Оливье, или Сокровища тамплиеров - Бенцони Жюльетта - Страница 16
- Предыдущая
- 16/92
- Следующая
Он направился в часовню. Он знал, что ее никогда не запирают и лампу для хора не задувают ни днем ни ночью. Он хотел еще немного помолиться возле матери. Это был способ приблизиться к ней; в детстве он всегда прижимался к матери, когда ему становилось грустно. Этим вечером он очень в ней нуждался, и, хотя горе немного притупилось, он ощущал какое-то невыразимое чувство недомогания, словно жизнь стала тягостной. Он вновь вспоминал слова Барбетты. Она сказала: «Не будет больше сражений, раз нет больше Святой земли. Чему же вы будете служить?» Нынешним вечером он сам задавался этим вопросом. Конечно, Великий магистр Жак де Моле, который, без сомнения, не вернется на Кипр, постоянно выражает надежду на новый крестовый поход, но никто не желает его слушать. В особенности король Филипп, целиком сосредоточенный на нуждах своего королевства, обедневшего после двух столь же разорительных, сколь бессмысленных крестовых походов Людовика Святого, второй из которых окончился чумой в Тунисе, его смертью и смертью наследника, Жана Тристана. Бесстрастный монарх больше думал о бесконечных налетах богатой Фландрии, которую удалось обуздать при Монс-ан-Пюэль, но надолго ли? В любом случае, это было делом короля, а не Храма! Англия при суровом Эдуарде I вела себя спокойно, да и Храм, управлявший финансами европейских королей, владел там большим имуществом. И что же оставалось тому, кто желал сражаться во имя Господа? Попросить перевода в командерию Арагона или Кастилии, короли которых тщетно пытались прогнать в Африку мусульманских воинов альмохадских халифов? Но это было такой малостью для того, кто мечтал отвоевать Иерусалим и идти по следам Божьим.
Он медленно прогуливался по двору, когда от отбрасывающих тень строений отделилась тень и направилась к нему. Он увидел большой черный плащ и понял, что в него куталась женщина, — хотел отступить от нее, но она бросилась прямо в его руки.
— Мессир Оливье! Прошу вас, выслушайте меня.
Он узнал не столько лицо, сколько голос, — это была Агнесса. Видеть ее ему было неприятно, и он сразу замкнулся.
— Что вы делаете здесь в такой час, благородная дама? Ведь ваше место рядом с супругом, не так ли? — спросил он, и его голос был резким, как острие меча.
— Я знаю, но должна поговорить с вами хотя бы кратко. Подумайте о том, что я и не надеялась увидеть вас вновь!
— А разве мы должны были вновь увидеться?
— Вы, наверное, нет, но я... месяцы и годы я надеялась, что это произойдет. И это действительно произошло, ведь мы стоим рядом, и никто нам не мешает!
— Что мы можем сказать друг другу наедине, не нанося урона чести? Сам я считаю, что мне не подобает слушать вас... Поэтому прощайте!
— Нет! Подождите хоть минутку! Я просто хочу задать вам вопрос, только один...
Глаза Оливье обладали способностью видеть в темноте. Вот и сейчас он явственно различал лицо женщины, ее блестящие глаза, наполненные слезами.
— Что за вопрос?
Он услышал глубокий вздох, потом она торопливо произнесла:
— Вы вступили в Храм из-за того, что я вышла замуж?
— Вот в чем дело! Положительно, женщины — очень странные существа, всегда ставят себя во главу угла. Как вам пришла в голову подобная мысль? Я дал обет, потому что давно этого хотел!
— Послушайте, Оливье...
— Брат Оливье, будьте добры!
— Нет, не буду добра! Вы, может быть, и забыли, а я нет! Я помню турнир в Кастеллане, когда ваш взгляд говорил совсем иное. Я прочла в нем, что вы считаете меня очень красивой и желаете меня. И я тоже вас желала! О, как я мечтала стать вашей женой! Но мой отец, даже не спросив меня, дал обещание Жану д'Эспаррону... я так и не узнала, почему. Он не был старшим сыном, не был настолько красив и богат, каким всегда хотел казаться.
— Мадам, прошу вас. Меня это не интересует!
— Сейчас, быть может, и не интересует, но ведь вы не посмеете лгать: разве вы меня не любили? Об этом знали все! А монастырь вы выбрали сразу же после того, как было объявлено о моей помолвке!
— Я выбрал не монастырь, а сражения во имя Господа на Святой земле! Это не одно и то же! Это решение я принял задолго до того, как увидел вас. Простите мне мою откровенность, даже если она вам неприятна!
