За честь друга - Мастерсон Луис - Страница 18

• Предыдущая
• 18/24
• Следующая

Примерно в тот самый момент, когда Кейн начал долгий подъем в горы Ллано-Эстакадо, внизу, в долине, остановились три всадника. Один из них достал подзорную трубу.

— Это он, парни! Он направляется к Северному перевалу! Поехали!

Они пустили лошадей рысью через мелководье, пересекли реку, поднимая тучи брызг, и быстро нашли следы Кейна на другом берегу. Вскоре они скрылись в небольшом лесу у подножия горного хребта.

Полчаса спустя из лесу к реке выехал еще один человек. Он привстал на стременах и разглядел следы троих преследователей. На вид ему было лет сорок. Он был высок, очень худ и чем-то напоминал голодного койота. На нем была черная одежда, голубые глаза излучали ледяной холод.

У него также была подзорная труба. С ее помощью он рассмотрел маленькую одинокую точку в горах. Она находилась всего в нескольких сотнях метров от перевала. Троих преследователей еще не было видно: они в это время ехали лесной тропой.

Всадник сложил трубу, сунул ее в сумку и отправился вслед за остальными.

Кейн добрался до перевала. Лошадь его была в мыле, да и ему самому дышалось нелегко. На этой высоте — три тысячи пятьсот метров — воздух был разреженным, очень холодным и словно колол ему легкие. Очень, очень далеко внизу он видел Пекос-Ривер — точно голубую нить на зеленой ткани. Но вот на склоне что-то зашевелилось… Или это лишь показалось ему? Он сощурился, в уголках глаз появились слезы. Да — вон они. Двое… Нет, трое.

Кейн снова развернул лошадь и окинул взглядом волнистую «месу», простиравшуюся на многие мили до самой границы Техаса. Удастся ли ему уйти от преследователей на такой местности? Или же его подстерегает там другая опасность — холод и голод? Осень была уже в разгаре. Еще несколько недель — и перевалы могут оказаться занесенными снегом.

Он покрепче запахнул старую куртку из бараньей шкуры, купленную в Росуэлле. У него было преимущество часов в пять. А поскольку он имел вторую лошадь, то должен был сохранить это преимущество без особого труда.

Он вскоре преодолел перевал и вскоре оказался на темном лысом плоскогорье. Там росли лишь мхи и вереск; изредка попадалась одинокая, искривленная беспрерывным ветром сосна. На севере небо имело свинцово-серый оттенок.

Очень высоко над ним широкими кругами парили грифы. Кейн пустил лошадей рысью и попытался сохранить постоянный темп. Через несколько часов начало смеркаться, ветер сделался холоднее. Временами на землю опускались снежные хлопья.

Он нашел подходящую ложбину для ночлега, сгреб в кучу мох и траву, набросил сверху брезент и улегся на эту «кровать», завернувшись в одеяло. Он тут же заснул и пробудился на рассвете, стуча зубами от холода. Ему ужасно хотелось есть. Не потрудившись разжечь костер, он открыл банку бобов и съел их холодными, выковыривая из банки ножом. Лошади нашли себе пищу сами, и вскоре он был готов продолжать путь.

Весь этот день он старался ехать прямо на восток, к Техасу. Постепенно плоская монотонная «меса» сделалась бугристой, испещренной глубокими оврагами. Он пересекал каждый овраг, не меняя направления движения, но это становилось все сложнее. Иногда ему приходилось преодолевать огромные впадины, и лошади выбивались из сил на крутых подъемах. Беспрерывно дул ледяной северный ветер; Кейну казалось, что его щеки вот-вот покроются инеем. Руки его давно уже посинели от холода.

У него почти не осталось продуктов, и за спиной встал призрак голода. Он больше не видел своих преследователей после того, как преодолел перевал, но знал, что они по-прежнему едут за ним. Много раз он замечал круживших в высоте грифов. Кейн сгорбился в седле, закутавшись в холодное одеяло. Кусок этого одеяла он отрезал и обмотал вокруг своей головы. Шляпа его стала словно деревянной от мороза. Ветер хлестал все время слева, с одной и той же стороны. Глаза Кейна покраснели и опухли, на бровях намерзли льдинки… Но его согревал неугасимый огонь: воспоминание о Чарли. За него следовало отомстить. Не только потому, что Чарли был его другом. Здесь таилось большее. Он не очень ясно сознавал, что именно: может быть, честь рейнджеров. Ведь Льюис Грувер, Пит Гроссман и другие тоже были рейнджерами, носили одинаковые звезды…

