с тяжеловесами типа замминистра А. Н. Семенова, Шашарин сейчас еще больше осунулся, побледнел, обычно приглаженные каштановые волосы теперь торчали перьями во все стороны. Бледно-голубые глаза за огромными стеклами импортных очков смотрели затравленно, не мигая. И все мы были в это время затравленные и убитые. Пожалуй что, кроме Майорца. Он, как всегда, аккуратный, с ровненьким розовым картинным пробором, выглядел эдаким округлым, как обычно, с ничего не выражающим лицом. А, может, просто ничего не понимал. Скорее, так оно и было.
– Анатолий Иванович! – бодро начал я. – Мы вот с Константином Константиновичем Полушкиным осмотрели 4-й блок с воздуха. С высоты 250 метров. Блок разрушен… То есть разрушена главным образом монолитная часть реакторного отделения: помещения главных циркуляционных насосов, барабан-сепараторные, центральный зал. Верхняя биозащита реактора раскалена до ярко-вишневого цвета и лежит наклонно на шахте реактора. На ней хорошо видны обрывки коммуникаций КЦТК (контроля целостности технологических каналов) и охлаждения СУЗ (системы управления защитой). Везде: на крыше блока „В“, машзала, деаэраторной этажерки, на асфальте вокруг блока и даже на территории распредустройств 330 и 750 киловольт разбросаны графит и обломки топливных сборок. Можно предположить, что реактор разрушен. Охлаждение не эффективно…
– Аппарату крышка, – сказал Полушкин.
– Что вы предлагаете? – спросил Майорец.
– А черт его знает, сразу не сообразишь. В реакторе горит графит. Надо тушить. Это перво-наперво… А как, чем… Надо думать…
Все вошли в кабинет Гаманюка. Правительственная комиссия продолжила работу. Шашарин доложил совавшимся идею создания рабочих групп. Когда речь коснулась восстановительных работ, представитель Генпроектанта с места выкрикнул:
– Надо не восстанавливать, а захоранивать.
– Не разводите дискуссии, товарищ Конвиз! – прервал его Майорец. – Названным группам приступить к работе и в течение часа подготовить мероприятия для доклада Щербине. Он через час-два должен подъехать…»
Свидетельствует Г. А. Шашарин:
«Потом мы поднимались на вертолете в воздух с Марьиным и зампредом Госатомэнергонадзора членом-корреспондентом АН СССР В. А. Сидоренко. Зависали над блоком на высоте 250–300 метров. У пилота был, кажется, дозиметр. Хотя, нет – радиометр. На этой высоте „светило“ рентген триста в час. Верхняя плита была раскалена до ярко-желтого цвета, против ярко-вишневого, доложенного Прушинским. Значит, температура в реакторе росла. Плита биозащиты лежала на шахте не так наклонно, как потом, когда бросали мешки с песком. Грузом ее развернуло… Здесь уж мне стало ясно окончательно, что реактор разрушен. Сидоренко предложил бросить в реактор тонн сорок свинца, чтобы уменьшить излучение. Я категорически воспротивился. Такой вес, да с высоты двести метров – огромная динамическая нагрузка. Пробьет дыру насквозь, до самого бассейна-барбатера, и вся расплавленная активная зона вытечет вниз, в воду бассейна. Тогда надо будет бежать, куда глаза глядят…
Когда приехал Щербина, я зашел к нему отдельно, до совещания, доложил ситуацию и сказал, что надо немедленно эвакуировать город. Он сдержанно ответил, что это может вызвать панику. И что паника еще страшнее радиации…»
К этому времени, примерно к девятнадцати часам, кончились все запасы воды на АЭС, насосы, с таким трудом запущенные переоблучившимися электриками, остановились. Вся вода, как я уже говорил раньше, попала не в реактор, а на низовые отметки, затопив электропомещения всех блоков. Радиоактивность везде стремительно растет, разрушенный реактор продолжает изрыгать из своего раскаленного жерла миллионы кюри радиоактивности. В воздухе весь спектр радиоактивных изотопов, в том числе плутоний, америций, кюрий. Все эти изотопы инкорпорировали (проникли внутрь) в организмы людей, как работающих на АЭС, так и жителей Припяти. В течение 26 и 27 апреля, вплоть до эвакуации, продолжалось накопление радионуклидов в организмах людей, а кроме того, они подвергались внешнему гамма– и бета-облучению…
Первая группа пострадавших, как мы уже знаем, была доставлена в медсанчасть через тридцать-сорок минут после взрыва. При этом следует отметить всю особенность и тяжесть ситуации в условиях ядерной катастрофы в Чернобыле, когда воздействие излучений на организмы людей оказалось комплексным: мощное внешнее и внутреннее облучение, осложненное термическими ожогами и увлажнением кожных покровов. Картина реальных поражений и доз не могла быть оперативно установлена из-за отсутствия у врачей данных службы радиационной безопасности атомной станции об истинных радиационных полях. Как я уже упоминал ранее, имевшиеся на АЭС радиометры показывали интенсивность радиации три-пять рентген в час. В то же время более точная информация начальника Штаба гражданской обороны АЭС С. С. Воробьева не была учтена. «Смягченная» информация службы РБ АЭС, естественно, не насторожила должным образом врачей медсанчасти, и без того недостаточно подготовленных в этом плане.
И только первичные реакции облученных: мощная эритема (ядерный загар), отеки, ожоги, тошнота, рвота, слабость, у некоторых шоковые состояния – заставили предполагать очень тяжелые поражения.
Кроме того, медсанчасть, обслуживающая Чернобыльскую АЭС, не была оснащена необходимой радиометрической аппаратурой с достаточно широким диапазоном шкал измерений, позволяющей оперативно определять характер и степень внешнего и внутреннего облучений. Бесспорно, врачи медсанчасти не были подготовлены организационно к приему подобного рода больных. Не была в связи с этим проведена необходимая в таких случаях срочная классификация пострадавших по типу течения болезни при остром лучевом синдроме, каждому из которых присущи определенные ранние симптомы, различия между которыми имеют значение для терапии заболевания. В качестве основного критерия в таких случаях выбирается вероятный исход болезни:
1. Выздоровление невозможно или маловероятно.
2. Выздоровление возможно при использовании современных терапевтических средств и методов.
3. Выздоровление вероятно.
4. Выздоровление гарантировано.
Такая классификация особенно важна в том случае, когда при аварии облучено большое количество людей, и может возникнуть необходимость скорее определить тех из них, кому своевременно оказанная медицинская помощь может спасти жизнь. То есть такая помощь должна охватывать пораженных второй и третьей группы лиц указанной классификации, так как их судьба существенно зависит от своевременно принятых терапевтических мер.
Здесь особенно важно знать, когда началось облучение, сколько оно длилось, сухая или мокрая была кожа (через влажную кожу интенсивнее диффундируют внутрь радионуклиды, особенно через кожу, пораженную ожогами и ранениями).
Мы знаем, что практически вся смена Акимова не имела респираторов и таблеток-протекторов (йодистого калия и пентоцина), и работа этих людей проходила без грамотного дозиметрического обеспечения.
- Предыдущая
- 40/63
- Следующая