Он услышал пронзительный, неприятный смешок.
— Откровенность? Я вам не верю. Вы любили меня так же, как я любила вас!
— Весьма сожалею, мадам, но я не любил вас. По крайней мере не так, как это понимаете вы! Вы были очень красивы, вы красивы и сейчас, — поспешно добавил он, чтобы не задевать тщеславия Агнессы. — Не отрицаю, что вы смутили мою плоть. Но не сердце!
— Вы готовы поклясться в этом?
— Тамплиер не может клясться... и не может лгать, о чем вы сами упомянули. Простите меня!
Наступила пауза. Оливье показалось, что Агнесса собирается с силами, чтобы ударить его побольнее. Потом она прошипела:
— Никогда, слышите? Я вас не прощу никогда! Будьте прокляты!
Она резко повернулась и побежала к господскому жилью. Грозовой ветер раздувал ее плащ, словно какую-то зловещую накидку. В это мгновение ударил гром, а небо пронзил ослепительный зигзаг молнии. Почти тут же над замком разразилась гроза: о землю ударили потоки воды. Оливье побежал укрыться в часовню, как и намеревался до встречи с Агнессой: мир снизошел в его душу в тот момент, когда он встал на колени перед плитой, покрытой цветами, под которой покоилась его мать. Он прислонился к ней лицом, как некогда зарывался в складки платья, и слушал, как медленно стихают гулкие удары сердца...
Когда дождь прекратился, он пошел спать...
На следующий день гости покинули замок, и Оливье больше не встретил супругу Жана д'Эспаррона. Предоставив своему отцу попрощаться с отъезжающими, он вместе с Эрве исполнял в часовне все религиозные утренние обряды, но, выйдя во двор, с большим облегчением заметил, что под сегодняшним солнцем Валькроз вновь безмятежно вернулся к своим повседневным занятиям. Погода стала хорошей и собиралась подарить — во всяком случае, так казалось, — вечное отдохновение величайшему сокровищу человечества: таблицам Закона, начертанным пылающей дланью Бога. Все понимали, какое важное дело предстоит им выполнить, и полуденный обед прошел в молчании. Лишь после того, как были произнесены благодарственные молитвы, барон Рено и Максимен взяли масляные лампы, а Оливье и Эрве — свечи. Оливье не впервые спускался в недра подземелья, а Эрве дрожал от нетерпения, чувствуя себя на пороге новой реальности: как его друг и, может быть, даже больше, он любил тайны. Скрытые смыслы всегда привлекали его. Живой ум и образование позволили ему овладеть некоторыми секретами Храма: например, его особой криптографией и странным языком особых знаков, которые были созданы мудрецами Ордена для того, чтобы их можно было легко читать и в грядущих веках. Он многое знал о тайниках командорств: как в них проникать и что в них хранится. Подобные знания, естественно, были даны не всем. Только тем, кто обладал достаточно развитыми интеллектуальными способностями. Вот почему Эрве буквально кипел от предвкушения:
— Брат Оливье рассказал мне, сир барон, что у вас, прямо под нашими ногами, есть целая сеть обширных подземелий?
— Верно, но самые интересные находятся совсем в других местах.
— Значит, в часовне? В них нередко бывают крипты...
— Есть одно подземелье, которое соединяется с тем, что находится под полом кухни. О нем многие в деревне знают. Речь идет о тех, кто узнал о нем от своих отцов, укрывавшихся в Валькрозе, когда звучал набат, возвещавший о нападении сарацин. Они использовали расщелины в скалах для того, чтобы попасть подземными ходами в окрестные часовни. Но я покажу вам то, что является истинной тайной замка. Даже ты, сынок, ничего о нем не знаешь. Следуйте за мной!
В сопровождении троих спутников Рено вышел из большого зала и направился к винтовой каменной лестнице, но стал не спускаться вниз, к подвалам, а, напротив, подниматься. Когда они взошли на второй этаж, он двинулся по узкому темному коридору, в который выходили двери жилых помещений, прошел его до самого конца и открыл низенькую дверцу: за ней обнаружилась круглая комната, где царил изрядный беспорядок — она походила одновременно на монастырскую «библиотеку» и на кабинет алхимика, потому что среди пыльных книг, расставленных на полках, стоял каменный столик с множеством реторт, флаконов, горшочков, а под высоким козырьком незажженного камина находилась маленькая переносная печка, уже заметно проржавевшая.
- Предыдущая
- 16/92
- Следующая