Шли часы, тянулись дни за днями. Кейн качался в седле, худой, почерневший от холода и грязи. Лошади вяло плелись по десятисантиметровому слою свежего снега. Он открыл последнюю банку бобов и разделил ее на три части…

Теперь он боялся ложиться спать, зная, что не проснется. Он лишь садился на землю, обмотавшись одеялом, и погружался в короткую полудрему, почти сразу же вздрагивая от любого шороха или от того, что валился во сне набок. Каждый ночной час казался сплошным кошмаром; когда же наконец занимался рассвет и можно было снова сесть в седло, он испытывал огромное облегчение.

Слыша непрерывный вой ветра, он временами начинал бредить. Он вспоминал жадное пылающее тело Леды. Затем образ и ощущение исчезали, он чувствовал на своем лице чью-то мягкую руку… и слышал голос Синди Флорен. Эти видения полностью поглощали его, и он с трудом приходил в себя, когда препятствия на пути возвращали его к действительности. На протяжении всего этого бесконечного путешествия по «месе» он думал о Синди. В ней было что-то такое, чего он не мог позабыть. Он цеплялся даже за самые интимные воспоминания, и они разжигали в нем слабый огонек. Кейн охранял и раздувал этот огонек, находя в нем живительное тепло, согревающее и спасающее его…

Затем настал день, которого он боялся: со свистящим ветром и крупным снегом. Лошади спотыкались, как слепые, и вдруг та, что была под ним, дернулась и рухнула. Кейн сполз с седла. Неуклюже поднявшись, он быстро осмотрел животное. Ноги и холка лошади сотрясались, она стонала, как человек. Кейн заметил, что правая задняя нога попала под снегом между двух камней. Кость была сломана и торчала наружу.

Кейн посмотрел на лошадь, стуча зубами, не в силах унять дрожь. Он повернулся спиной к ветру и вытащил револьвер. Взвести курок оказалось для него нелегким делом. Лошадь положила голову на снег, на ее ресницах таяли льдинки.

Кейн почувствовал, что глаза его наполняются слезами; он опустил оружие и хрипло крикнул:

— Не смотри на меня! Закрой глаза! Закрой…

Лошадь закрыла глаза. Голова ее уже покрылась снегом.

Кейн до крови закусил губу и выстрелил.

Когда наступил вечер, он сидел на дне оврага, накрывшись брезентом, и жевал полоски сырого мяса. От этой пищи его тошнило, он покрылся холодным потом и промерз еще сильнее. Но он должен был заставить себя хоть чем-то питаться. Он продолжал жевать, и ему все же удалось проглотить несколько кусков. Это, возможно, спасло ему жизнь, потому что ночью ветер дул все время в направлении оврага и к утру замел снегом худую одинокую фигуру, нашедшую там убежище.

Однако, в конце концов небо очистилось, и на нем появилась фантастическая звездная картина. Бледная луна заканчивала свой путь, прячась за высокие пики Ллано-Эстакадо. Вскоре на востоке стало проясняться, и кроваво-красная заря придала Кейну сил. Вместе с солнцем пришло тепло, и вскоре он понял, что выживет.

Спотыкаясь и скользя, он выбрался из окружавших его сугробов и влез на ближайший холм. Там он остановился, согнувшись пополам от бессилия, и всмотрелся в белую даль.

Нет, их не было! Они исчезли…

Несколько минут он стоял неподвижно, напрягая зрение; по обмороженным щекам текли слезы. Они действительно исчезли! Он хотел улыбнуться, но не смог растянуть потрескавшиеся губы.

Он спустился в овраг. Его лошадь разгребала передними ногами снег. Он стал рыть вместе с ней, и вскоре собрал большую кучу сосновых иголок и травы.

В защищенной от ветра ложбине костер разгорелся очень быстро, и несмотря на едкий дым, его тепло было для Кейна настоящим счастьем.

Он кое-как поджарил конину и стал жадно запихивать в рот кусок за куском, затем опомнился и стал есть медленнее, стараясь тщательно пережевывать пищу.

Потом он сушил и коптил конину в течение нескольких часов. Когда наступила ночь, во всем овраге не осталось ни одной травинки, зато сумки Кейна наполнились готовым мясом.

• Предыдущая
• 18/24
• Следующая