Оливье, или Сокровища тамплиеров - Бенцони Жюльетта - Страница 22

• Предыдущая
• 22/92
• Следующая

— Позор вам, не соблюдающим правил! Вы что, думаете, что Господь это забудет, раз уж вы сами забыли Его?

— Мы воздаем Ему то, что должно, — желчно отозвался Ронселен, — и не вам нас судить. Лучше подумайте о своей судьбе. Вы готовы говорить?

— Нам с вами не о чем разговаривать!

— Тогда берите пример с меня. Не поддавайтесь нетерпению! Как только вы раскроете нам место, куда спрятали сундук, мы вас отпустим...

— Неужели? — спросил Эрве. — Если мы отдадим вам то, что вы хотите, вы нас убьете, чтобы Великий магистр никогда не узнал о вашем преступлении. Иначе вам придется дорого заплатить, разве вы сами этого не понимаете?

Ронселен не ответил. Закончив с ужином, он распорядился поставить сменную вахту на башни, велел добавить дров в камин и, не обращая больше внимания на пленников, устроился в своем кресле поудобнее с явным намерением немного вздремнуть.

Вновь послышался голос Оливье:

— Помолимся, братья!

И он затянул повечерие, как и положено в последний из канонических часов перед отходом ко сну. Его поддержали его спутники, отчего голос Оливье обрел звучность и широту — это был прекрасный григорианский хорал, не требующий звучания никаких музыкальных инструментов. Рено слушал рыцарей со слезами на глазах, но Ронселену, очевидно, пение совсем не понравилось.

— Замолчите, иначе мы заткнем вам рот! — завопил он. — Я хочу отдохнуть.

Оливье подчинился не вполне: тихим голосом он стал проговаривать обязательные молитвы, к нему присоединились Эрве и сержант, и это глухое жужжание мало-помалу усыпило их врага, который вскоре захрапел. Его жертвы могли теперь говорить, почти не понижая голоса.

— Я никак не могу ослабить веревки, — простонал Эрве. — Меня связали слишком крепко, и при малейшем движении путы затягиваются все сильнее.

— Я тоже, — подхватил Анисе. — Как я ни бешусь, все бесполезно. Очень жаль, ведь у меня в кармане нож, но достать его мне не удается.

— А мне хотелось бы узнать, — произнес в свою очередь Оливье, — что они сделали с Максименом! Вечером мы его уже не видели, и они обслуживали себя за столом сами.

Молчал один барон, но он сидел в стороне от троих друзей, и ему пришлось бы напрягать голос, чтобы его услышали. Сидя очень прямо в своем кресле, он словно бы отсутствовал, и это встревожило Оливье: во время этой бесконечной ночи, когда они страдали от голода, жажды, усталости и от впивающихся в тело веревок, он ясно видел, что старик все больше клонит голову к груди. Но когда на нижнем дворе закричал петух, возвещающий наступление дня, который обещал быть мучительным, он вдруг ощутил неясную надежду, что смерть внесла свои изменения в установившийся порядок вещей, избавив отца от ужасных физических и нравственных страданий. Увы, когда их палач, которому, возможно, пришла в голову та же мысль, встряхнул Рено за плечи, тот поднял голову и уже не опускал ее... Значит, своей судьбы барон не избежит.

Между тем замок просыпался, но не так, как в обычные дни. Не слышалось ударов молотов из кузницы, не окликали друг друга служанки, и даже животные не подавали признаков жизни, — слышалось только бряцание оружия и скрежет ворота в колодце, откуда набирали воду. И еще мужские голоса, отвечавшие с разных сторон своим начальникам, которые громко окликали их. Встало солнце. В кухонном очаге вновь развели огонь. Младшие по чину «тамплиеры» принесли еду. Незваные гости начали завтракать, потом Ронселен подошел к пленникам и поочередно, со злобной улыбкой на устах, оглядел их.

— Ну что, добрейшие братья, вы все еще не раздумали? Будем молчать по-прежнему?

— Всегда! — проворчал Эрве. — И пусть вас задерет дьявол!

— Это не первое проклятие в его адрес, — заметил Оливье, пожав плечами. — Но, похоже, его это особенно не смущает.

— Старый безумец и молодой гордец, разве это так важно? Давайте-ка решим, с кого мы начнем... Может быть, окажем особое почтение возрасту? По всему видно, дражайший барон, что сын вас сильно любит? Интересно, долго ли он продержится, видя ваши страдания?

Оливье задрожал, когда люди Ронселена стали готовить пытку. Они вытащили решетку на ножках: ее обычно ставили в очаг, чтобы поджаривать куски мяса. Ужас охватил рыцаря, понимавшего, что это предвещает. Оливье забился в своих путах, отчего веревки врезались в его тело еще больнее, изо рта его вырвался вопль:

— Вы не посмеете этого делать! Вы, мерзкие...

— Ну, ну! Где же куртуазия, столь дорогая Храму? Вы же сами восхваляли ее, брат! И если вы не заговорите, я поджарю вашего отца у вас на глазах, поливая его вашим лучшим оливковым маслом...

— Не обращай на него внимания, сынок! Закрой глаза и не слушай! Я стар, мое сердце долго не выдержит... Пусть и таким ужасным путем, но я буду счастлив воссоединиться с твоей матерью!

— Хватит болтать! Живо, вы все! Разденьте барона!

Однако никто не двинулся с места. Возможно, это произошло из-за омерзительного приказа, но присутствующие, среди которых, впрочем, только брат Дидье был рыцарем, а остальные принадлежали к категории тех, кто прислуживал, — один сержант и два бесстрастных чернокожих оруженосца, — не двинулись с места. В сердце Оливье зародился слабый проблеск надежды. Он обратился к Дидье:

— Вы носите такой же красный крест, как и я! Неужели вы согласитесь совершить бесчестный поступок перед Богом, который видит вас и когда-нибудь потребует ответа?

Дидье заколебался, отвел глаза, но это продолжалось лишь мгновение. Ронселен тут же вмешался:

— Уйдите, брат, если вам не по душе это дело! Мне вполне достаточно двоих.

Тамплиер бегом ринулся из кухни. Рено отвязали от кресла и сняли одежду, потом привязали к жаровне. Один из негров стал раздувать огонь, а второй притащил горшок с маслом. Пустой желудок Оливье мучительно сжался, его едва не стошнило. Он преодолел тошноту и закричал с такой силой, что едва не сорвал голосовые связки:

— Господи всемогущий, помоги! Помоги!

Словно эхо, ответом ему стали звон оружия, ржание лошадей и крики. Ронселен бросился к двери, которая распахнулась так внезапно, что он получил удар по лицу и покатился по полу. Высокий тамплиер, вооруженный с ног до головы, в шлеме и с мечом в руке, ворвался внутрь, за ним следовали другие рыцари. С одного взгляда он понял, что происходит на кухне. Кончиком меча он указал на Ронселена, оглушенного падением, и холодно приказал:

— Этого в цепи! Всех прочих убейте!

В мгновение ока распоряжение было исполнено. Оливье, едва не потеряв сознание от радости, выдохнул:

— Брат Клеман! Да благословит вас Господь!

— Как вы здесь оказались? — пробормотал Эрве.

— Всему свое время! — коротко бросил настоятель Прованса.

Подойдя к Рено, он кинжалом взрезал его путы, прикрыл нагое тело своим большим белым плащом и с величайшими предосторожностями усадил. Его рыцари тем временем освободили всех пленников. От усталости и переживаний Анисе лишился чувств, но Оливье с Эрве, хоть и измученные, все же удержались на ногах и стали энергично растирать свои онемевшие члены. Потом Эрве бросился к столу, с жадностью опустошил кувшин с водой и с наслаждением впился в кусок хлеба. Оливье встал на колени перед отцом и взял его за руку. Она была ледяной. Рено дрожал всем телом — нормальная реакция после нервного напряжения, которое пришлось пережить старику. Лицо его было мертвенно-бледным, глаза запали, но он оставался в сознании и с благодарностью принял стакан вина, поднесенный ему братом Клеманом. Он даже сумел улыбнуться, говоря:

— Я всегда верил в чудеса, но никогда не смел надеяться, что это коснется меня самого. Вы это совершили, друг мой! Как вас отблагодарить?

— Быстрее поправиться.

— Я постараюсь! Как вы здесь оказались? Едва могу поверить своим глазам! Вас кто-то предупредил?

— Да. Я был в Тригансе, когда ночью прибежала ваша Барбетта. Она успела рассказать командору Валерьену де Риансу о том, что здесь происходит... Тот приехал сюда с нами. Да вот и она сама!

• Предыдущая
• 22/92
• Следующая